Кремень и хрусталь

      Прошёл месяц. Ещё один. Ещё два. Ещё… Ничего не менялось, ни единой детали. День за днём: скромный утренний туалет, заседание Совета и пустота, приходившая следом. Слова Старшей Матери то и дело всплывали в мыслях: «Правитель – это возможность снять с себя ответственность».       С каждым разом собрания Совета становились всё бессмысленнее. Пустые разговоры, лишь сотрясающие воздух, и только видимость перемен. Советники, как и Правитель, были так называемой «необходимой мерой» – кажется, кто-то из них даже осознавал это – и изо всех сил старались играть свою роль правдоподобно, однако порой слишком усердствовали. Когда Антоний – он оказался среди советников самым разговорчивым – в очередной раз обратился к Правителю за подтверждением своих слов, тот с острым безразличием пожал плечами.       – Какой смысл мне говорить что-либо, если от меня тут ничего не зависит? Вы принимаете решения. Я сижу молча и только болтаю головой, как игрушка. С тех пор, как я прибыл во дворец, у меня отобрали собственную волю, а ведь я Правитель! Это великий титул, до которого, похоже, никому нет дела.       С места поднялся Леоне.       – Правитель говорит верные слова. Господа, кажется, мы с вами забыли об уважении, которое должно проявлять к посланнику божественной воли. Не станем совершать ошибок и гневить Первую Мать своим непокорством. Достопочтенный зир, позвольте всегда открывать заседание Совета Вашими словами. То, что Вы сочтёте нужным обсудить, станет предметом для разговора, и прежде всего мы выслушаем Вашу точку зрения.       Эон прищурился.       – Да, это будет лучше всего.       Однако на следующий день история повторилась: говорили советники, Эон молчал. Он дал им ещё один шанс, но уважаемые господа не желали держать свои мысли при себе. Неужели в них жило настолько сильное упрямство? Нет, то было не упрямство. «Что он может понимать в политике? – услышал однажды Эон в коридорах дворца, выходя с очередного безрезультатного заседания. – Ему девятнадцать, он кроме приюта и дворца ничего не видел. Да он, можно сказать, и не жил! И как он может принимать решения о судьбах народа?». Эон хотел догнать этого преданного слугу народа, но что-то остановило его. Что-то, о чём он догадался, лишь войдя в свои огромные покои.       Советник, кто бы он ни был, был прав. Эон жил под стеклянном куполом из иллюзий, запретов и собственных догадок. Он не знал, как живёт простой работяга, чем питается, с кем ходит в паб по выходным. Словно птицу под тканевой накидкой, Правителя выносили на волю лишь когда было нужно, да и волей это было сложно назвать. Жизнь во дворце была лишь имитацией жизни, выученным набором движений актёров-советников роскошного театра.       Сильнее всего Эон ощущал это, когда оставался один после заседаний. Казалось, в этот момент вся искусственно созданная жизнь застывала за дверью. Эон утыкался лицом в жёсткий матрас и кривил губы, а взгляд его бессмысленно смотрел вдаль.       В таком состоянии его и обнаружил Мирроу, вошедший, чтобы сменить благовония для ванн.       – Вы больны, зир? – как бы невзначай спросил портретмейстер, но почему-то Эону часто казалось, что в его голосе прячется неподдельная забота. Должно быть, очередной обман сознания.       – Болен не я. Больны те, кто придумал заточить главу государства в самой жестокой ловушке.       Положив благовония на журнальный столик, Мирроу подошёл к кровати Правителя и обвил рукой балку.       – Первое время всем нелегко, зир.       – Сколько ещё будет длиться это «первое время», Мирроу? Я здесь почти полгода, а ничего не изменилось. Ничего! Неужели я так и проживу все десять лет?       От одной мысли об этом Эона передёрнуло.       – Что именно Вас тревожит?       – Всё! Ну… Вот скажи мне, почему я не могу ничем заниматься в свободное время? Свободное… Почему я не могу выпить бокал настойки или сыграть партию в като?       – Во-первых, если Вы начнёте пить и упаси Вас Создательница пристраститесь к этому занятию, Вы больше не сможете принимать разумных решений, так как все Ваши мысли будут заняты заветным бокалом с настойкой. Во-вторых, если о Вашем неравнодушии к спиртному узнают в народе, Вы упадёте в их глазах, а вместе с Вами и облик Правителя в целом. Это будет больше не воплощение божественного закона на земле, а обычный… пьяница, простите.       – Какой абсу-у-урд. По этой логике не стоит вообще выходить на улицу – вдруг на тебя сверху упадёт кирпич!       Мирроу потерялся от развязной речи Правителя и лишь постучал пальцами по лакированному дереву. Эон воспользовался смятением портретмейстера и вскочил на ноги прямо на кровати. «Сейчас или никогда! Это мой единственный шанс», – сказал он сам себе.       – Мирроу, милый Мирроу, устрой так, чтобы я хоть один вечер провёл, как подобает Правителю.       – О чём Вы говорите, зир? – Мирроу будто спрятался за деревянную балку.       – Ну, Мирроу! Найди разные лакомства, пригласи музыкантов, танцовщиц…       – Вы что, зир! Нельзя!       – Детей у меня быть не может, ты же знаешь. Но полюбоваться на красивую девушку, на её… плавные изгибы…       – Довольно, зир, я и не подумаю этого делать! Это нарушение всех законов, представьте, какой гнев Создательницы мы навлечём на себя.       Но Эон уже не собирался сдаваться. Он прыгнул обратно на кровать и замотал шею в покрывало.       – Тогда я сегодня же ночью удушусь! – он запрокинул голову набок, закрыл глаза и высунул язык. – И всё! Где искать нового Правителя?       Эти слова произвели куда больший эффект, чем рассчитывал Эон. Даже сквозь маску было видно, как Мирроу побледнел. Он нервно приставил руку к подбородку, как будто хотел не то почесать его, не то снять маску. Затем в тишине комнаты раздался громкий неровный вздох, и портретмейстер произнёс:       – Хорошо, зир, я сделаю то, о чём Вы просите. Завтра же вечером ждите меня с новостями. Но, прошу, чтобы ни одна живая душа не узнала!       От радости не столько за долгожданный отдых, сколько за успешное убеждение портретмейстера, Эон налетел на Мирроу с объятиями, но тот уже скользнул к двери. Заветного вечера Эон ждал так сильно, что уже не обращал внимания на несмолкающих советников. В воображении он рисовал те же картины, что рисовал в приюте маленьким мальчишкой в поношенной одежде, спящим в одной комнате с десятками таких же мальчишек. Сироты без прошлого и с сомнительным будущим, и вот, Эон – Правитель Тормантских Земель, а те, другие – потеряны где-то в неопределённости, как и прежде.       Эон всегда представлял себя Правителем. Это казалось ему решённым раз и навсегда. В приюте он уже вёл себя, как Правитель: во дворе все играли по его правилам, припасённую засахаренную булочку приносили ему прежде всех остальных, а если разгоралась ссора, Эон первым бежал разнимать повздоривших воспитанников, и те всегда к нему прислушивались. Смотря на своё положение теперь, Эон думал, что та жизнь была куда больше похожа на жизнь Правителя. Чёрствая засахаренная булка уступила место пышному пирогу с кремом, но Эон отдал бы всё, чтобы снова ощутить на зубах хруст кристалликов сахара.       Стук в дверь выдернул Эона из воспоминаний. Не дожидаясь ответа, в комнату влетел Мирроу и коротко кивнул. Правитель закинул руки за голову.       – Устроил?       Мирроу лишь ещё раз кивнул.       – Вы не представляете, зир, каких трудов мне стоило распустить стражу. Идёмте, времени у нас не так много, но я сделал то, о чём Вы просили.       Эон с портретмейстером спустились на кухню. Все слуги уже спали крепким сном трудящихся людей, а, если бы кто и вошёл, его было бы легко убедить держать язык за зубами.       Столы и тумбы отодвинули к стенам, в центре были разложены шёлковые одеяла с красными кисточками и маленькие подушки. Рядом на блюдах лежали фрукты, сыр и мёд, стоял бокал с оранжевой жидкостью и стеклянная бутылка. В комнате царила полутьма, кухонные тумбы были уставлены свечами. В углу несколько нелепо стоял мужчина с лютней, за его спиной пряталась девушка.       Эон остановился на секунду, довольно поднял голову и медленно прошёл к одеялам и подушкам, усевшись на них. Потретмейстер тут же взмахнул рукой, и из лютни полилась ласковая мелодия. «Не совсем то, что я представлял, но по крайней мере всё это устроено лично для меня, а не потому что так заведено», – думал Эон, откусывая кусочек белого сыра с твёрдой коркой.       Перед ним выплыла из темноты девушка. Вряд ли Эон видел кого-то прекрасней: пышная фигура, обтянутая приспущенной с плеч белой блузой с толстым кожаным ремнём; юбка была порвана на колене. Девушка слегка вспотела от жара свечей – а может, от общества Правителя? – и приоткрыла пухлые губы. Большие круглые глаза неотрывно смотрели на то место, где должны были быть глаза Правителя, если бы их не скрывало чёрное стекло. Рыжие волосы непослушно подпрыгивали от витиеватых движений и закручивались вокруг шеи.       Эон отпил настойки, и одна капля полетела на пол. Правитель облизнулся. Красоту танцовщицы было не сравнить с величественным очарованием Старшей Матери, но это было ни к чему. Там, где Бернальдина была благородна и недосягаема, эта безымянная красавица собирала на себе все самые неблагочестивые взгляды. На неё хотелось смотреть без остановки… и даже прижать к себе. Чтобы сдержать накатившее желание, Эон стал хлопать в такт музыки, отчего танцовщица с благодарностью улыбнулась. Она подошла ближе к Правителю и стала завлекать его к себе волнообразными движениями рук. В этот момент пальцы музыканта будто сильнее ударили по струнам, но девушка не придала этому никакого значения. Эон проглотил обмакнутую в мёд виноградину и наклонился к танцовщице, пристальнее разглядывая тени на её груди. Ему так хотелось снять очки, чтобы ничего не препятствовало взгляду, но рядом всё ещё стоял Мирроу, который пристально следил за происходящим сквозь прорези в маске.       Завораживающий танец должен был рано или поздно кончиться, и этих пяти сладостных минут катастрофически не хватило. В отчаянной попытке ухватиться за ускользающее наслаждение, Эон обратился к портретмейстеру.       – А като? Я просил принести като.       Мирроу присел и поднялся уже с шестигранной плетёной коробочкой, внутри которой что-то постукивало. Портретмейстер положил коробочку перед Правителем, раскрыл её, выложил твёрдую пластину с выемками и достал мешочек, из которого и доносились постукивания. Эон смотрел на всё с приоткрытым ртом, и танцовщица, стоя рядом, могла бы при желании разглядеть его поблёскивающие от любопытства глаза. Мирроу изящно сел напротив Правителя, развязывая мешочек. Девушка всполошилась и протянула руку к портретмейстеру.       – Я могу сыграть.       Мирроу медленно поднял к ней голову.       – Вообще-то я думаю, нам уже пора идти, – донеслось из угла – это говорил музыкант.       На этот раз рыжеволосая красавица одарила своего напарника снисходительным наклоном головы. Эону показалось, её челюсть дрогнула, но это могла быть просто игра света.       – Я считаю, разумнее, чтобы это сделала я. Господин, что пригласил нас сюда, живёт здесь же, во дворце, а мы… Исчезнем раз и навсегда.       Мирроу причмокнул, отбросил мешочек и поднялся на ноги, уступая место танцовщице.       – Она права.       Мужчина с лютней нервно провёл пальцами по струнам, рождая короткое подобие музыки. Девушка поправила волосы и села напротив Правителя. Эон расплылся в улыбке.       – Вы знаете, как играть в като, достопочтенный зир? – вкрадчиво спросила танцовщица.       – Я… – на мгновение у Эона перехватило дыхание. – Нет. Я никогда не играл. Сказал, чтобы принесли, а сам даже правил не знаю… Но я слышал, что это очень популярная в народе игра, это правда?       – Правда, – улыбнулась танцовщица, раскладывая на пластине с выемками чёрные шарики. – Не волнуйтесь, она не сложная, поэтому люди её так любят. Это – поле, – девушка указала на пластину. – Один человек ставит в центр белый шарик. Давайте это будете Вы.       Эон послушно поставил шарик в центральную выемку.       – Хорошо. Второй игрок должен поставить чёрные шарики так, чтобы не дать первому покинуть поле. Сначала делаете ход Вы, потом я ставлю своё препятствие. Поняли? Начинайте.       Эон сдвинул шарик на одно углубление влево. Танцовщица тут же преградила ему путь чёрным шариком, поставив его совсем близко. Эон закусил губу и сходил в нижнюю выемку. Танцовщица продолжила следовать за ним, но её шарик всегда отставал от белого, и Эону раз за разом удавалось проскальзывать в свободную выемку, пока поле наконец не кончилось. Эон радостно хлопнул себя по колену и взметнул кулаки.       – Очень хорошо, – кротко улыбнулась девушка.       – Ты поддалась мне, да?       Танцовщица опустила взгляд.       – Ещё партию?       – Боюсь, у нас нет на это времени, – отчеканил Мирроу. – Скоро будет смена патрулей. Стражники не знают, что я отпустил караульных, и могут почуять неладное.       – Серьёзно, Мирроу? Только я вошёл во вкус! Какой-то ненадёжный у тебя план.       – Лучше так, чем вообще ничего. Так, вы двое оставайтесь здесь, я зайду за вами позже, а Вы, достопочтенный зир, следуйте, пожалуйста, за мной.       Эон цокнул языком, но послушно встал, сунув руки в карманы мундира.       – До свидания, – буркнул он танцовщице. Та лишь поклонилась своему Правителю. С этой минуты их больше ничего не связывало.       Ничего, кроме гладкого белого шарика, который грелся в руке у Эона, пока тот шёл по тёмным, как смоль, коридорам. Маленькое напоминание о сегодняшней вылазке.       Однако это было не единственное напоминание, которое судьба преподнесла Эону. Два дня спустя, когда Мирроу уже собирался покинуть Эона перед сном и даже открыл дверь, в проёме возникла горчичная маска со сколом около скулы. Мирроу подпрыгнул на месте и схватился за грудь. Советник Леоне учтиво кивнул и вошёл в покои Правителя.       – Простите, что без стука, я услышал, что вы заканчиваете разговор, и решил не тревожить вас. Надеюсь, не напугал.       – Ну что Вы, – процедил сквозь зубы Мирроу.       Леоне с непринуждённым вздохом опустил руку ему на плечо.       – Как Вы находите нашего портретмейстера, Правитель?       – Хороший человек и настоящий знаток своего дела, – улыбнулся Эон. Это было правдой: после тайного похода на кухню его мнение о щеголеватом Мирроу изменилось в лучшую сторону.       – Вы так считаете? Что ж, рад слышать. Пусть это действительно окажется так, и он не носил Вам коробку с като.       – Что? – сердце бухнуло куда-то в живот.       – Что? Такого ведь не было, я прав?       – Не было, конечно!       – Разумеется. Так, значит, слухи лгут?       – Какие слухи?       – Горожане болтают, да и в газетах появляются заметки…       – Не было такого, Леоне!       Леоне сдержанно кивнул и покосился на Мирроу.       – Не было, говорят тебе… Вам, – с раздражением, но в то же время дрожью в голосе произнёс портретмейстер.       – Угу. Я верю. Эх, какая досада. Придётся просить советника по просвещению заплатить газетам, чтобы перестали печатать эти заметки от народа. Конечно, не обойдётся без некоторого возмущения, но, что уж поделаешь? Всё из-за какого-то маленького проступка, которого даже не было… Мой долг напомнить вам, чтобы вы были осторожны. Ты тоже, Мирроу.       Советник ещё раз пригвоздил взглядом Мирроу, но тот нашёл в себе силы не выдавать своего волнения. Леоне откланялся и вышел из комнаты, и лишь затем двое с облегчением выдохнули.       – Я понимаю, почему его назначили начальником стражи, – поправил очки Эон. – Ещё немного, и я бы раскололся.       – Да, господин советник весьма настойчив, – сухо ответил Мирроу, всё ещё не решаясь пошевелиться.       – Прости, что заставил тебя лгать. Это ведь из-за меня ты…       – Вы поступили правильно, зир. Моё положение во дворце и даже моя должность ничего не стоят. Но мы не могли допустить, чтобы облик Правителя был опорочен. Да, Вы поступили, как следовало поступить Правителю.       Мирроу поклонился, точь-в-точь как это сделал Леоне, и оставил Правителя наедине со своими мыслями.

***

      Миновали первые полгода правления. Дата совпала с празднованием дня Сотворения Мира. В однообразие дней Эона снова влились зал Собора Первой Матери, тёплый свет свечей, пёстрые пучки цветов, музыка и танцующие где-то внизу фигуры. Эон снова наблюдал за течением жизни из своей ложи в компании одной только Старшей Матери.       Мельтешащие внизу люди, похожие на муравьёв, всё больше раздражали и надоедали, а Бернальдина, лишившая себя удовольствия светских бесед и восторженных реплик ради… Эона? Её милосердный поступок грел сердце Правителя. Если он и хотел быть на кого-то похожим, то на Бернальдину, получившую огромное признание в народе совершенно заслуженно.       Эон встретился взглядом со Старшей Матерью и невольно улыбнулся ей. Бернальдина, как обычно, выглядела так, будто давно предвидела всё происходящее, а потому её ответная улыбка была несколько снисходительной, но всё же не настолько, чтобы вызвать отторжение.       – Скучаете, Правитель?       – Что Вы, разве можно скучать в Вашей компании?       – Ну, я понимаю, это не то же самое, что играть в като…       Эон опёрся на перегородку ложи и вжал голову в плечи. Он хотел промолчать, но из груди вырвался приглушённый рык, а затем посыпались слова:       – Один раз! Один раз я проявил сиюминутную слабость. Неужели это будет преследовать меня всю жизнь?       – Ты Правитель. Ты должен быть готов встретиться с последствиями своих решений. А вот жалобы и пустые восклицания оставь при себе. Наша вера это порицает, а Правитель… может горько пожалеть, что сказал лишнего, ещё до воссоединения с Первой Матерью. К тебе прислушиваются, даже когда ты этого не просишь, далеко не из уважения. Нужно быть осторожным, Эон.       – Вам легко говорить, Бернальдина, Вас не держат, как птицу в клетке. Послушайте, Вы же Старшая Мать, так объясните, за что меня лишают всех удовольствий мира?       – О, Создательница, если бы ты не стал Правителем, мог бы неплохо заработать писательством. Какой слог, какие сравнения!       – Мне не до шуток, госпожа. Я начинаю сомневаться, что моё избрание было благословением свыше…       Бернальдина в один рывок оказалась позади Эона. Её тёплое дыхание ласкало ухо, доводя до мурашек.       – Прежде всего ты слуга народа, – Эон почувствовал что-то твёрдое в кармане мундира. – И чтобы служить ему, ты должен будешь пойти на любые жертвы. После этого, как по мановению руки, в дверь постучали, и какой-то монах попросил Бернальдину спуститься к народу. Та напоследок одарила Правителя завораживающей улыбкой и ушла, как ни в чём не бывало. Эон засунул руку в карман и нащупал маленькую, сложенную вдвое записку, но, даже оставшись один, Правитель не решался прочесть её.       «Там, где можно очистить тело, опустись и найди чужого, и откроешь путь к очищению души», – говорилось в записке. По крайней мере, Эон надеялся, что в ней так говорилось. Он прочитал это послание Старшей Матери уже в постели, когда точно знал, что никто его не потревожит. Он не мог рисковать зажигать свет, поэтому буквы расплывались в темноте.       Где можно очистить тело… Эту часть загадки Эон понял сразу. Ванная комната. «Опустись» тоже было легко разгадать, хоть Эон и сомневался, не говорится ли это в метафорическом ключе. С толку сбивал этот «чужой». Что нужно было искать – что-то живое, какой-то символ или, может быть, инородный звук? Эон присмотрелся к ванне. Приложил ухо к холодному мрамору. Постучал по бортику и зажмурился, потому что в ухо ударил резкий звук. Затем Эон попытался подцепить пальцем железное кольцо вокруг слива, включал и выключал воду, двигал кран в разные стороны. Ничего особенного не происходило. Эон взмахнул руками и ударил себя по бедру, готовый сдаться. Он осмотрел саму комнату, однако кроме мраморной ванны тут не было ни единого предмета – всё приносил и уносил с собой Мирроу.       Эон опустился на колени и заглянул под ванну, и тут же поморщил нос. Пространство под ванной обличало истинное стремление дворцовых служанок поддерживать жилище Правителя в чистоте – пол был весь влажный, его покрывал какой-то липкий чёрный налёт. Последний раз тряпка притрагивалась к этим местам ещё при первом Правителе, не иначе. Эон очень надеялся, что напал на ложный след, но, увы: на расстоянии вытянутой руки от него виднелся какой-то горбик подозрительно квадратной формы. Похожий на кнопку.       Эон сглотнул, задержал дыхание и потянулся к загадочному выступу, стараясь лишний раз не касаться вязкой слизи. С величайшим трудом Правитель дотронулся до выступа. Этого было недостаточно – нужно было надавить. Снова сглотнув, Эон сделал и это… Ванна задрожала. Нет, это дрожал пол под ней. Огромная плита, на которой стояла ванна, стала отодвигаться в сторону. Эон поспешно отдёрнул руку и сел на колени.       Плита скрывала за собой лестницу, ведущую в непроглядно чёрный коридор. Когда плита остановилась, оставив внушительных размеров проход, Эон всё ещё сидел на коленях и вытирал руку от чёрной слизи. «Это – путь к очищению души?», – думал он, не решаясь нырнуть в эту темноту. Вдруг стены внутри обвиты тем же скользким налётом? С другой стороны, этот таинственный портал в неизвестность был единственным, что могло выцепить нынешнего Правителя из череды однообразных дней, в которых можно было сойти с ума. Грязь на одежде уж точно того стоила. К тому же, её всегда можно свалить на никудышных служанок – судя по состоянию пола под ванной, это даже не будет ложью. Эон скрылся в темноте открывшегося прохода. Внизу его ожидала почти полная тьма. «И на что я рассчитывал?», – хмыкнул Правитель, аккуратно притрагиваясь к стене, чтобы хоть как-то нащупать путь. Стены были влажными, но к рукам ничего не прилипало, хвала Создательнице. В подземелье царил мерзкий запах тухлятины, исходивший от труб, которые пролегали здесь же. В какой-то момент чеканящие звуки шагов Эона сменились всплесками – Эон наступил на тонкий слой воды, покрывавший пол. Он опустил взгляд, разглядел рябь на воде и, проследив, откуда она начинается, нашёл протекающее место в трубе. «Вот, почему напор в ванной такой маленький», – закивал Правитель.       – Как Правитель ощущает себя в темноте и влажности?       Голос донёсся откуда-то из глубины коридора. Эон вздрогнул, выпрямился и выставил вперёд кулаки. Тут же он заметил медленно приближающийся факел, а в его свете изящное женское лицо, обрамлённое простым капюшоном. Эон виновато опустил руки, и улыбка сама поползла по лицу: Бернальдина.       Женщина приблизилась к нему. В свободной руке она держала свёрток одежды.       – А я уж думала, ты не придёшь, – легко улыбнулась Старшая Мать.       – Разве я мог упустить возможность очистить душу? – усмехнулся Эон. Бернальдина поманила его кивком головы и пошла в ту сторону, откуда пришла. Эон засеменил за ней, озираясь по сторонам.       – Здесь всегда был этот ход?       – Ты переоцениваешь строителей Дворца. Катакомбы построили для собственного удобства рабочие, когда прокладывали канализационные трубы пять Пра… пятьдесят лет назад. А механизм в ванной был придуман ещё позже Правителем, что был, хм… через одного до тебя.       – Правителем?       – Ты ведь не думал, что ты первый, кому не по нраву целыми днями сидеть в пустых покоях, верно? Правителем всегда становился тот, у кого цепкий ум, и один из них решил, что внутреннее устройство Дворца можно использовать в свою пользу.       – Не понимаю…       – Этот лаз ведёт на улицу, причём в мещанский район, где не знают в лицо ни одного высокопоставленного господина.       – Вот как! – Эон покосился на одежду в руках у Бернальдины. Он обратил внимание, что и сама она была в неприметном сером платье из грубой ткани. – А Вы как узнали про этот ход?       – Скажем так, твой предшественник был недостаточно осмотрителен.       Старшая Мать остановилась и протянула Эону одежду.       – Надевай.       Эон настороженно посмотрел на Бернальдину, но, как только он принял одежду, женщина отвернулась и выжидающе скрестила руки на груди. Эон облачился в простую белую кофту с завязками, чёрную жилетку, протёртые на коленях шаровары и пыльные сапоги, которые чуть сползали с голени, а на голову надел красную феску. Надо было отдать Бернальдине должное – костюм выглядел так, будто Эон жил в нём уже несколько лет.       Как только шуршание тканей прекратилось, Старшая Мать повернулась. Эон широко улыбнулся ей и расправил плечи, но Бернальдина лишь окинула его оценивающим взглядом и едва заметно кивнула.       – Свою одежду отдай мне, – Старшая Мать спрятала мундир в торбу, перекинутую через плечо.       – А если воры залезут?       Бернальдина продемонстрировала Правителю тканевую подкладку.       – Двойное дно.       – А-а-а… Умно.       – Лучше запоминай, как нужно продумывать каждую мелочь. Чтобы потом не было шариков като.       Эон почувствовал, как щёки щиплет от румянца, и надеялся, что в свете факела этого не будет заметно.       Бернальдина остановилась и вгляделась в показавшийся просвет. Если бы Эон видел эту женщину впервые, ему показалось бы, что она сомневается в том, правильно ли поступает. Но Старшая Мать не могла сомневаться. Точно не Бернальдина.       – Очки тоже отдай мне, – она протянула руку, и Эон с самым большим наслаждением снял с себя ненавистные чёрные очки и вручил их жрице. – Теперь слушай: там твоё имя Мишель. Ты рыбак. Раз в полгода выходишь в море охотиться на глубоководную рыбу. Если начнут спрашивать «как там, в открытом море?» или прочую чепуху, сделай загадочный вид и скажи, что это не описать словами и вообще только те, кто ходил в море, поймут, что это такое. Про продажу рыбы тоже не болтай – скажи, что не хочешь, чтобы у тебя появились конкуренты.       Эон только кивал. Запоминать что-то он точно не готовился.       – И ещё… Мы с тобой муж и жена. Меня зовут Дженна, мы были знакомы с детства, а потом нас поженили родители. Остальное предоставь мне. Понял?       – Да.       – Уверен? Повтори, кто ты.       – Мишель, рыбак. Хожу в море за глубоководной рыбой. Раз в полгода. Бернальдина скривила губы.       – Сойдёт.       Она двинулась вперёд, Эон за ней.       – А что мы будем делать? – спросил он, не выдержав напора любопытства.       – Что сегодня за день, напомни-ка?       – День Сотворения Мира… Мы пойдём на городскую ярмарку?       – Значит, соображать ты всё-таки умеешь. Только, пожалуйста, не делай глупостей.       Они вышли под открытое небо. Бернальдина сбросила факел в канаву, отряхнула руки и, чуть сгорбившись, пошла вперёд. Эон попытался сделать свой шаг более развязным и широким, но понял, что получается вовсе не так, как он себе это представляет, и перестал.       Несмотря на близость водосточного канала, до ярмарки было рукой подать. Как только Правитель и Старшая Мать вышли из тоннеля, они заметили вдалеке жёлтые, оранжевые и красные огоньки. Когда же Эон оказался на площади, он разинул рот от удивления и восторга. Между крышами домов были натянуты верёвки с разноцветными флажками, столбы украшали свечи в цветных стеклянных шарах, повсюду висели цветы и ленты. Рисунок улицы повторяли ряды лавочек: некоторые были украшены так же пышно, как и сама улица. Каждый прилавок либо пестрил диковинками, либо источал такой аромат, что рот наполнялся слюной. Ночь уже давно вступила в свои права, но площадь по-прежнему кишела народом. В основном это были торговцы, врачи или крупные ремесленники, у которых хватало подмастерьев – словом, люди, которым не надо было с первыми лучами солнца заниматься тяжёлым, почти рабским трудом.       Несколько минут Эон просто бродил по площади, рассматривая украшения, содержимое прилавков, даже людей. Бернальдина следовала за ним по пятам с улыбкой на лице – вроде доброй, но снисходительной, как будто она гуляла с маленьким ребёнком.       Один из торговцев, толстый мужчина с пышными чёрными, будто нагуталиненными, усами не выдержал, когда Эон в третий раз прошёл мимо его лавочки с мучными сладостями и ничего не купил, и сунул ему маслянистый крендель с маком под самый нос.       – Подходи, покупай булки и каравай! – нараспев пробасил продавец.       Эон тут же схватил протянутый крендель, облизнул губы и посмотрел на Бернальдину. Та вытаращила глаза – именно вытаращила, это выглядело совсем не изящно.       – Ты не взял кошелёк? Опять? – не своим, противно скрипучим голосом заговорила женщина.       – Я думал, его возьмёшь ты.       – Создательница, и как ты улов-то свой в сетях не забываешь! – Бернальдина достала из груди мешочек, отсчитала несколько монет и протянула их продавцу сладостей. Тот ухмыльнулся себе в усы. – Знаешь, что я возьму, вот и не заморачиваешься, – пробурчала напоследок Бернальдина.       Эон взял крендель и улыбнулся своей спутнице, рассматривая её, будто в первый раз. Бернальдина – сама Старшая Мать, могущественная, обожаемая всеми – отыгрывала роль простой жены рыбака так искусно, будто служила не Богине, а театру. В самом её взгляде отражались ежедневные тяготы трудящейся женщины, лицо волшебным образом расплылось и припухло, будто она не умывала его тёплым молоком каждый вечер. Даже в том, как она язвила, было что-то грубоватое.       Эон откусил заветный кусок кренделя и закрыл глаза от удовольствия. Это было так же по-простому вкусно, как засахаренная булочка в приюте, но тесто было тёплое и свежее, мягкое, а не такое, что зубы угрожали раскрошиться при каждом укусе.       На секунду всё стихло, а затем громом грянула музыка. Эон округлил глаза и совсем как ребёнок завертел головой. Музыканты, возникшие будто из ниоткуда, раскачивались и подпрыгивали в такт незатейливой мелодии, подначивая толпу, и люди и впрямь охотно тянулись в центр улицы, сходились в пары и начинали кружиться в танце. Эон наскоро доел крендель и по привычке вытер руку о штанину, чем вызвал у Бернальдины нервное подёргивание челюсти. Однако Старшей Матери очень скоро пришлось снять с лица раздражение: Эон повернулся к ней, и в его глазах искрился такой лучезарный свет, что женщина не смогла сдержать улыбки. Юноша развернулся к ней, отвесил глубокий поклон, отчего феска съехала на лоб, и протянул руку. Бернальдина с остатками надменности наклонила голову, после чего скромно, как ни в чём не бывало, вложила руку в ладонь своего спутника.       Эон не знал, положено ли Старшей Матери по сану танцевать, но был уверен, что даже при положительном ответе благородные танцы при дворе не могли сравниться с бешеным вихрем площадных плясок. Тем не менее Бернальдина держала себя именно так, как следует держаться мещанке – не жалась, не кривила рот, а раскрепощённо размахивала руками, сгибала корпус, топала ногами. В их паре она задавала ритм, потому что церковные песнопения воспитали в женщине музыкальный слух, а вот Эон понял, что совершенно не чувствует музыку. Это, однако, не мешало ему получать от танца невыразимое удовольствие. На какое-то мгновение он даже забыл, что где-то там его ждёт титул Правителя…       Плавный женский голос вклинился в мелодию, подстраивая её под себя. Этот неожиданный переход сбил с толку танцующих, но они почти сразу стали заворожённо слушать чистый и необычайно глубокий голос певицы – в конце концов, на ярмарки приходили как раз за такими зрелищами.       Бернальдина же повернула голову с некоторой неприязнью, не разворачивая тела, будто пение талантливой девушки было для неё не более, чем писком комара. Эон выглянул из-за плеча своей названной супруги и дрогнул лицом – песню исполняла та самая девушка, что танцевала для него под покровом ночи, а затем научила играть в като. Почему-то тот факт, что эта девушка была здесь вместе с Бернальдиной, очень взволновал Правителя. Он постарался не подать виду, что знает рыжеволосую певичку, и в то же время пытался встретиться с ней взглядом и как-то намекнуть о своём присутствии.       – Не желаете испытать удачу, добрый господин? – хриплым шёпотом раздалось где-то поблизости.       Эон повернулся и увидел рядом с собой высокого смуглого человека в блестящем цилиндре, совершенно новом фраке, чёрной маске на глаза и с перекинутой через шею красной верёвкой. Верёвка удерживала на груди мужчины доску, на которой лежали три половинки ореховой скорлупы.       Эон с интересом поднял бровь. В ответ на это мужчина поднял к его глазам маленькую жемчужину. По крайней мере хотелось верить, что это была жемчужина…       – Всё просто: угадайте, под какой скорлупкой бусина, и получите целое ожерелье!       – Хочешь, я прямо сейчас скажу, хитрый господин, где твоя бусина? У тебя в рукаве! – скрестила руки на груди Бернальдина. – Знаем мы таких прохвостов.       – У, женщина, с тобой неинтересно играть! Как будто я эти бусы предлагал твоему бедолаге-мужу. Вот и сиди теперь без жемчужного ожерелья! – мужчина в шутливо-жалобной манере оттопырил нижнюю губу, пожал плечами и пошёл по рядам зевак.       – Если на улицу выходят шарлатаны, значит, пора уходить, – Бернальдина сказала это так, чтобы слышал только Эон.       Она взяла его под руку, и они медленно пошли к домам, у которых был спрятан вход в катакомбы. Эон задумчиво усмехнулся.       – А ты не очень-то любишь приятные мелочи, – заметил он, думая, как непривычно называть Старшую Мать на «ты». Однако они всё ещё были в гуще народа, поэтому маски сбрасывать было рано.       – О да, мелочь! Выкрашенный стеклянный шарик – вот уж подарочек, – затем она прибавила уже тише. – Я на дух не переношу таких вот гадюк: нашли лазейку и присосались! А сами они не лучше обычных попрошаек, только те не прячут свою убогость, а эти прикидываются приличными членами общества… Нет чтобы честным трудом себе на хлеб заработать.       Эон не мог понять, играет ли Бернальдина роль жены торговца или её и правда так волнуют мистики-шарлатаны. Он решил для себя, что если однажды полностью поймёт эту женщину, то тут же сможет взлететь до самого солнца – угадать, что делалось в мыслях у Старшей Матери, было так же невозможно.       Эон заприметил на крыше одной из лавочек красивые белые цветы с длинными лепестками. Они напоминали Бернальдину в её привычном одеянии – невероятной красоты белом платье и огромном количестве золотых украшений. Юноша выпустил руку Бернальдины, рывком оказался у лавочки, затем ещё одним рывком дотянулся до кровли и сорвал самый пышный цветок.       – Э! – только и вырвалось у полусонного хозяина.       Но Эон уже взял Бернальдину за руку и побежал прочь.       Они бежали до самой стены, в которой пристроилась арка, ведущая в тайный проход. Там Эон и Бернальдина остановились друг напротив друга и перевели дыхание. Эон робко протянул Старшей Матери цветок:       – Спасибо. За сегодня.       Бернальдина убрала за ухо прядку – уже привычным элегантным жестом – и приняла подарок даже без намёка на улыбку. Она всматривалась в цветок несколько секунд, а потом набрала в грудь воздух.       – Я показала тебе жизнь настоящих людей. Как Правитель, ты никогда не должен забывать о них – торговцах, певцах, даже мошенниках. Забудешь – потеряешь всё и не сможешь править, – она достала из торбы аккуратно сложенный мундир, сапоги и очки. – Поэтому через неделю я буду ждать тебя на этом же месте в тот же час.       Эон принял свои вещи и кивнул. Тон вечера стремительно сменился, но открывшаяся правда дала пищу для размышлений – станет ли он первым Правителем, прислушивающимся к воле народа так же чутко, как сама Первая Мать? От одной мысли о таком раскладе в груди начинал клокотать огонёк тщеславия. Во что бы то ни стало через неделю Эон снова придёт на тайную встречу со Старшей Матерью.