Когда завершается праздник

      В главке дурдом, самый натуральный. Хмурова оказалась преступным авторитетом и убитой, так что теперь этим занимается прокуратура, ФСБ и все с верхов, кому не лень закопаться в очередную бюрократическую волокиту со всеми отчётами о случившемся. Ещё и два сотрудника мертвы, а Федя — последний, кто с ними разговаривал.       И он, если честно, уже задолбался отписываться за каждую минуту того гребаного вечера. Говорил же Грому, что нужно подкрепление. Спасибо, Костя, что послушал.       Федя откладывает писанину в сторону и прячет руки в лицо, выдыхая. Он не злится, он не злится, он не злится... только потому, что о мёртвых либо хорошо, либо... будь Костя жив, Федя бы уже не сдержался. Давно хотел набить Грому рожу. Так, по-дружески.       Лучше бы набил. Хоть сейчас, хоть раньше — глядишь, мозги бы на место вставил ручной настройкой.       Ещё и Игоря на допрос хотят, свидетель же. Еле отмахался, что пацан сейчас не в кондиции и выдаст максимум истерику, если начнут выспрашивать.       Еле убедил, что сумеет лично проследить и не нужно никакого приюта — опека быстро пронюхала, что у них новый клиент, хотели ещё до похорон забрать на временное содержание. Федя их тогда чуть не обматерил, отправляя искать мать Игоря вместо окучивания самого Игоря.       Мать, естественно, до сих пор не нашли. Учитывая, что она много лет вообще никакого интереса к сыну не проявляла, Федя не удивлён.       Ещё и врач Лены вчера звонил. Её выписывают через несколько дней, но... но всё-таки с выкидышем. От одной этой мысли Федя в ярости смахивает папки со стола.       — Прокопеныч? — окликают его с соседних столов.       — Порядок, — врёт Федя и сползает со стула собирать разлетевшиеся документы.       Вопросов ему не задают: все всё понимают. Лена, Костя, бюрократический ад с Анубисом, бюрократический ад с опекой за право оставить Игоря у себя не просто на словах, хотя бы пока мать не найдётся — об этом в курсе весь отдел, даже о подробностях, которые Федя не произносил вслух.       Кто-то даже посильно помогает, и только благодаря этому Федя ещё не чокнулся.       — Как он? — спрашивает Федя прямо с порога. Дел — непаханое море, но он заставляет себя идти домой без задержек и ночёвок за рабочим столом: Костю это уже до добра не довело, а работу всю всё равно не переделаешь. Тем более, текучку с Феди сняли, лишь бы по Анубису поскорее всё закрыть.       Мама только качает головой. Феде становится стыдно: пока Лена в больнице, Игоря оставить больше не с кем (не в отдел же тащить за Костин стол, ей-богу), а у мамы уже возраст не тот, чтобы добавлять волнений. И не волноваться не может, знает же, что случилось.       — Он ел?       Сегодня хотя бы ел: схватил пару бутербродов, и снова забился в уголок молчаливой тенью. Федя, помня, каким болтливым и улыбчивым мальчик был ещё пару недель назад, нутром чует, что гложет его что-то, грызёт и не отпускает; только Федя не знает, как к этому подступиться, чтобы спросить, узнать. Пробовал в шахматы — даже это не помогло, наоборот, лишь хуже сделал. Сложнее ещё и от того, что Игорь не разговаривает: только кивает, если здоровается или благодарит, качает головой, если ответ «нет», но чаще просто пожимает плечами, оставляя спросившего разбираться с ответом самому — ещё одна причина, чтобы подождать с допросами. И со школой. Вообще со всем миром.       Федя уже думает поискать психолога хоть у тех же стервятников из опеки. Или психиатра. Кого угодно, кто поможет заглянуть за стену Игорева горя. Но для этого нужно сначала закончить с бюрократией по опеке, чтобы за это не ухватились.       Ему бы тоже не помешала помощь. Он всё-таки потерял ребёнка. Лена потеряла ребёнка, и Федя не представляет, как справится с ними двумя, потерянными и сломанными. Как не сломается вслед за ними.       Он вздыхает. Как же ты невовремя, Костя.       И идёт к Игорю. Мальчик сидит на подоконнике, сжавшись в комочек, лишь на мгновение поднимает голову, чтобы увидеть, кто вошёл. Федя молча садится рядом. Подмывает спросить хотя бы дежурное «Как дела?», но он прекрасно знает, что дела паршиво, а спрашивать бесполезно.       Хочется открыть форточку и закурить, прямо здесь, в квартире. Провоняет здесь всë — и к чёрту. Уже к чёрту.       — Мне жаль, дядь Федь, — вдруг хрипит закостеневшим голосом Игорь, и Федя сразу понимает, о чём речь. Он не хотел говорить Игорю, тому и своего горя хватает, чтобы ещё за чужое переживать, но Игорь, видимо, сам услышал. Или догадался.       Федя кладёт руку на плечо мальчику, легонько треплет — благодарит — и уходит. Не напился до сих пор он тоже из-за Игоря.       Нужно хоть собрать для Лены вещи на выписку.       Постепенно дела приходят в норму: экспертизы дают предварительную картину, опека даёт добро на Федю, Игорь даёт показания, хоть с его непрекращающимся молчанием это походит в процессе на пантомиму, однако в целом он подтверждает все выводы экспертов. Федя даёт верхам всю нужную доказуху, и верхи наконец-то дают ему чуть-чуть выдохнуть.       Игорь даёт добро на школу, а его лучший подельник Игнат Шпунько, против которого Костя всегда ворчал, даёт Феде обещание следить, внимать и вовремя «палить контору», если появится хоть малейшее подозрение на повод.       Только Феде не даёт покоя молчание Игоря. Не то, которое хранит мальчик каждый день, независимо от усилий, какие прикладывает Лена, чтобы это исправить, а особое — недосказанность на допросе. Он видит это по лицу Игоря, но не понимает, что за деталь они упустили.       Что-то, из-за чего Игорь кричит по ночам и просыпается в слезах, хотя днём никогда не плачет. Что-то, что мешает ему просто идти дальше. Костя был для него всем миром, это факт, с которым только смириться, только должно же время хоть когда-то начать исцелять.       Счёт молчания Игоря идёт уже на месяцы. Даже учителя привыкли к такому новшеству. Даже ходячая клоунада по имени Игнат оказалась бессильна, не то что психолог.       Даже Лена уже перестала плакать украдкой. Забота об Игоре стала её отвлечением, и хотел бы Федя, чтобы исцелением. Она не решается об этом говорить, заражаясь молчанием Игоря, но Федя видит, что их отношения изменились. Загадывать на будущее ещё рано, слишком мало времени прошло, однако врачи уже предполагают худшее: то самое, в котором топота маленьких ножек кого-то с отчеством Фёдорович и голубыми глазами Лены не предвидится. Никогда. Независимо от силы желания и упорства.       Иногда Феде кажется, что они с Леной до сих пор держатся вместе только из-за Игоря. Благодаря Игорю. Федя не видит себя без Лены, и эта мысль добавляет в его жизнь много нервных перекуров.       Федя просто хочет спокойной жизни. Разве он многого просит?       Он рискует начать с малого: похода на аттракционы. Целый день они себе вряд ли смогут позволить, а вот пару каруселей, кривое зеркало и сладкую вату, потом прогуляться по парку — вполне. Не Диснейленд, конечно, но лучше, чем все выходные в четырёх стенах сходить с ума от нездоровой тишины и принудительно сокращать число этих гнетущих выходных дежурствами вне графика.       Лена идею поддерживает, и втроём они походят на совершенно нормальную семью мама-папа-сын. Только Игорь разворачивается и уходит, едва они приближаются к автодрому, первому же после входных ворот. Похоже, для него это — всё-таки Диснейленд, тот самый, несбывшийся.       Через несколько дней Федю вызывают в школу и грозят поставить Игоря на учёт в детскую комнату: того и раньше, бывало, вытаскивали из драк, только обычно больше всех потрёпанным и вообще жертвой оказывался тоже он, а не его противника увозили на скорой. Федя едва успевает малодушно наплести про сложный период в жизни, травму и прочую сентиментальную ересь, лишь бы разжалобить и не доводить до вопросов о детском доме. Нельзя, чтобы кто-то вдруг решил, будто он не справляется.       — Почему подрались? — спрашивает Федя совершенно буднично, прикуривая, пока они с Игорем идут по школьному двору. Словно ему всё равно на драку, на последствия и прочий геморрой, просто немного любопытно. Словно он не майор Прокопенко на очередном допросе. Особенно потому, что он старается не звучать словно майор Прокопенко на очередном допросе.       Игорь молчит, как молчит уже... всегда? Как ещё более усердно молчал последние пару часов, пока с ним проводили всевозможные воспитательные беседы все, кому не лень. Лень оказалось в основном Феде, поскольку он уже знал, что без толку, ведь:       — Первый начал не ты, — это не вопрос и никогда не стояло вопросом. Федя слишком хорошо знает Громов, они просто так даже муху не прихлопнут.       Игорь пожимает плечами. Федя настолько устал от этого, что хочет побиться головой об стену: здесь же даже «плохого копа» не включишь, контингент не тот. Хватит уже, что с недомолвкой на настоящем допросе он ещё не разобрался. Дело Анубиса успешно закрыли без лишних косвенностей в доказухе, только самому Феде этот оттенок молчания Игоря до сих пор покоя не даёт. Как будто здесь сокрыты ответы на вообще все вопросы.       — Ты ударил первым, — пробует Федя снова, на что получает подтверждение — сжатые в тонкую нитку губы Игоря, на лице которого написано всё, что угодно, кроме раскаяния. — За дело? — уточняет Федя с прищуром. Игорь кивает и суёт руки в карманы, горбится, словно плечи плитой придавили. — Ладно, — по крайней мере, главное он узнал: агрессия мотивированная и контроль ещё не совсем утерян.       Федя боится думать о том, что будет делать, если ситуация станет неуправляемой. Мать Игоря до сих пор не нашли, да и кто ему мать? Просто бросившая его женщина? Её он не станет слушать хотя бы назло.       И Федя вдруг совершенно ясно понимает: даже если мать найдут, он Игоря не отдаст. У Игоря уже есть семья, только быт наладить осталось.       Позже Федя узнаёт, что избитый — сын одного Костиного сидельца и сын этот имел глупость злорадствовать над Игорем. Федя надеется, что результат той глупости достаточно нагляден, чтобы больше никто не рисковал повторять. Кулаков у Игоря хватит на всех, только у Феди не хватит на всë сигарет и оправданий.       Незаметно молчание и вечно угрюмый Игорь становятся чем-то привычным, ещё одной точкой стабильности в Фединой жизни. Федя отпускает ситуацию: бросает попытки достучаться или повлиять, просто смиряется и работает с тем, что есть. Загадка ещё беспокоит, но уже не так сильно — Федя, в отличие от того же Кости, умеет проигрывать.       Федя просто живёт дальше, надеясь, что Игорь возьмёт с него пример. Лена же взяла, и у них с Леной всё потихоньку приходит в норму. Всё уже не как прежде, не будто ничего не случилось, но снова как у любящих друг друга людей, которые порознь не могут.       Федя просто продолжает делать свою работу, возвращаться домой по вечерам (и обязательно каждый вечер, без дурных примеров Кости Грома) и проводить с семьёй так много времени, как только может, как будто завтра не наступит, ведь на улицах по-прежнему неспокойно и это самое завтра действительно может не наступить.       Федя просто просит:       — Игорёк, принеси, пожалуйста, кобуру, я в прихожей оставил, — одним неприметным вечером. Так вымотался за день, что по приходу, отвлёкшись на предвкушение выходных и аромат Лениных котлет, просто положил оружие на зеркало, хотя прежде всегда сразу убирал в сейф, чётко по инструкции.       Молчаливая тень послушно сползает с дивана и шлёпает босыми ногами в коридор. Федя просто отвлекается на новости по телевизору и с запозданием понимает, что Игорь не возвращается больно уж долго.       Федя просто идёт проверить, куда пропал Игорь, и находит его у зеркала. Бледный, с трясущимися руками и слезами на глазах Игорь смотрит на кобуру, будто кролик на удава.       — Игорёк? — Федя просто трогает мальчика за плечо, и тот вдруг бросается к нему, обнимает, вцепляется пальцами-клещами, воет в рубашку, содрогаясь от рыданий.       В конце концов Игорь, проглатывая слова, давясь всхлипами, просто рассказывает про тот чёртов патрон, который украл из обоймы у отца. Про тот чёртов патрон, которого не хватило Косте, когда Юра хотел поживиться деньгами Анубиса.       Федя просто выдыхает. Он наконец-то видит ответы.       Когда Разумовский убивает Юлю Пчёлкину, Игорь снова молчит. А Фёдор Иванович слышит тот же оттенок молчания, что и двадцать лет назад.