***
Всё же слова – нет, не слова, сама интонация – Мирроу задели Правителя, и он ещё не раз в следующие несколько дней мысленно возвращался к тому разговору. Когда неделю спустя портретмейстер снова пришёл к государю для утренних процедур, тот прямо спросил его, подойдя почти вплотную: – Что ты думаешь о войне, Мирроу? Оранжевая маска медленно повернулась к Правителю, и от одного этого жеста повеяло столь страшным холодом, что Правитель отшатнулся. – Пафосная бессмыслица, я говорил уже. Шесть лет потраченного впустую времени, – спокойствие в голосе будто поддавалось мерному ритму напольных часов. – Не только для нас. Маркусовцы тоже потеряли достаточно времени в этой борьбе! – А ты? Правитель даже хлопнул глазами, так ошарашила его эта фамильярность. – Что ты себе позволяешь, Мирроу? Я Правитель Тормантских Земель и победитель узурпаторов! Проявляй почтение, когда говоришь со мной. Мирроу молчал, пристально глядя на Правителя сквозь прорези в маске. Это лишь сильнее распаляло последнего. – Бессмыслица, говоришь? А то, что они хотели заполучить в свои руки небывалую власть? – А ты? На этот раз Правитель проигнорировал дерзость вопроса и разозлился лишь на его содержание. – Они были готовы ради своей цели сжигать города и деревни, рубить головы, разлучать семьи! – А ты? – Да и как таковой цели у них и не было – они делали это забавы ради, чтобы утолить свою жажду крови! – А ты? – Они… Они происходят из грязного рода, само их существование – ошибка! – А твоё? Правитель побагровел, сжал руки в кулаки и пошёл прямо на Мирроу. – Моё происхождение тебя не должно волновать! Важно лишь предназначение: я был рождён для великой цели. Я положил жизнь на службу народу, без меня они пропали бы, погрязли бы в хаосе. Я исполнял лишь то, что было начертано мне судьбой… Портретмейстер медленно отходил к двери, но Правитель продолжал наседать. Наконец, Мирроу выскользнул в коридор, и государь последовал за ним, но снаружи никого не оказалось. «Видимо, спрятался в одной из комнат. Трус. Низкий. Обычный». Вечером Мирроу как ни в чём не бывало вошёл в покои Правителя с благовониями, которые тот полюбил после войны и затхлого бункера. Однако Правитель не забыл, как портретмейстер оскорбил его; он вынашивал обиду весь день, отчаянно пытаясь найти Мирроу, но того будто рекой смыло. И вот – стоит. Правитель в один рывок оказался у своего подданного и со всей силы ударил его по щеке. Поднос с благовониями с грохотом повалился на пол. Мирроу попытался устоять на ногах, но тоже упал, придерживаясь рукой за стену. От удара маска слетела с его лица, обнажая побелевшее лицо и крупные, блестящие глаза. Он в недоумении поднял эти глаза на своего господина. – Это за то, что посмел усомниться в моём решении, – проговаривая это вслух, Правитель ощутил новую волну злобы и стукнул портретмейстера по колену носком сапога. – Кем ты себя возомнил, Мирроу? Я Правитель! Воля нашей Создательницы в этих Землях и во всём мире, ей подвластном! Ты не смеешь даже думать о том, чтобы ставить себя наравне со мной, – ещё один удар, на этот раз по руке, с помощью которой Мирроу пытался подняться. – Грязный… – снова, – Никч… Дверь распахнулась, в проёме показалась генеральская маска Леоне. Он лишь на мгновение задержал взгляд на Правителе, а затем сел возле Мирроу, помогая тому встать и одновременно ограждая от государя. – В чём дело? – спросил генерал совсем тихо, обращаясь скорее к Мирроу. Но ответил снова Правитель. – А, Леоне! Научи этого неблагодарного, как нужно разговаривать со ставленником божьим, а то его дерзость меня… беспокоит. Мирроу натянул маску на лицо, но перед этим Правитель увидел стоящие в его глазах слёзы. – Простите меня, зир, если обидел Вас. Однако я не понимаю, о какой дерзости речь, если я за сегодня не сказал Вам ни слова. – И ты, бесстыжий, ещё имеешь наглость лгать? – от нового удара Правителя остановила лишь каменная фигура Леоне, вставшего на пути. – Я говорю о сегодняшнем утре, когда ты не только посмел вступить со мной в полемику о войне, но и бесцеремонно обращался ко мне на «ты». Леоне с Мирроу переглянулись. Плечи последнего едва заметно напряглись. – Сегодня утром… зир, я никак не мог говорить с Вами, потому что был… на встрече. С семьёй. Ле… Генерал Леоне может подтвердить. – Это так, зир, – Леоне с любопытством наклонил голову. В его голосе не было ни упрёка, ни враждебности, лишь сочувствие. – Вы уверены, что это было сегодня? Может быть, наш портретмейстер позволил себе такую фамильярность, скажем, вчера? – Нет, Леоне, я не… – Мирроу на секунду повернул голову к Правителю, будто сомневался, стоит ли ему говорить следующие слова, – у меня и в мыслях такого быть не могло. Неделю назад, да, было… я сказал, что не понимаю, какого рода усталость может появиться от ведения войны, но это всё! И у меня не было злого умысла, клянусь слезами Первой Матери! – Ты врёшь, нагло врёшь! – Правитель чуть покачнулся. – Я помню! Я правда помню! – обратился он к Леоне. – Вошёл ко мне с утренним туалетом. Сегодня. Я спросил его, как он относится к войне, потому что помню этот разговор про усталость! Это не один и тот же разговор! Двое советников лишь молча смотрели на Правителя, давно перешедшего на срывающийся крик. Наконец, будто очнувшись от гипнотизирующей дымки, Леоне вздохнул, рукой подтолкнул Мирроу к выходу и положил её на плечо Правителя. – Вам нужно поспать, зир. Вы явно утомились, и это серьёзно. Я сейчас же пошлю за Зигмундсоном. – Какой сон, генерал, это не было сном… – Правитель покорно отходил к кровати, куда вёл его Леоне. – Я же помню. Это было… Когда пришёл Зигмундсон, Правитель продолжал утверждать, что помнит утренний разговор с Мирроу. Лекарь устало вздохнул, осмотрел глаза и рот Правителя и предложил дать ему спирт. Просто понюхать, «хотя, не будь он Правителем, горячительный напиток был бы самым верным решением. Ах, увы». Пузырёк со спиртом Правитель опрокинул, а затем заперся в библиотеке, сказав, что хочет отвлечься и почитать. Зигмундсон, пожав плечами, сразу отступил – на дворе стояла поздняя ночь, и, очевидно, врачевателю хотелось поскорее оказаться в постели. Минул месяц с окончания войны. На родину вернулись отставшие солдаты, что стало очередным поводом для праздника. Правитель предстал перед стройными рядами военных и разрозненной толпой мирных жителей на главной площади, сказал – довольно скупо – несколько слов, дал начало празднику и вернулся во Дворец. С тех пор, как произошёл тот случай с Мирроу, государь пребывал в крайне мрачном и раздражительном настроении, и все во Дворце старались избегать поводов его ухудшить. Правитель рано отправился ко сну и уже лежал, закутавшись с головой в одеяло, когда снаружи послышался… Взрыв. Совсем близко. «Они добрались до нас, до святой столицы. Они выжили и пришли мстить. Как я мог не предугадать это…». Правитель вскочил с кровати и выбежал в коридор прямо в ночной рубашке. – Стража! Стража! Двое стражников тут же возникли из коридора соседнего крыла, однако шли они довольно неспешно, покачивая ружьями за плечами. – Стража! – Правитель схватил воинов за предплечья. – Срочно созывайте Совет, срочно собирайте войска – Сен-Маркус напал на столицу! Они пробрались незаметно… мы думали, их всех перебили, но они, они тайно собирали второе наступление… Дыхания резко стало не хватать, Правитель сгорбился, сильнее цепляясь за наплечники стражников. Один из них суетливо затоптался на месте. – О каком наступлении Вы говорите, зир? Где? – Вы не слышали, не слышали только что? Взрыв! Правитель поднял голову, прислушиваясь. Тот стражник, что был или спокоен, или в полнейшем оцепенении, тоже повёл головой. – Взрыв… А, Вы о салюте! Достопочтенный зир, нет, это не настоящий взрыв. Это в честь праздника стреляют. Государь всматривался в белую маску с нескрываемым подозрением, если не сказать презрением, обнажив зубы. Он уже собирался сказать, что его слуга – предатель, однако тот добродушно указал на дверь покоев. Все трое прошли к панорамному окну и стали наблюдать, как в небе взрываются буйные краски, искрясь, плавно опадая, шипя. Правитель хмурился. Он не мог объяснить почему, но для него эти цветастые пучки казались самым омерзительным, что есть на свете. Цвета – убогие, искры – остро-яркие, формы – кривые. Правитель резко повернулся к стражникам и толкнул каждого из них в грудь. – Убирайтесь! – рявкнул он. – И ни слова Совету, а не то вырву ваши грязные языки и повешу с ними во рту! Стражники чуть не столкнулись в дверях, так спешили они вон из комнаты. Правитель бессильно опустился на край кровати, обхватив голову руками. Эти взрывы… были слишком… громкие. Голова будто одновременно раскалывалась и сжималась в тугих тисках. – Вы первый Правитель, открывший лицо, это необходимо увековечить. Портрет – прекрасный способ запечатлеть Вашу персону в истории. Правитель недоверчиво наклонил голову, глядя на пустой холст. Приведённый Леоне художник смотрел в пол и крепко сжимал в руках кисть, но всё же сказал что-то о качестве предыдущих своих работ. Правитель уже не слушал. Сначала Пятьсот Шестьдесят Шестой просто не знал, куда деть руки, как сидеть неподвижно так долго и чем занять мысли, пока ждёшь, ждёшь, ждёшь… снова ждёшь. Будто не хватило пяти лет в бункере. Или шести? Мысли начали клубиться и глумиться. Стоило Правителю сесть в кресло и застыть, на него тут же нападали то воспоминания, то вопросы, то новые, другие воспоминания, искажённые мучительными вопросами. Шум в голове становился невыносимо громким. Однажды Правитель резко оборвал сеанс, вскочив с места с истошным криком, и не прекращал кричать, пока к нему не привели Зигмундсона. Доктор устало вздохнул, под руку проводил государя до постели, и этого оказалось достаточно, чтобы шум стих. Простое прикосновение, чтобы показать, что Правитель пока ещё живой человек. Правителю удалось уснуть, но ненадолго. Среди ночи он проснулся. Не мог лежать – встал, пошёл бродить по коридору. И там увидел тот самый портрет. Разве он был готов? Было темно, не приглядеться, но всё-таки это больше походило на эскиз. Только глаза… Глаза. Разве у Правителя были такие глаза, разве у Правителя могли быть такие глаза? Государь не видел себя восемь с половиной лет… Восемь с половиной. Конечно, он мог выглядеть как угодно, но эти глаза… Это были не его глаза. С портрета на него смотрел юноша, который никогда не жил во Дворце, не имел власти, не носил груз ответственных решений, не привёл целую страну к победе в войне! В этих глазах сверкал блеск, безмозглое веселье и озорство. Это не были глаза Правителя, не могло у него быть таких глаз! Стража Дворца прибежала на шум и нашла Пятьсот Шестьдесят Шестого стоящим на коленях, а в руках он сжимал бумажные обрывки. На первом в истории портрете Правителя не хватало глаз.2
23 февраля 2024 г. в 12:49
Правитель отказывался верить в пустые отговорки Антония. В каждом слове казначея звучала фальшь, а сама догадка больше походила на бред умалишённого. Правитель хорошо знал свой город: он исходил его под покровом ночи вдоль и поперёк.
Беда была в том, что именно «исходил». В прошлом. Шесть лет минуло, столица должна была измениться. Не могла не измениться после потрясений войны. Пора было исследовать город вновь.
Государь дождался ночи – он с удивлением заметил, что это далось ему нелегко, ведь в бункере время имело особый ход – и вошёл в ванную комнату. Здесь уже было чисто, потому что Правитель чуть ли не первым делом по возвращении во Дворец распорядился принять ванну. Пятьсот Шестьдесят Шестой привычно опустился на колени и заглянул под ванну, нащупал влажную кнопку, нажал её. Панель на полу не двигалась. Вообще. Правитель нажал ещё раз, потом ещё. Она не была сломана – её вообще будто никогда не существовало. Правитель начал судорожно двигать панель; рука соскальзывала с плотного слоя плесени. Государь даже ударил кулаком по полу и рыкнул.
Он в бессилии сел на пол. Проход ведь точно был, не могли померещиться Правителю целых два года вылазок. С Бернальдиной… «Наступит день, когда ты захочешь вернуться – ты не сможешь». Слова вспыхнули в голове так ярко, что на секунду виски пронзила боль.
Злоба на – прошло шесть лет, а это слово всё ещё казалось чужим – мать заполонила разум, но тут же какая-то сила будто обрезала связывающие путы. В ту роковую ночь государь решил, что будет жить без Старшей Матери – что же изменилось теперь? Изменилось, конечно, многое, но в лучшую сторону, ведь теперь за плечами Правителя были годы войны. Выбраться из Дворца для него не составит труда.
Не составило. Это оказалось даже проще, чем думал Правитель. «Тысячи лет это место было настолько отрезанным от внешнего мира, что никому здесь даже не приходит мысль о побеге», – догадался он. Стража действительно несла караул полусонно, не доходя до предписанных точек. Правителю даже не пришлось прятаться по тёмным углам.
Улицы смертельно пустовали… Раньше такого не было. Мало того, что не видно было ни одной живой души, сам воздух, казалось, застыл, и Правителю приходилось медленно продираться сквозь этот липкий туман. Наконец, где-то совсем вдалеке послышался звон разбитого стекла и короткий вскрик. Затем – снова гнетущая тишина, будто звук стыдился нарушать её.
Правитель ускорил шаг, но очертания домов тянулись донельзя медленно. Он шёл по едва знакомым улицам. Куда – сам не знал и не хотел знать. Продуманные решения остались во Дворце, сейчас Пятьсот Шестьдесят Шестой хотел действовать исключительно с помощью интуиции.
Ему не нравилось, впрочем, что интуиция вела его к Собору Первой Матери. В такую минуту позорно приползти за помощью к той, что так жестоко предала его доверие… Нет, это было невозможно, недопустимо.
Правитель резко свернул в случайный переулок и обнаружил, что зашёл в тупик. Он с досадой поднял голову на явно новую кирпичную стену.
Два глаза, смотрящие слегка в разные стороны, абсолютно пустые, животные, стеклянные. Первое, за что зацепился взгляд Эона, и то, к чему он возвращался снова и снова. Глаза смотрели вверх, словно их хозяин получал несказанное удовольствие, но в то же время почти потерял рассудок. «Хозяин» – двадцатисемилетний мужчина с коротко остриженными пшеничными волосами и прямым носом, в сером мундире на чёрных пуговицах. Мундир был разорван на груди большими неаккуратными кусками. Мужчина сжимал руками с кривыми когтистыми пальцами маленькую фигурку человеческого тела. Мундир, руки, само тело – всё было покрыто кровью. Тёмной, грязной кровью, разбрызганной во всех направлениях. Она стекала ручьём изо рта мужчины, жадно открытого над головой человечка. Сам маленький человечек сопротивлялся, упирался, извивался, но явно не имел никаких сил, чтобы бороться с гигантской фигурой… Нет. Нет, нет! Этого не могло быть. Нет. Нет.
Это был Эон.
Эон держал в руках маленького, но явно живого человека. Эон уже откусил его плечо, оно небрежно болталось почти отдельно от тела, и из него билась кровь. Кровь, впитавшаяся в разорванный мундир Эона; кровь, оставшаяся на его пальцах со звериными когтями; кровь, которую глотал Эон, заходясь в очередном приступе бешеного удовольствия.
Правитель дрожал так сильно, что пальцы свела судорога. На пальцах есть когти? Правитель вытер пальцы о штаны, зажмурился, споткнулся. Дыхание перехватило, зубы неистово стучали друг о друга. Выдавив прерывистый вздох, Правитель продолжил бежать прочь из переулка с рисунком. Рисунок, рисунок, это был всего лишь рисунок!
Это был первый раз за восемь лет, когда Правитель увидел себя со стороны. Откуда он мог знать, что не был… Таким?
Правитель резко сел на кровати, промаргиваясь.
– Сон… Сон, сон, сон. Это был сон.
Конечно, сон. Иначе он не проснулся бы в своей постели, под одеялом, в ночной рубашке. Последнее, что Правитель помнил из этого кошмара – как он, спотыкаясь, бежит из переулка. Два этих факта довольно ясно давали понять, что ночью Правитель никуда не выходил и ничего не видел.
В комнату вошёл Мирроу. С тех пор, как Правитель вернулся во Дворец, портретмейстер пребывал в крайне напряжённом настроении, что было заметно даже сквозь маску. Сегодня к его дёрганным движениям прибавилась тревога, но такая, мягкая.
– Как себя чувствуете, Правитель? – а в голосе та же отстранённость, что и всегда.
– Как обычно проницателен со своими вопросами.
– Ничего не болит?
– Для масочного, – Правитель почти ткнул пальцем в прорезь для глаз в оранжевой маске, – ты уж слишком наблюдательный.
Но Мирроу, не обращая внимания на выпады Правителя, весьма уверенно потянулся к правой руке государя, повернул её и закатал рукав. Правитель увидел у себя ниже локтя продолговатую ссадину и нахмурился.
– От…
«Нет, так лучше не спрашивать», – тут же подумал он. Мирроу достал из кармана на поясе тюбик с мазью, выдавил немного себе на палец и мягкими движениями втёр в рану.
– Вам лучше прийти в Зал пораньше, чтобы перехватить Леоне до начала собрания, – видя смятение на лице Правителя, портретмейстер добавил. – Насколько я понимаю, кроме него никто больше не видел Вас лежащим у какого-то тоннеля в городе.
Внутри всё рухнуло. Значит, не сон.
Правителю удалось застать Леоне одного до собрания и наскоро попросить не распространяться насчёт увиденного ночью, на что новоиспечённый генерал лишь добродушно и с пониманием кивнул.
Тут к собеседникам присоединился казначей Антоний, развязно приобняв за плечи Леоне.
– О чём сплетничаете?
Леоне высвободил плечо и ушёл за своё место, а Антоний в замешательстве застыл. Воспользовавшись этим, Правитель спросил:
– Антоний, а… До меня дошли слухи, что по всему городу присутствуют, м-м-м, графические изображения… сомнительного содержания. Порочащие моё имя. Только не начинай снова про сен-маркусовскую разведку, это бред!
– Это и не разведка, зир! Это старые рисунки. Когда Вас укрыли в бункере, народ оправданно заволновался. Начали сомневаться в успехе нашей операции. Но всё это ушло, как только Вашими стараниями наши войска разбили противника! А стены… Во время войны как-то не до стен было. Всё смоем, Правитель, не извольте беспокоиться.
Встав во главе стола, Правитель резко ощутил прилив усталости, непонятно откуда взявшейся. Ещё с утра государя одолевали сомнения насчёт того, стоит ли проводить сегодня собрание, но он решил преодолеть слабость. Теперь же понял, что не может. Как будто последние шесть, может, даже восемь лет разом навалились на плечи, и сил терпеть этот груз уже не было.
– У кого-то есть срочные вопросы? – Правитель потёр переносицу.
Ответом была тишина; некоторые советники помотали головами.
– Тогда я считаю нецелесообразным тратить наше время здесь, за разговорами. На сегодня я отменяю собрание, но завтра всех жду.
И, не дожидаясь ответа, вышел.
В покоях Правителя всё ещё был Мирроу. Он сидел на кровати и перебирал бусины на шнурках для штор. Без маски. Правитель впервые увидел лицо того, кому прежде было дозволено видеть лицо самого Правителя. Под маской оказался неприметного вида мужчина с зернистым лицом, крючковатым носом, редкими бровями и серыми глазами. На лице его застыло спокойствие, он улыбался уголками губ. Когда портретмейстер поднял глаза на Правителя, он даже не дёрнулся, чтобы потянуться к маске.
– Что-то забыли, зир? – не отрываясь от бусин, спросил он.
– Нет. Я распустил на сегодня собрание. Хочу отдохнуть.
– В таком случае не буду Вам мешать, – Мирроу отложил бусины на сундук у кровати, медленно поднялся с места и взял в руки маску. – Вы же этот отдых заслужили.
Будь на Мирроу маска, Правитель не заметил бы ничего подозрительного. Но глаза портретмейстера наполнились почти открытой злобой.
– Что это значит? – нахмурился Правитель.
– Это значит, что сейчас Вам правда нужно отдохнуть.
– Не увиливай, Мирроу! Что ты хочешь этим сказать?
– Прошу прощения, Правитель, мне просто не дано понять, какого рода усталость появляется после составления военных указов.
– Вот тут ты прав: тебе не дано понять.
Портретмейстер пожал плечами, надел маску и вышел. Правитель не хотел признаваться себе, что предпочёл бы, чтобы Мирроу остался, несмотря на его последние, весьма неоднозначные слов. Побыть с кем-то – кто не носил проклятой маски! – просто посидеть рядом, хоть бы и в тишине… Правитель не знал, что душа его тянулась к чему-то подобному, а теперь, узнав, не мог ничего сделать – гордость не позволяла попросить Мирроу остаться. «Потом будет не легче, если сейчас дам слабину», – невесело подумал государь, опускаясь на кровать.