Самые разные виды любви...

Часть десятая. Найти бы достоинство у банщика. Сына убили. Окончание. Тебя любить обнять и плакать над тобой. Афанасий Фет. "Сияла ночь. Луной был полон сад. Стихотворение. Вместо эпиграфа… ...Сидела и страдала. Вздыхала вместе с несчастной матерью и слушала. А вот другой, более рациональной частью своего сознания, сильно сожалела… И вспоминала, как же хорошо все, вроде бы, начиналось! Топталась и прорывалась вместе с группою незнакомых мне, но уже привычных сотоварищей по мучениям и стояниям под стенами и перед дверями наглухо закрытой от безработных Биржи! И вдруг отворилися двери! Еще не закончился бесконечный и жаркий летний день! Еще только лишь обед на всей Бирже Труда закончился! Сидела, вся упавшая, в полутемном после слепящего солнышка коридоре. Не в мягких креслах, а на жесткой деревянной скамейке. Но ведь, в прохладных же коридорах двухэтажного здания - особнячка Биржи! И наплевать мне в тот момент было глубоко, что не было рядышком магнолий, бугенвиллий, акаций или фрезий. И всей остальной романтической или субтропической экзотики! И даже воды рядом не было! Напиться негде и нечем было! Главное, что как и в сокровенных моих мечтах по всему неоколониальному стилю, особнячок, перед которым я так долго коротала время, ожидая и мечтая… Особнячок, то есть, бывший детский садик, был построен так увесисто и прочно, что не не смогли его угро́бить годы безвременья, захламленья и запустения. Пережил этот особняк и ва́рваров, и ванда́лов, что ломали кусты и рушили беседки. И время от времени били стёкла. А потом передали бывший детсад для Биржи Труда. Немного отремонтировали и чуточку переделали. Уехали в прошлое спальные комнаты, игровые и другие помещения, даже туалетно - горшко́вые. Но, по - прежнему, давал и теперь этот здание - дом, каждому безработному страдальцу, в летнюю жару, почти что неоколониальную прохладу, которая ощущалась всем телом, как спасение и уют, так необходимые каждому белому человеку условия, ради спасения его от бесконечного белочеловеческого бремени (Бремя Белого Человека. Расхожая фраза колонизаторов на Жарком Юге). Отдышалась. Немного еще посидела. Получила «Памятку безработного» небольшим лакированным полутвердым листком. И даже жажда от меня временно отошла потому что воды, как и возможности попить, все равно рядом нигде не было! И вот, пригласили в кабинет Первичного Досмотра, то есть приема Лиц для оформления статуса безработного. Или осмотра всех документов, накопленных для признания безработной. Забыла уже, как назывался этот кабинет. Видела ожидаючи из очереди, что никто из Лиц, впоследствии признающихся безработными этого кабинета не миновал. И я тоже, в тот раз, счастливо миновала его… А в следующее мое посещение меня закрепили за постоянным моим консультантом по безработице. Осторожно и бережно должна была вести меня моя консультантша через все проблемы, подводные и надводные камни. И приискать мне, постепенно, постоянную работу. В то время я не знала, не понимала тогда, что Биржа Труда на работу не устраивает, так же, как и рабочих мест не создает. И вот сидела перед консультантом и страдала. Потому что на работу со мной выходила женщина со своим собственным, неизбывным, горем. Она собиралась, она старалась работать. Но слишком свежа была недавняя рана, слишко рано погиб в столичном городе её сын. Моя консультантка перебирала на столе бумаги. Она должна была работать. Никакое горе матери не избавляет её от необходимости сидеть на рабочем месте и зарабатывать на жизнь. И что же должна была делать я? В мое первое посещение мы обнялись и поплакали вместе. Благо, что второго консультанта на рабочем месте не было. Она отсутствовала по уважительной причине, и в небольшом кабинетике Биржи мы были одни. То есть, плакали вдвоем, рыдали самозабве́нно. Я вспоминала ту сплошную и глухую горюющую черноту в своей душе, куда провалилась сразу же после смерти моего отца. И не могла удержаться от слез. Смотрела на консультанта беспомощно. И снова всхлипывала. Мой организм, в первые дни после отцовской смерти, пытался от меня защищаться. Я говорила самой себе: - Это неправда! Мой отец жив! Он не умер! - И на несколько минут успокаивала этим себя. Но черная влажная тяжесть просачивалась откуда - то изнутри моего организма. И застилала невыносимым покрывалом снова и снова всю душу. Не понимала откуда же и почему же, берется эта невыносимая пустота и тяжесть. И вспоминала вдруг, что мой отец мёртв… И не могла справиться. И несколько дней, недель, месяцев, не могла ни пить, ни есть… Стояли на столе красивым букетом белые розы в вазе. Они были срезаны отцом. Еще живым отцом. И розы, белые и чуть розоватые, с нежным и легким запахом разогретой на солнце спелой малины, должны были первыми умереть! Но что - то сломалось, непонятно изменилось. Букет роз стоял. И розы в нем были живыми. А вот отец ночью умер. Сердце. Его с нами больше нет… Вот только вчерашним вечером отец задержался на работе. Пришел чуть позже с птицефабрики и принес букет цветов. Розами белыми и ярко - красными озеленялась вся территория птицефабрики. А я любила цветы. И отец мой всегда старался меня этими прекрасными цветами побаловать… Сейчас розы стояли и пахли нежно. Они были мертвые уже, потому что их от куста материнского отре́зали. Но в вазе стояли. И были всё еще живые. А отец помер этой ночью, был увезён утром в морг. И теперь навсегда, непоправимо, мой отец был мертв! Ох, как же я сочувствовала своему консультанту! И плакала… И навсегда теперь, с тех самых минут, как только отец умер, не любила больше никогда никакие свежесрезанные цветы! Сегодня было мое второе, нет, третье уже посещение Биржи. Конечно же, горе консультанта, немолодой уже, невысокой и полноватой женщины, за эти дни никуда не могло испариться! Она разговаривала со мною, все так же придавленная своим горем. Не может мать, потерявши совсем недавно сына, оправиться быстро и пережить потерю за несколько дней. У меня бабушка, отцова мать, не справилась со своим горем. И через год после смерти отца, следом за сыном в могилу ушла. Но похороны своей бабушки я переживала легче. Не то организм уже к потерям привык. Не то сразу после смерти отца счастливая семейная жизнь оказалась разрушенной. И незачем было ждать дальше от жизни чего - то хорошего. Возможно, так смирялся, чтобы не погибнуть от горя, весь мой организм… И что же могла сейчас сделать я хорошего и доброго для своего консультанта? Она замерла, навсегда или надолго, в своей пучи́не горя, на той самой грани, где человек не знает: Жив он еще или уже мертв! Тащила меня за собою моя консультантка следом. А я и не сопротивлялась. Как же еще помочь я бы ей могла? Вот если бы всё это в деревне происходило, я чаю бы заварила. Сидели бы, пили бы вместе, горячий и сладкий чай, вытесняя боль - тоску из организма. До тех пор, пока не заплещется в животе бесконечное море сладкой и тёплой жидкости. Сейчас тоже позаботилась и купила по дороге небольшой сладкий рулетик. Его взяли у меня, слабенько и печально мне руку, под столом, пожавши. Я понимала, что город совсем неприспособленное место ни для чего человеческого. Здесь каждый проживает сам по себе. То заходила, то выходила, неравномерными промежутками вторая консультантка Биржи. А нам и поплакать с моей консультантшей, как в прошлый раз было нельзя! Доло́жит вторая консультант начальнице. И донесет ведь! Обязательно донесет об этом факте наших неуставных и пла́кательных отношений! И думала я, растерянная, что деревня подменяет добрососедским и вечным ритуалом любую боль и горечь потери. И никогда не оставляет человека наедине с печалью или бедой. Ритмично и размеренно происходят после похорон поми́нки. Я помню ту сладкую рисовую кашу - кутью́, и тот разведенный медовый напиток - сыту́, которыми потчевали на поминках меня, крохотного ребенка, и всех остальных соседей из деревни, сразу после похорон моего деда… Тот маленький ребенок понимал мало. Но ели все. И знаю теперь: - Не уходило горе, но замещалось и вытеснялось сладкой едой и разделенной вместе с другими людьми - односельчанами душевной го́рестью... А старше стала, так уже сама присматривала на поминках за десятилитровым казано́м, где булькая, допревали для завтрашних поминок то "скоро́мные", с мясом щи, то «постные щи», с рыбой. Или же, по поручению «Главной Распорядительницы поми́нок», тети Сони Искалкиной, выставляла блины на опа́ре, следила, чтобы поднималось тесто. И работала на кухне, сначала до первой вечерней, а потом до последней утренней звезды, находилась и работала на кухне. Снимала с раскалённой и чугунной сковороды блины: круглые, поджаристые и тонкие, такие, что если посмотреть на просве́т, казались они кружевными из - за тех дырочек, что разрыхлялись и поднимались. Так работали внутри теста неутомимые дрожжи и создавали ажу́рные блины. И сам по себе ритуальный процесс поминок, когда "молитвенные бабушки" читают Псалтырь с молитвами долго. Потом все рассаживаются за столы. И начинается поглощение еды с ритуальной и навсегда затверженной переменой блюд: Сначала щи, потом лапша, потом компот и пироги: С капустой и сладкие, с курагой. И нету к концу поминок ни сил, ни желания, ни времени тосковать. Завещанный нам предками ритуал «Царского пира» с постепенной сменой блюд при подаче поминальной еды сохранился только при поминании усо́пших. Но потихонечку отмирает уже этот порядок, как процесс, даже и в самых глубоких русских деревнях. - Я справилась бы в деревне! - Понимала я. - Я справилась бы с этим горем, посоветовалась бы с матерью, попросила бы тётю Соню испечь пироги, организовала бы поминки. И горе - несчастье моего консультанта с Биржи Труда, её тоска по сыну, никуда бы не ушли, но обязательно смягчились бы, понемногу урегулированные грамотными деревенскими ритуалами поминания покойников... Но что же мне делать сейчас. в городе, где люди так сильно разобщены? И каждый человек здесь отделён от других, оставаясь в одиночестве со своим горем, надеждами, отчаяниями и устремле́ниями. Я даже слов сочувствия - то высказать без оглядки на другого консультанта не могу. Есть протоко́л поведения безработных на Бирже Труда. И он регулируется "Законом о занятости" и "Памяткой безработному". Я даже приходить уже к этой несчастной консультантке боюсь. У меня своих проблем полно́. Я ей помочь ничем не могу. И чувствую, как наше общение отнимает у меня остаток сил, заворачивая и меня в глухое покрывало бесконечного и неизбывного горя матери от потери сына… - Вот здесь вакансия есть, - сказала мне, перебравши слабыми пальчиками стопку бумаг моя консультантка. - Сторож требуется в школу. Сходите туда? Попробуете на эту работу устроиться?