Слышишь, Жанна?

выйдем во двор, хоть приговор произнесен —

скалится пламя.

в небо пути манят уйти,

но я пойду вместе с вами.

      Время пролетело быстро — то ли само собой, то ли мироощущение вечного вампира менялось, и ход дней, недель и лет был для них иным. Весной 1413 года Мишель и Лоиза прощались с жизнями, осенью 1414 они уже привыкли к новому бытию. Все эти дни они провели в монастыре святого Марка, почти в заточении — выходить на улицы им не разрешали, и им казалось, что так и нужно, они даже были довольны этим, когда Корин устремляла на них свой веселый теплый взгляд.       Лоиза наотрез отказывалась пить кровь людей, и довольствовалась куриной, кроличьей и свиной; Александр добывал для нее любое животное или птицу, и Вольтури, хотя косились на девицу Легуа с пренебрежением или непониманием, не пытались им мешать. Мишель же не был столь категоричен, и питался обычной кровью — слишком велик оказался соблазн, чтобы отказаться от чего-то настолько вкусного. Он попробовал кровь животных, она тоже была неплоха, но и вполовину не настолько — если человеческую можно было сравнить с самыми изысканными и сытными яствами, то животную — с черствым хлебом и дешевой похлебкой с постоялого двора, она не давала ни той силы, ни того насыщения, ни того удовольствия.       Понемногу Мишель узнавал каждого из Вольтури, но больше всех привязался к Жанне, часами проводя с ней время то в библиотеке, то в саду. Она была особенной. Она была… светлой. Ее называли чудовищем, она сама говорила о себе так, ее способности Мишель еще не оценил в действии, но и представить себе не мог, что она может быть опасна. Ее глаза, несущие людям боль, отражали свет и словно сияли сами по себе. Она рассуждала о неженских вещах, что поначалу изумляло — девушка ее лет не могла иметь собственного мнения о таких материях, как схоластика, философия и богословие, но Жанна имела и не стеснялась высказывать, и постепенно Мишель привык, что она, несмотря на пол, более чем умна, рассудительна, и при том все равно привлекательна.       К женщинам среди рода Вольтури было особое отношение; если весь мир единогласно считал дочерей Евы слабыми, гораздо больше склонными к греху, чем мужчины, мало чем отличающимися от детей, не имеющими собственного ума и зависящими от своего покровителя, которым мог быть отец, брат, муж или сын, то здесь, наоборот, больше руководили женщины, и даже грубые шумные Феликс и Сантьяго затихали и кланялись, когда Шарлотта приказывала им; с Шарлоттой все Вольтури были неизменно почтительны, как и с Корин, и Жанной. С Хайди считались меньше, но Хайди и не требовала к себе такого уважения. И Жанна не требовала, хотя держалась совсем не так дружелюбно, и разговаривала обычно только со своим близнецом и с Мишелем, но и то — Мишелю все время казалось, что она делает для него исключение, что на самом деле ей далеко не всегда интересно беседовать с ним, меж тем как с Александром она словно общалась даже без слов, мысленно.       Лоиза же смирилась. Она не стала другом никому из вампиров, но, проводя часы с Корин, понемногу утешилась тем, что бытие бессмертной поможет ей сделать больше добра, и таким образом она сможет попытаться искупить грех своего существования — обращая души на путь истинный. Тщательно избегая всех Вольтури и Мишеля, она принимала только Корин и Александра, но и они не были Лоизе близки.

***

      Золотые листья облетали с деревьев. Те же вишни, что цвели в апреле, в октябре желтели и алели багрянцем, воздух пах свежестью, ночи наступали раньше. Кабошьены притихли, весь Париж притих, как огромное животное, опустившееся на мягкие лапы, готовясь к прыжку — д’Арманьяк был готов штурмовать город.       Услышав шум во дворе монастыря, Мишель решил, что армия уже вошла. Жанна, отложив рукопись, птицей метнулась к окну, и, обернувшись, вдруг улыбнулась — он видел ее улыбку редко, мог по пальцам пересчитать, сколько раз.       — Отец, — сказала Жанна. — Отец вернулся!

***

      Их было пятеро — четверо высоких мужчин в черных плащах со скрывающими лицо капюшонами, и одна девушка в таком же плаще. Первым снял капюшон длинноволосый брюнет, чьи глаза блестели легкой безуминкой — тот самый Аро, отец, о котором Мишель так много слышал. Девушка стояла рядом с ним, совсем близко, так, что в ней можно было заподозрить его жену или любовницу.       Вторым открыл лицо Кайус, чьи светлые волосы тоже струились ниже плеч. В отличие от Аро, его взгляд был более уравновешенным, но также Мишель уловил в нем больше жестокости.       Третьим сбросил капюшон Маркус — темноволосый, молодой (все они не были старше тридцати на вид), но в его глазах отражалась тоска многих тысячелетий, такая, что Мишелю стало немного не по себе, и он перевел взгляд на четвертого вампира, не из главных.       — Элеазар, — тихо сказала Жанна.       — А она? — шепнул Мишель, имея в виду девушку рядом с Аро.       — Рената.       Шарлотта выступила вперед и поклонилась. Следуя ее примеру, головы склонили все остальные, и Мишель тоже, и даже Лоиза; она не хотела склоняться перед порождениями тьмы, но не смогла иначе, столько величественности источали эти трое. Ни один король не мог бы держаться столь же царственно.       — Вижу, — сказал Аро бархатным голосом, — вы меня ослушались.       — Нет, господин, — возразила Шарлотта. — Мы не предали огласке тайну. Новорожденные на нашей стороне, и если они окажутся полезны, то присоединятся к нам.       — Кто обратил их? — требовательно спросил Кайус, с вызовом осматривая всех Вольтури, как провинившихся детей. Жанна вздернула подбородок, ее невероятные глаза полыхнули внутренним пламенем, и Мишель вдруг ощутил, что она не любит ни Кайуса, ни Маркуса, подчиняется только Аро, и один Аро для нее имеет какой-то вес.       — Мы, — гордо сказала Жанна. Кайус, явно настроенный на ссору, мгновенно потух, и Мишель понял еще одно: если бы его и Лоизу обратили не близнецы, всем пришлось бы намного хуже, и им, и тем, кто укусил их.              — Почему, дорогая? — обратился Аро к Жанне с отеческой нежностью.       — Он был ранен, — она тронула стоящего рядом Мишеля за руку. — Почти мертв. Я не сдержалась; он — мой cantante. То же самое произошло с Александром и с ней, — кивок на Лоизу, застывшую чуть поодаль.       — Вот как, — озадаченно протянул Аро. — Занятно, занятно, сразу двое cantante… но вы все-таки близнецы… Что ж, раз так случилось, и наше существование не стало известно смертным… Элеазар!       Если с Жанной он говорил мягко, то к Элеазару обратился повелительно. Вампир шагнул к Мишелю, пристально всматриваясь в глаза — что он делал, было неясно, но что-то очень важное, что-то, что решало его, Мишеля, судьбу.       — Эмпат, — наконец произнес Элеазар. — Чувствует эмоции, а также — чувствует ложь.       — О, — Аро вскинул бровь. — А она?       Элеазар шагнул к Лоизе, и та хотела инстинктивно отступить назад, но замерла, как кролик перед удавом. Спустя пару томительных секунд вампир покачал головой.       — Она… она способна утихомиривать голод. Неважно, насколько сильный. Насыщение, естественно, будет иллюзорным, но, думаю, это все равно чрезвычайно полезный дар, особенно с учетом грядущего.       — Потрясающе, — протянул Аро. — Один чувствует ложь, вторая снимает голод… Как вас зовут? — неожиданно спросил он Мишеля.       — Мишель де Монсальви… мессир.       — А вас?       — Лоиза Легуа.       — Мишель де Монсальви, Лоиза Легуа, я приглашаю вас присоединиться к клану Вольтури, — торжественно объявил Аро. Глаза Жанны вспыхнули радостью.       Выбор у них был невелик, но Мишель с самого начала решил остаться, если позволят, и снова поклонился, принимая предложение. Лоиза закусила губу, но, подумав, пришла к выводу, что проще будет именно так, поймала взгляд Корин и поклонилась вслед за Мишелем.       — Забудьте свои прежние имена! — Аро взмахнул рукой. — Отныне вы Вольтури! Вампиры из королевского рода!       Мишель Вольтури. Он мысленно улыбнулся — звучало не так уж плохо. Чужеродно, но красиво, и принять иное имя было бы самым разумным поступком, раз уж стал иным существом. Лоиза недовольно сжала губы, но спорить не стала.       — Господин, — заговорила Шарлотта, — позвольте спросить: мы останемся в Париже? Или?..       — Конечно, останемся, дорогая, — с ней Аро говорил почти так же отечески, как с Жанной. — Город скоро будет взят. Было бы так глупо отказываться от трапезы, не правда ли?       Взят… все же д’Арманьяк войдет? Мишель внутренне поежился: снова война, снова кровь; он был воспитан воином, но за свою пока недолгую жизнь успел ужасно от этого устать. Радовало одно — его семья находилась в безопасности, как и семья Лоизы; слухи, которые специально раздобыла для него добросердечная Хайди, говорили, что Гоше Легуа с женой и младшей дочерью сбежали в Бургундию; услышав это, Лоиза сказала «к дяде Матье», и Мишель успокоился — на его совесть не легла тяжесть вины за загубленные жизни невинных людей.       «А как же те, чью кровь ты пьешь? — ехидно спросил внутренний голос. — Их не жалко? Они незнакомые и потому будто не настоящие? Не невинные? Думаешь, эти короли вампиров убивают только преступников?»       Настолько наивен Мишель никогда не был. Мир жесток, это он уяснил чуть ли не в младенчестве, не убьешь ты — убьют тебя. Морали не было места здесь, в осажденном Париже, где собаки жирели, поедая тела убитых и казненных.       — Д’Арманьяк войдет? — впервые подала голос Лоиза, испуганно-молитвенно сложив руки.       — Да, и скоро. Я видел много войн, дитя, — скучающе молвил Аро. — Мне не стоит труда предугадать их ход. Париж будет взят. Возможно, завтра.

***

      Он не ошибся; на следующий же день ворота пали, и войско ворвалось в город. Люди кричали, бежали, звенели мечи, лилась кровь… Мишель растерялся только в первые секунды, хотел ринуться на улицы, но перед ним как из-под земли выросла Жанна.       — Ждем! — приказала она. — В монастырь они не зайдут!       — А если зайдут? — крикнула оказавшаяся здесь же Лоиза. Ее била крупная дрожь.       — Зайдут — им же хуже, — Феликс оскалил заостренные клыки. Лоиза не обратила на это внимания, обхватив себя за плечи, будто защищаясь от холода.       — Ты же вампир! — удивилась Хайди. — Новорожденный вампир! Ты даже Феликса уложишь, чего ты боишься?       — Она не боится, — одернула Хайди Шарлотта. — С ней все сложнее. Ты была права, когда говорила, что посмотришь на нее, когда войдет д’Арманьяк. Смотри!       Лоиза издала всхлип, закрыв лицо руками, забормотала молитву, согнувшись пополам. Александр подскочил к ней, обнял за плечи, спрятал ее голову у себя на груди, гладя по волосам и баюкая.       — И что толку с ее дара усмирять голод, если она не применяет его на себе? — хмыкнул Деметрий.       — Применяет, — возразил Элеазар. — Просто это ее первая жажда. Ей нужно либо перетерпеть, либо выпить кровь.       — Нет, — простонала Лоиза, — не буду…       Хайди закатила глаза.       — Интересно другое, — Элеазар принюхался к воздуху. — Я чую… хм… здесь есть потенциал. Человек… но если он станет вампиром, то будет сильным, как Феликс с Сантьяго.       — Да? — заинтересованный голос Аро позади заставил всех вздрогнуть. — Поразительно, сколько талантов… думаю, в эти смутные времена нам не помешала бы лишняя грубая сила… Пора выйти отсюда на улицы, дамы и господа.

***

      Перед тем, как покинуть монастырь, они построились; впереди — ведущий всех Элеазар, Феликс, Сантьяго и Афтон, за ними — Аро, Кайус и Маркус, с Аро — Рената. Шарлотту и Корин охранял Деметрий. Близнецы, Хайди и новорожденные замыкали строй.       На монахов снова мало кто обращал внимание; с францисканцев было нечего взять, нищенствующий орден не имел при себе никаких материальных благ, а то, что часть из них были красивыми женщинами, успешно скрывали хабиты и шапероны. Всего лишь бегущие святые братья, тени, незаметные и всем среди кровавой вакханалии безразличные.       В Сену облетали пожелтевшие листья. Кое-где плавали тела.       Мишель схватил Жанну за руку прежде, чем подумал, сам испугался такой вольности, но она только крепче сжала его пальцы. От монастыря Элеазар повел их на Монфокон, путем, который Мишель уже однажды почти прошел. Теперь тем же путем вели Симона Кабоша; увидев его, Лоиза вздрогнула всем телом, прижавшись к Александру.       — Он, — проронил Элеазар.       Абсурдно, смешно, дико; Мишель засмеялся, зажав себе рот ладонью. Белый туман, созданный Александром, охватил ведущих Кабоша стражей, отключая им все органы чувств, Сантьяго сорвался с места, перекидывая мясника через плечо, как мешок…       Где-то среди опустевших улиц Кабоша сбросили прямо под ноги Лоизе, и она испуганно отпрянула, вцепившись в руку Александра так, что на его запястье непременно остались бы синяки, будь он обычным человеком. Из ран мясника текла кровь, и эта кровь не пела ей, но… ей безумно хотелось, хоть каплю, хоть чуточку… человеческой, не куриной…       — Пей, — сказал Элеазар. — Ты утолишь первый голод и больше не будешь его испытывать, подаришь ему второе бытие, а нам — союзника.       Это было разумно, но…       — Пей! — закричала Хайди. — Или это сделаю я!       Лоиза умоляюще вскинула глаза на Александра, будто только он знал ответ. Будто он действительно был монахом-францисканцем, которыми она восхищалась, считая их отказ от всех мирских благ истинной святой добродетелью.       — Пей, — тихо сказал он, и только тогда Лоиза позволила себе упасть на колени у тела мясника и впиться клыками в его руку. Словно ее правда на это благословили.