Хаос и контроль

Кориолан ощущал странную пустоту внутри. Это было... Неприятно. И противно. И, что самое главное, незапланированно. Все эти дни, что он провел в Капитолии, каждый день он строил планы на будущее, и в этих планах всегда была одна постоянная: Люси Грей победит. Она останется жива. Да, он менял планы, учитывая меняющиеся обстоятельства. К примеру, слова Плюриба Белла, о том, что он бы с удовольствием принял Люси Грей певицей в свой клуб, и что у него тоже есть связи. И у Даувкотов были связи, и Кориолан возобновил знакомства с несколькими старыми друзьями (настоящими) его отца, и теперь, с учетом безумной популярности Люси Грей в городе, он мог рассчитывать, что дело Кови могу пересмотреть еще в течение года. Конечно, это означало бы, что Люси Грей уехала бы в Капитолий раньше, чем Кориолан закончил бы свой обязательный срок службы в Двенадцатом, и потом бы его перевели во Второй или Первый, но они могли бы переписываться и созваниваться, и он ездил бы к ней в отпуск... И еще следовало учитывать вариант, что он действительно мог получить назначение в адъютанты президента... Но этот вариант пока не стоило рассматривать слишком предметно, Кориолан не стал полагаться на Страбона Плинта, когда он подал ему идею, а срочно навестил пару старых друзей отца и подкинул идею уже им. У Кориолана были большие планы на их общее будущее с Люси Грей. И в этих планах ключевым было одно: уверенность, что Люси Грей победит. И он думал, что когда Люси Грей победит, он будет светится от счастья, он от радости напьется, он будет стрелять в воздух... И Люси Грей победила. И он чувствовал странную пустоту. Последние четыре дня для него прошли как в каком-то лихорадочном сне, как бред, который был у него, когда он болел лебединым гриппом. Все казалось нереальным, но при этом жутко реальным. То, что случилось на арене. Мальчишка Боббин. Потом второй день Игр, когда Джессуп едва не убил Люси Грей. Кориолан не помнил, что он чувствовал, когда увидел, как она бежит на арену, как отчаянно пытается убежать, и он не понимал, что происходит, и не мог ничего сделать, мог только бессильно смотреть и шептать в пустоту «пожалуйста... пожалуйста...» Он видел, как полетели дроны, как полетели бутылки с водой, понял, что Клеменсия не сидит на месте, она действует, она единственная могла хоть чем-то помочь Люси Грей, в то время как он мог только сидеть и шептать «пожалуйста». Казалось, что он будто потерял разум, от этого ощущения собственного бессилия, от полного отсутствия контроля над ситуацией, потому что он даже не понял, что вдруг оказался в коридоре Академии, и Тигрис тащила его за руку, и когда они сели в машину, Тигрис строго сказала, что ему не следует при чужих людях. Что она все поняла, и, если его снова увидят, поймут и другие. Поймут они. Галл и Хайботтом. Повитуха и Взяточник. Так он называл их, в начале, когда только приехал, когда еще легкомысленно не понимал глубину их злобы и силу их могущества. Ненормальная женщина и потасканный наркоман, смешные и нелепые создания, Повитуха и Взяточник. Нет. Чудовища, затаившиеся в темноте и ищущие, кого пожрать. После этого Кориолан запретил себе смотреть Игры. Он не мог ничего сделать, не мог ничем помочь, и только рисковал раскрыться перед ними. В первый день было легче, потому что он не видел ее. Он не видел, как она бежит от смерти, и он ничего не может сделать, чтобы спасти ее. Это бессилие сводило с ума. Он словно выпадал из реальности. Он не мог себе этого позволить снова. Поэтому следующие дни он передвигался по городу, навещая старых знакомых, делая визиты важным и влиятельным людям, наводил контакты, занимался денежными делами – и прислушивался к новостям. К новостям, в которых почти не было Люси Грей, к его огромному облегчению. Говорили о Рипере, который надругался над флагом, и теперь его ментор отказывался отправлять ему подарки. О смерти девочки из Седьмого, той, которая добила Марка. О смерти Воуви. Но почти ничего про Люси Грей, но даже это не приносило облегчения, только новый страх – цела ли она там, в туннелях? Не убили ли ее прямо там? Сидит ли она в той комнате, которую он ей выбрал, или теперь, после истории с Джессупом, вынуждена искать другое укрытие. А потом змеи. И снова, Кориолан почти не помнил, как вышел из дома Плинтов после того, как посмотрел это. Как видел, как змеи тянутся, стремятся, пытаются пробраться к Люси Грей, и он ничего не мог поделать, кроме как думать, что он ошибся. Он не просто ничем не мог помочь Люси Грей, он все думал о том, что совершил ошибку. Он не знал на самом деле, как работают эти змеи, он не мог быть уверен, что дело только в запахе, он только видел, что змей притягивает запах Люси Грей, и они стремятся к ней, и он был почти уверен, что они стремились к ней, чтобы ее убить, что он совершил ошибку. Его утешало только то, что он нашел для Люси Грей лестницу из туннелей наверх, и она смогла пробраться к безопасности, но она несколько часов простояла там, на узкой жердочке, все продолжая и продолжая что-то напевать, уже тихо, почти убаюкивающе, пока не пошел дождь. Ночью ему снились кошмары, снилось, что он на арене, вместе с Люси Грей, стоит прямо внизу, на том месте, где Сеян Плинт провожал в последний путь Марка, и они стоят там, взявшись за руки, и с неба спускается контейнер, и змеи всех цветов радуги выползают из него, и ползут на них с Люси Грей, оплетают их, и тут он видит, что каким-то образом он видит, что это трибуты и менторы Десятых Игр, превращенные в змей, он видит их глаза, слышит их голоса, и змеи поедают их заживо, его и Люси Грей, которая пела рядом с ним, и вокруг летают сойки-пересмешницы, повторяя песню Люси Грей. Он проснулся посреди ночи от собственного крика, и после не мог заснуть, и весь пятый день Игр он просидел в кабинете отца, глядя в никуда, пока в комнату не вбежала Тигрис, крича, что Люси Грей победила! Она победила, победила, победила! И Кориолан испытал облегчение, но при этом странную пустоту. Он приехал в Капитолий веселым и уверенным в себе мальчишкой, думающим, что мир у него в кармане. Он не знал, кем он уедет в Двенадцатый. Они с Тигрис поехали в Академию, где вовсю шло веселье, жители Капитолия праздновали окончание Игр, рекой лилась поска, и Фест Крид поймал его, громко восхищаясь Люси Грей. – Не могу поверить, что такая милая девочка оказалась хладнокровной убийцей! Черт возьми, когда Трич замахнулся на нее топором, я думал, что все, конец ей – а она поднырнула вперед, обхватила его, а потом как отскочит, а из Трича кровь как из ведра полилась! – Перерезала плечевую артерию, – пояснила Лисистрата Викерс. – Стеклом. – Она точно знала, что делала! – Восторженно пояснил Крид, и перешел к рассказу о том, как Люси Грей насмерть загнала Рипера, убегая с его флагом, он и другие менторы восторженно обсуждали стратегию, придуманную Клеменсией, не иначе, которая точно заслужила Приз Плинта! Кориолан не чувствовал ни радости, ни гордости за себя. Это была его стратегия, это он научил Люси Грей убивать – но он не чувствовал ни радости, ни гордости. Только облегчение. И пустоту. И ненависть. Галл и Хайботтом. Однажды он доберется до них. На это понадобятся годы, на это понадобятся чудовищные усилия, но однажды он доберется до них. И оказалось, что добраться до Хайботтома оказалось очень быстро и легко. Кориолан зашел в пентхаус, забрать свои вещи, чтобы последнюю ночь в Капитолии провести в доме Даувкотов, куда утром должны были доставить Люси Грей, все еще остававшуюся в Цитадели – там она должны была освежиться, переодеться, поехать на студию, чтобы дать интервью Счастливчику Фликерману и дать последний концерт, перед отъездом в Двенадцатый дистрикт, и Кориолан не мог дождаться наконец увидеть ее, и он безумно завидовал Клеменсии, которая оставалась рядом с Люси Грей все это время. Когда раскрылись двери лифта, и он вошел в пентхаус, он понял, что в доме кто-то был. В кабинете его отца горел свет, и там оказался Хайботтом. Он был явно под кайфом, сидя в кресле, когда-то принадлежавшем его отцу, перед ним была раскрытая книга, лежал портсигар его отца, еще какие-то вещи, принадлежавшие Крассу Сноу, которые он решил не брать – и в кресле сидел декан Хайботтом. – А, лейтенант Сноу, – криво улыбнулся он, глядя на него стеклянными глазами. – Вижу вы отвлеклись от празднования победы вашей девчонки! – Вижу, что вы празднуете вовсю, – сухо ответил Кориолан, с отвращением глядя на него. – О да, – Хайботтом запрокинул голову, откидываясь в кресле. – Праздную свое новое приобретение. Фамильное гнездо семьи Сноу. Дом детства Красса Сноу. Все его вещи. Все его книги. Все, что было у него – все теперь мое. Мое! Слышите эти звуки? Это звук падающего снега! – Да, все это ваше, – равнодушно ответил Кориолан. – Так поворачивается колесо истории, спицы колеса поднимаются вверх, другие опускаются вниз. Вы наверху. – Я наверху, – пьяно кивнул Хайботтом. – Я на вершине мира, видишь, Красс! – Еще бы, – Кориолан дернул ремень сумки. – Ваши Игры имели невообразимый успех. Вы должны быть особенно горды собой на этот раз. Не двадцать три ребенка, двадцать семь. Блестящая работа. Хайботтом дернулся, выпрямляясь, и его глаза засверкали злобой. – Не смей! Не смей осуждать меня, не смей! Ты не имеешь права! – Он попытался вскочить на ноги, но снова упал в кресло, и он мог только шипеть. – Кто угодно, но только не ты! Только не ты! Ты меньше всех на свете имеешь право меня осуждать. Кориолан удивленно приподнял бровь, глядя на мерзкого человечка, молча глядя на него, ожидая объяснений, но не требуя их. – Меня называют создателем Игр, на меня взвалили эту ношу, меня, в то время как это был твой отец! Кориолан моргнул, удивленно глядя на него. – Ложь. Хайботтом рассмеялся. – Отрицай сколько угодно. Но это правда. Тот, кто во всем виноват, тот, кто собирает каждый год жатву из смерти двадцати трех детей, тот, кто продолжает убивать, будучи мертвым уже десять лет – это твой отец, Красс Сноу, герой Панема! – Вы лжете, – спокойно повторил Кориолан. – Мой отец не мог этого придумать. Просто не мог. – Он усмехнулся. – Не потому, что не захотел бы – он бы просто не смог. Я слышал рассказы о нем. Читал его рапорты. Читал описания его операций. У него бы просто не хватило воображения придумать такое. – Он виноват, – продолжал настаивать Каска Хайботтом. – Он виноват. Когда Галл дала нам задание, придумать наказание для поверженного врага, он сделал это. Напоил меня, подначивал меня, подливал мне снова и снова, вытягивая из меня все, что я мог придумать – и ради чего? Ради чего? Ради сраной оценки! Он дал мне слово, дал мне слово, что это просто пьяный разговор, что это не пойдет дальше – а что же сделал на самом деле? Вручил все это в руки Галл! Кориолан прикрыл глаза от облегчения. Хоть он и не верил, но на секунду в его голову закралось сомнение, и теперь он испытал облегчение. – Значит это все же придумали вы. Это была ваша идея. Это в вашу безумную голову пришла эта мысль. – Это была шутка! – Вскрикнул Хайботтом. – Просто глупая шутка, которая и должна была остаться шуткой! – Пусть дети соберутся и убьют друг друга, пока не останется только один, это да? Объясните, в каком месте надо смеяться, посмеемся вместе, мистер Хайботтом? – Он виноват! – Снова закричал Хайботтом. – Он во всем виноват! А ты… Ты его продолжение! Кориолан смотрел на него твердо. Он отмел от себя любые сомнения. Перед ним был просто жалкий слабак, пытающийся переложить на других свою вину. – Мой отец был героем, – твердо сказал он. – Он был мучеником. Он делал то, во что верил. Он жил своей правдой. Он умер за свою правду. Он ни на йоту не отошел от своей правды, какой бы она ни была. Может быть, если бы он не умер, он не был бы против Игр. Может быть, он смотрел бы их с удовольствием, кто знает. Он бы помогал доктору Галл, но прежде всего потому, что он верил в это. А вы… Кориолан думал, что их два. Два чудовища, питающихся смертями детей. Но зверь был лишь один, а второй оказался всего лишь жалкой и трусливой гиеной, подъедающей объедки, способной только тявкать на тех, кто был слабее его. Только гляньте, как он упивается жалостью к себе. Он мог просто сказать «нет». Он столько крутился рядом с Счастливчиком Фликерманом, крутился в высшем обществе Капитолия, набивал карманы, наживался на Играх, которые так ненавидел – и ни разу не сказал «нет». Ни сделал ничего. Кориолан думал, что убьет его однажды, но теперь, глядя на эту жалкую фигурку, передумал. Единственная награда труса – еще один день, прожитый в страхе. Черт побери, в книге Логана и правда есть ответы на все вопросы. Пусть живет в страхе долгие, долгие годы. Люси Грей улыбалась, но Кориолан знал эту улыбку. Улыбка для представления, улыбка для камеры, улыбка для публики, улыбка, когда хочется убежать, но не можешь. Они стояли на платформе у поезда, ожидая отправления, и Клеменсия радостно щебетала, делясь планами на будущее, весело глядя в камеру и улыбаясь Счастливчику Фликерману. – И кто знает, может быть однажды мы с тобой, Счастливчик, встретимся здесь, на платформе, снова, чтобы встретить новый приезд Люси Грей? Жители Капитолия так обожают ее, было бы просто преступлением, если они больше никогда не увидят ее, не услышат ее песни? – Клеменсия уже начала воплощать в жизнь их планы, она была умницей, но он видел, как дрогнуло лицо Люси Грей. Ее тяжело будет убедить, что так будет лучше для всех, что это будет для общего блага, но у Кориолана будет полно времени на это. Еще как минимум год в Двенадцатом, и два дня наедине по дороге туда. – Это правда, Люси Грей? Ты будешь рада навестить вас? – Конечно, Счастливчик! Разве я могу упустить шанс выступить перед такой чудесной публикой! – Люси Грей лучезарно улыбалась, и ей удалось обмануть почти всех. – Что ж, а пока Люси Грей отправляется домой, – Клеменсия так широко улыбнулась, что Кориолан удивился, как у нее не сломались щеки. – И мой дорогой друг лейтенант Сноу по моей просьбе доставит ее до дома в целости и сохранности. – Ах да, лейтенант Сноу, – Счастливчик повернулся к нему. – Вы ведь привезли сюда трибутов. А теперь отвезете домой победительницу! Какая восхитительная удача! Что вы об этом думаете? – Приказы не обсуждаются, – холодно ответил Кориолан, коротко улыбнувшись в камеру, но тут же медленно поднимая руку и кладя ее на пистолет на его боку. Счастливчик понял намек, отставая от него, он снова повернулся к Клемми и Люси Грей, и все мучил и мучил их, пока не пришло время поезду отправляться. Прощание было шумным и радостным, хотя радости не испытывал на самом деле никто, и, обнимая на прощание Клемми, Кориолан чувствовал, что камера снимает их крупным планом. – Убедись, чтобы Плинта не отправили в миротворцы, – прошептал он ей с самым нежным видом. – Я тебя придушу, дай только до тебя добраться, – также нежно ответила она. Безгласый проводил Люси Грей на ее место, но Кориолан еще некоторое время простоял у окна, глядя, как Капитолий медленно исчезает из виду. Точно так же, десять лет назад он смотрел в окно, на темнеющее небо, на исчезающий из виду Капитолий, и когда он полностью пропал из виду, он не смог удержаться от слез. На этот раз, когда город исчез из виду, он только облегченно вздохнул и пошел туда, где сидела Люси Грей, сжавшись и обнимая себя руками. Кориолан сел рядом с ней, и они оба молча уставились в пустоту напротив них. – Трое, – вдруг сказала Люси Грей. – Воуви, Трич и Рипер. Трое. Трича я зарезала, спасая себя. Воуви… Она нашла мою бутылку, но я оставляла ее для Корал… А Рипера. Рипера я просто убила. – Ты делала это, чтобы выжить, – ответил Кориолан. Он все еще продолжал испытывать странную пустоту. Он был счастлив, счастлив, что Люси Грей жива, но все же в нем была пустота. – Ты все сделала, чтобы выжить. – Да, – согласилась она. – Но от этого не легче. – Почему ты вышла на арену? – Задал он наконец так долго мучивший его вопрос. Почему не пряталась, пока Трич и Рипер не поубивали друг друга? – Когда вас осталось трое, почему ты вышла? – Кусок моего платья… Я подумала, что он еще оставался там, где Клемми подбросила его. Ты сказал, что нельзя оставлять следов, и я подумала, что должна его найти. Я нашла его, – она повернулась и посмотрела на него, и он тоже посмотрел на нее, посмотрел ей в глаза. – Нашла и выбросила в туннеле потом. – Зря мы это сделали, – горько сказал Кориолан. – Змеи все равно пытались тебя убить, зря мы только это сделали. Зря ты только рисковала жизнью, чтобы исправить мою ошибку. Все равно не сработало… – Сработало, – Люси Грей усмехнулась. – Когда я ночью спряталась в той комнате, которую ты для меня нашел, когда я проснулась… Несколько змеек остались живы. Они добрались до меня как-то, пролезли в какие-то щели. Когда я проснулась, они лежали, овившись вокруг меня, как будто я их мама. Сработало. Ты спас мне жизнь. И снова, Кориолан испытал облегчение, но не радость. Все еще оставалась пустота, и он не знал, исчезнет ли она когда-нибудь, эта пустота в его груди. Но оставалось только одно. Вернуться к обычной жизни. Жить ее как раньше, работа, тренировки, работа, тренировки. Рутина. Контроль над ситуацией. Контроль. Так Галл сказала Клеменсии тогда, после того как Кориолан убил Боббина на арене. Что Игры были нужны, чтобы контролировать дистрикты, чтобы показывать им, кто здесь главный, кто контролирует все. Это было забавно, учитывая, что как минимум два трибута были выбраны дистриктцами – Люси Грей и Марк из Второго отправились на смерть по воле уроженцев дистриктов, и Кориолан не был уверен, что и какие-нибудь другие трибуты не отправились на Игры по воле их недоброжелателей в их домах. Дистрикты тоже контролировали Игры, получается. Контроль. Это были восемнадцать дней чистого хаоса. Восемнадцать дней неуверенности, восемнадцать дней ужаса, восемнадцать дней абсолютного беспорядка. Люси Грей вдруг потянулась к нему и развернула к себе его лицо, и посмотрела ему в глаза. Она долго смотрела ему в глаза, будто искала в них что-то, и вдруг горько улыбнулась. – Жаль, что я больше не могу называть тебя маленьким лейтенантом. Кориолан недоуменно нахмурился, не понимая, о чем она говорит. – Что? – Ты стал старше на целую жизнь, – сказала Люси Грей, и вдруг подалась вперед и коснулась губами его губ, и Кориолану понадобилась секунда, чтобы понять, что происходит, но он тут же приник к ней, обхватывая ее, прижимая к себе, и когда они разорвали поцелуй, он обнял ее, и она обхватила его руками. И он почувствовал, что пустота отступает. Он держался за нее, и за их будущую обычную рутинную жизнь. И за его планы. За их планы. За будущее, в котором однажды больше не будет Голодных Игр. Только контроль. И самая малая доля хаоса. Только чуть-чуть.