Кремень и хрусталь

      Правитель ехал в карете и старался даже не поднимать взгляда на прорези в окнах. Его раздирала гордость за то, что он оказался прав, и ненависть к этой своей правоте – лучше бы его представления о народе Сен-Маркуса оказались неверными!       Безумные каторжники… Устроить мятеж и половину тысячелетия защищать границы своего мнимого государства – это одно, но пойти против своей старой родины, покуситься на то святое, что когда-то воспитало их, даже если ни одна живая ныне душа уже не помнит этого… Больше всего Правителя злило, что, хоть он и не понимал действий маркусовцев, он… в чём-то завидовал им. Творить безбожные вещи, не взирая на благополучие других; быть дикарями, зато не закованными в цепи ответственности. Не брать в расчёт никого, но быть свободными.       – Позвольте ещё раз поблагодарить Вас за согласие, зир, – заговорила зелёная маска Антония, выдёргивая Правителя из размышлений. Другие советники уже уехали в бункер, проверяя, не поджидает ли опасность там. – Покидать Дворец очень тревожно, поверьте, мы все разделяем Ваше беспокойство. Но Вы поступили правильно. Нет ничего важнее, чем сохранить Вашу жизнь.       Правитель всматривался в прорези маски своими болотными глазами.       – Я снял очки, теперь все видят моё лицо. Почему вы до сих пор ходите в масках?       – Сейчас это вопрос безопасности, – короткая пауза перед ответом выдавала ложь. Как удобно было скрывать её за неподвижной маской, даже взгляда можно было не отводить! – Времена неспокойные, неизвестно, где поджидает враг, кому можно доверять. Помимо нас по городу ходят подставные советники в масках, чтобы запутать тех, кто вдруг решится напасть и на нас.       – Точно так же за твоей маской сейчас может скрываться предатель, который только и ждёт, чтобы убить меня.       Антоний рассмеялся, умилительно наклонив голову.       – Я сел в карету вместе с Вами прямо во Дворце Земного Закона. А всем известно, что нет места более надёжного, чем Дворец.       – Поэтому я должен укрыться от врагов в бункере. Ладно, прячься за этим уродством и дальше, если тебе так удобнее, хотя лучше бы ты имел смелость признаться в этом.       – Вы как всегда поразительно проницательны, зир. Прямо как когда увидели в Сен-Маркусе прямую угрозу Землям раньше всех нас. Какое коварство… Желать уничтожить наше священное государство – я и подумать не мог! А вот Вы разглядели их умысел и даже нашли способ лично предупредить народ, и это несмотря на окружающие Вас запреты.       Правитель криво улыбнулся. Ему хотелось ответить и короткое: «Да», и сказать, что он будто почувствовал намерения врага – пусть даже это было неправдой, и он полагался тогда скорее на случай. Но Правитель решил ограничиться вдумчивым и загадочным молчанием. В конце концов, именно таким Правитель должен представать перед всеми смертными – всесильным созданием, внушающим благоговение своей мощью. Государь улыбнулся – разве можно променять такую судьбу на жизнь дикарей, творящих омерзительно низкие вещи?       На самом деле после Дворца, который только выглядел просторным, глухой бункер показался не таким уж угнетающим. Да, здесь не было окон, а шершавые стены отдавали холодом, но ведь Правитель не задержится здесь надолго. Он окинул взглядом тесную комнатку, прикусил губу и провёл рукой по столу – единственному предмету мебели помимо кровати. На пальцах остались комочки пыли.       В ближайшие дни Правитель видел фактурное дерево этого стола больше, чем что-либо в своей жизни. Совет нельзя было собрать в столь маленькой комнате, поэтому советники сдавали бумажные рапорты, а Правитель тратил большую часть дня на то, чтобы прочитать их и разобраться в витиеватых формулировках. Несмотря на муторность занятия, такая рутина нравилась ему даже больше, чем скучное течение дней во Дворце. Молчаливая бумага будто ждала, какое же решение примет Правитель, и от этого вес самого решения становился удовлетворительно значимым.       «Провизия готова к отправке. Куда прикажете перевезти её, достопочтенный зир? На юге готовится новая линия обороны, но на юго-западе наш тыл оказался оторван от связи с суримцами. Местные не спешат возобновлять эту связь, поэтому тыловикам приходится полагаться только на самих себя. Прошу, не подумайте, что мы склоняем Вас к какому-либо решению: фортификация на юге требует больших затрат, дополнительные рационы придадут солдатам сил.       – Леоне».       – Наши люди оказались вдали от родины. Изоляция, без сомнения, усилит их чувство отчуждённости. Направьте провизию на юго-запад, в тыл. Правитель проговаривал каждое решение вслух – отзвук отскакивающих от стен слов наполнял его душу уверенностью.       «Мы были готовы к войне, даже когда не осознавали её близости, но наши стратегические запасы были рассчитаны на милосердный удар, а ныне дело касается полного обезоруживания врага. Мы не можем проявлять терпимость к каторжникам, посягнувшим на человеческую свободу. Наш ответ не должен оставить у маркусовцев даже мимолётной мысли о подобном преступлении, поэтому удар необходим жёсткий.       Здесь, в Тормантских Землях, ещё остались люди, не внёсшие свой вклад в нашу освободительную миссию.       – Антоний, казначей и старейшина Великого Совета».       Правитель постучал в крепкую железную дверь.       – Я хочу выйти на воздух.       – Это невозможно, зир.       – Нет, вы не поняли. Я требую, чтобы меня выпустили.       – Механизм двери устроен таким образом, что дверь нельзя открыть изнутри, а, чтобы сделать это снаружи, необходим особый ключ. В данный момент этот ключ спрятан в надёжном месте, где он будет находиться, пока мы не убедимся в Вашей безопасности, Правитель.       – Передайте советникам, чтобы смотрели в оба. Я не желаю задерживаться здесь ни на одно лишнее мгновение.       – Будет выполнено, зир.       «Я, Пятьсот шестьдесят шестой Правитель Эон, призываю всех начальников полезного производства – такого как ткани, лекарства, механические детали – увеличить объём производимой продукции и доставлять её в порт Длани для дальнейшей переправки на фронт. Тем, от кого не зависит, куда пойдёт продукция, приказываю я совершить хотя бы одно денежное пожертвование в военный фонд. Прямо сейчас ваши соотечественники сражаются за морем с самым вероломным, непредсказуемым врагом. Вам страшно – я знаю, мне тоже страшно. И нашим солдатам страшно, но их не укроет от удара родная земля. Ваша помощь – единственное, что может спасти их. Несите знамя победы, знамя порядка и силы Торманты!»       «Доношу до Вашего сведения, зир, что Сурима по большей части представляет из себя открытые долины и поля. Это делает любое естественное укрытие вроде лесов весьма очевидным местом потенциального укрытия. Так вот, зир, наши разведчики заметили в одном из таких небольших лесов следы противника. Не похоже, чтобы эта точка имела для них какие-либо стратегические преимущества, скорее всего они используют это укрытие для восстановления сил, но кто знает, сколько времени пройдёт, прежде чем более кровожадные маркусовцы обнаружат это место.       Я пишу к Вам, зир, потому что леса – поистине редкость для Суримы. Боевые действия неоспоримо приведут к разрушению, если не полному уничтожению местной удивительной природы. Я искренне сочувствую нашим союзникам, поэтому не посмею открыть огонь без Вашего дозволения. До тех пор мы будем готовиться к атаке маркусовцев со стороны леса.       – Леоне».       Когда Правитель не был занят разбором писем из «внешнего мира», он часто ходил кругами по комнате. Что, в сущности, ему оставалось делать? Положительным в таких «прогулках» было то, что они порождали разного рода мысли. Размышления о своей судьбе – об уже случившемся и ещё только предназначавшемся, – о том, как это закалило волю Правителя, о природе своей избранности закручивались в водоворот, пока государь мерил шагами комнату. Иногда волны в водовороте поднимались до такой степени, что угрожали смыть своей ударной силой весь рассудок Правителя, но он всегда знал, когда остановиться. Ему было в радость составлять логические цепочки, исходящие от него самого. Так изоляция стала уединением.       «С прискорбием сообщаю, что в рядах наших суримских союзников появилась предательница. Ребекка Ильконне увидела в войне повод обогатиться и собирает собственное маленькое войско, которое борется не за правое дело, а за монету. Они выполняют наёмнические заказы, не взирая на сторону.       – Леоне».       Короткий ответ, продиктованный прямо посыльному через щель для писем: убить. На принятие такого решения потребовалась минута.

***

      Обрывистый вздох.       – Мы ждём чего-то конкретного, госпожа? – Захария Хан улыбнулся нервно, но дружелюбно. – Начала какого-нибудь ритуала? Потому что в таком случае…       – Можно сказать и так, – Бернальдина медленно провернулась на пятках, обхватив запястье одной руки другой. – Ритуал называется «открой государственною тайну», но до сих пор Вы этого не сделали – ах, какая жалость, придётся начинать разговор с нелогичной точки. Как там поживает секретное оружие маркусовцев?       – Откуда Вам…       – Орден Святых Матерей существует столько же, сколько наше государство, но вера скрепляет гораздо прочнее, чем деловые отношения. Так что? Расскажите мне об этом оружии: в его основе правда некие… частицы меньше того, что может разглядеть глаз?       – Наука Сен-Маркуса, как и наша, не стояла на месте…       – Мне известно об устройствах, позволяющих увеличивать незримые частицы.       – Тогда, если Вы перестанете перебивать меня, я расскажу Вам, как работает это новое оружие. Хотя, признаться честно, госпожа Старшая Мать, я не совсем понимаю причину такого интереса. Очевидно, что оружие противоречит воле Первой Матери – как и всё, созданное маркусовцами.       Бернальдина обогнула стул, на котором сидел Захария, и крепко вцепилась в его плечо.       – Вам рассуждать о вере не пристало, но, так и быть, я приоткрою Вам завесу тайны. С точки зрения веры Сен-Маркус имеет полное право на существование – это всё, что Вам необходимо знать. А теперь скажите мне: что будет, если это оружие… привести в действие?       – Ядовитый взрыв, если коротко. Помимо мощной ударной и тепловой волны в воздухе осядут испарения, которые погубят не только людей, но и саму почву, навсегда лишив её любой растительности.       Закончив, начальник разведки нервно откашлялся, и Бернальдина сразу обратила на это внимание.       – Они собираются применить это оружие на Суриме?       – Нет! – снова нервный кашель. – Нет, им это не выгодно. Они затеяли эту войну ради эфирия, а его добыча станет невозможна, если воздух наполнится ядовитым газом. Поймите, госпожа, главная опасность этого оружия раскрывается не в момент его применения, а многим позже. Яд останется в воде, земле и воздухе даже спустя десятилетия, делая зону поражения полностью непригодной для жизни.       – А зона поражения – это сколько?       – До первого применения сказать точно сложно…       – Территория Сен-Маркуса соотносима с её масштабами?       Захария кивнул, вглядываясь в лицо Старшей Матери с мрачной задумчивостью.       – Если оружие предназначено не для Суримы, – продолжала Бернальдина, – тогда, конечно, для нас. Удар, разумеется, должен прийтись по столице – мало того, что это уничтожит нас, как государство, Сен-Маркус ещё и находится от неё достаточно далеко, чтобы не ощутить на себе неприятных последствий взрыва. Пока всё верно?       – В общих чертах. Сильные ветра могут принести остаточные яды, но в целом Вы угадали планы Сен-Маркуса.       – Угадывала бы я, если бы в них была хоть какая-нибудь глубина. Маркусовцы очень прямолинейны, – она говорила это чуть ли не с восхищением. – Так что же, получается, один взрыв… может прекратить войну, а?       – Грубо говоря, да.       Бернальдина молчала. Она смотрела на Хана так, будто перед ней было зеркало, и она любовалась в него. «Красивая, но пустая», – подумал разведчик.       – Захария, одно затяжное молчание я могу простить, но два?       – По-моему, Ваша мысль была вполне законченной.       – Я сказала, что взрыв может прекратить войну, но не уточнила, какая сторона при этом выйдет победителем.       – Это очевидно, – Захария несколько раз моргнул и усмехнулся.       – Ну как же! Если у маркусовцев уже есть такое оружие, почему же они не применяют его? Стало быть, они до сих пор не уверены в его готовности – ещё бы, удар такой силы! Малейшая погрешность может привести к катастрофе. Но сколько ещё они планируют заниматься разработкой этого оружия? Год, пять лет, десять? А сколько из этого времени им будет выгодна война с Суримой, на которую обращено всё внимание нашей страны? Да и Земли-то не особо стремятся завершить войну, Вы не заметили?       – Я до последнего сомневался, но убийство Ребекки Ильконне дало понять, что Вы правы. Не поймите меня неправильно, Ребекка не была святой, но… впрочем, это неважно.       – Вот именно. Суть в том, что обе стороны играют в поддавки, преследуя собственные цели, а страдают простые люди. Даже дети.       На мгновение в глазах Захарии проскользнуло искреннее беспокойство, почти страх, но тут же, как по щелчку, вернулось спокойное безразличие.       – Первая Мать призывает нас стойко переносить выпавшие на нашу долю страдания, – Бернальдина сцепила пальцы. – Но это не всегда значит молча терпеть. Когда на нашу Создательницу обрушилось Великое Горе, она едва не потопила Земли в океане своей боли.       – Я понимаю, что это дело привычки, но не могли бы мы обойтись без проповеди?       – Иногда ощетиниться в ответ на жестокость – и есть стойко пережить трудное испытание. Именно поэтому каторжники, основавшие Сен-Маркус, не согрешили против Первой Матери.       – Ясно, ближе к сути не получится…       – Запустите оружие прямо на заводе.       Бернальдина пожала плечами, будто только что сказала сущую повседневную мелочь. Глаза командующего разведкой округлились.       – Но…       – Оружие ещё не готово, это очевидно. Значит, запустив его сейчас, мы получим полную катастрофу в землях каторжников.       – Разве Вы только что не говорили о предосторожности? Мы не знаем, какие последствия будут у взрыва.       – Вам-то какая разница. До Суримы ударная волна не дойдёт ни при каком раскладе. А значит Ваши родные и близкие – настоящие, я имею в виду – будут в безопасности.       Хан хватал ртом воздух. Жрица добралась своими речами до струн его души, которые до сих пор никому не удалось потревожить.       – Но ведь… если я запущу… Взрыв произойдёт мгновенно.       – Вы хотите пожертвовать жизнью Ваших близких ради физической возможности их увидеть?       – Нет. Нет. В пучину… тьму… Пошло оно всё! Я сделаю это, Бернальдина.       «Он сделает это», – не осталось сомнений у Старшей Матери, когда она заглянула в полные злобной решительности глаза.       – Зир! Зир! Победа!       Дверь бункера со всей силы распахнулась, и в затхлую комнату ворвался Петценд… кажется, Петценд. За шесть лет в голове Правителя стёрлись последние блёклые очертания советников.       Петценд налетел на Правителя, крепко пожав ему руку и придержавшись второй за предплечье.       – Что значит «победа»? – Правитель ответил так холодно, будто вообще не услышал советника.       – В Сен-Маркусе катастрофа: взорвался завод с их новым оружием. Город уничтожен, ядовитые пары заполняют воздух! Солдаты массово сбегают с поля боя, они уже достигли пролива.       – Что значит «сбегают»? Почему вы даёте им уйти?       – Зир, число погибших в Сен-Маркусе невозможно подсчитать. Они морально уничтожены, и их будущее тоже уничтожено: их водоёмы, почва и воздух ещё не скоро очистятся от…       – Кто давал распоряжение прекращать боевые действия, я не понимаю? Мы ставили своей целью полное уничтожение каторжников, а оно невозможно, пока… А вы пустили их по проливу в нашу сторону!       Петценд только сейчас заметил, что всё ещё сжимает холодную ладонь Правителя, и отпустил её.       – Правитель, они не…       – Чем вы думали? Убить всех, ни один ублюдок не должен добраться до своей поганой родины!       – Но…       – Выполняйте! – рявкнул Правитель.       Петценд отшатнулся, застыл на мгновение, после чего отрывисто поклонился и вышел из бункера, оставив дверь открытой. Даже сквозь узкие прорези в маске он мог видеть стеклянный взгляд Правителя: вряд ли тот вообще осознавал, какой приказ отдаёт. Петценд никогда не считал себя сведущим в вопросах веры, но сейчас почему-то подумал, что, возможно, очки были даны Правителю, чтобы другие не видели этот безжизненный взгляд.