«Родственная душа никогда не оставит тебя. Они всегда будут частью вашей жизни, пока однажды им не дадут шанс стать вашей жизнью. Тогда вы станете одним целым» — Фэй Холл
Светлеющее сизое небо пересекало две тонких багряных полоски, расползающихся чуть выше линии горизонта. Они медленно растекались по серо-голубому полотну, становясь шире с каждой минутой и окрашивая все вокруг себя в алые предрассветные тона. Напористый холодный ветер приносил с собой первые звуки разгорающегося дня: далекое гудение машин на эстакаде, громкое карканье ворон, стайкой вившивхся неподалеку. Но все прочие звуки растаяли, когда до моих ушей долетел пронзительный женский крик. Он становился все громче, перемешиваясь с протяжными рыданиями и мольбами. И, казалось, что чем ближе я к его источнику, тем сильнее сопротивляется мое тело. Ноги становились ватными, словно готовы были в любую минуту отказать и дальше нести вес собственного тела, ветер сильнее обжигал кожу и вызывал дрожь, пробирающую почти до самых костей. Но я уже не мог остановиться. Было слишком поздно отступать. Лукас держал меня за плечо, пока вел в центр большой аллеи, расположенной посреди главных городских улиц, к группе людей, собравшихся в импровизированных кружок под сенью облезших от холода деревьев. Там, за широкими плечами незнакомцев, билась в истерике женщина. Она бросалась из стороны в сторону, пыталась вырваться из этого оцепления, но каждый раз незнакомцы ловили ее за руки или плечи, возвращая обратно в центр круга. Никто из них не дрогнул перед ее слезами и отчаянием, проскальзывающем в каждом жесте или движении. Эти люди оставались глухи ко всем мольбам. — Что мы здесь делаем? — неуверенно спросил я у Лукаса, когда смог, наконец, отвести взгляд от открывшейся мне картины. — Кто эта женщина? Он не удостоил меня ответом или даже взглядом. Лукас просто похлопал меня по плечу, пока изучающе смотрел на своих людей, а потом медленно прошел к ним, оставляя меня позади. Каждый из этих людей не был похож на другого. Я н нашел ни единой похожей черты, которая могла бы их объединять: разная одежда, разное телосложение, разные черты лица. — Привел с собой новичка? — один парень из круга все-таки заметил приближение Лукаса и, оторвав взгляд от плачущей женщины, повернулся в его сторону. — Тут ничего интересного, эта душа слаба. Мы управимся меньше, чем за минуту. — Ничего, — Лукас пожал плечами и беглым взглядом окинул собравшихся в круг. — Ему все равно нужно это увидеть. А чего это вас так много? Сам же сказал, что слабая. Хватило бы и троих, так чего вас тут чуть ли не вполовину больше? — Светает. Хотели разобраться со всем, пока народ не проснулся. Вместе быстрее выйдет. — И что, долго вы ее выслеживали? Собеседник Лукаса опустил голову вниз и едва заметно качнул ей из стороны в сторону. Его голос стал тише, а слова едва долетели до моих ушей. — Нет, застали прямо на месте преступления. Случайно, разумеется. Она… даже не потрудилась скрыться или хоть как-то оправдаться. Просто стояла там и смотрела, не отрываясь, с улыбкой на лице. Лукас глубоко вздохнул и на секунду прикрыл глаза, подставляя лицо багряному рассветному небу. Затем его плечи напряглись. Развернувшись назад, он одним лишь взмахом руки попросил меня приблизиться к нему. Неуверенно, шаг за шагом, я прошел к нему и занял место в круге, по правую сторону от Лукаса. Теперь мне не составило труда рассмотреть незнакомку в центре, которая до этого лишь маячила слабой тенью. Она вдруг прервала свои рыдания и застыла, во все глаза смотря на меня. В них отразилось что-то такое, отчего сердце неприятно заныло в какой-то незнакомой ранее тоске. Надежда. Путь к спасению. Женщина было двинулась на встречу ко мне, простирая в мольбе свои руки, но Лукас остановил ее одним резким взмахов ладони. — Ты спрашивал, чем мы занимаемся, — сказал он твердым голосом, обращаясь ко мне. — Избавляемся от бродящих по земле душ. Это во благо всех живых, разумеется. Женщина вздрогнула и посмотрела на Лукаса. Теперь в ее глазах вместо сверкнувшей ранее искры надежды плескалась лишь раскаленная ненависть, способная уничтожить все на своем пути. Рыжие кудрявые волосы женщины, когда-то собранные в тугую косу на затылке, давно уже растрепались по лицу, а выбившиеся огненные пряди налипли на глаза и щеки, воплощая на ее лице чистую ярость. Полные потрескавшиеся губы дрогнули, а затем расплылись в оскале. — Да что ты знаешь о нас или о наших жизнях, — прошипела она с притворной улыбкой на лице. — Ты не божество, чтобы распоряжаться нашей судьбой. Всего лишь маленький заигравшийся человек. — А ты, значит, можешь распоряжаться чужими жизнями? — спокойно уточнил Лукас и коротко кивнул в сторону. Повинуясь внутреннему любопытству, я мотнул головой в указанном направлении и… отшатнулся, задыхаясь от охватившего меня ужаса. Восходящее из-за горизонта ярко-красное солнце осветило небольшой участок лужайки в стороне от нас, который раньше был скрыт в предрассветном мраке и ночной тени голых стволов деревьев. То, что я поначалу беглым взглядом оценил как кучу какого-то мусора, покрытым пожелтевшими опавшими листьями, в действительности оказалось совершенно иным. Два обезображенных до неузнаваемости человеческих тела лежали рядом, сцепившись в предсмертной агонии. Окоченевшими руками они сжимали друг друга в смертельной хватке, словно каждый пытался разорвать другого на мелкие куски. От них не осталось почти ничего, что напоминало бы кем они являлись при жизни: перекошенные от злости лица с остекленевшим взглядом, свисающие полоски кожи, разодранная в клочья одежда. Трава под их телами давно утонула в крови и окрасилась в бурый оттенок. Я прикрыл рот рукой, пытаясь сдержать крик. — Теперь видишь? — все также тихо продолжил Лукас, обращаясь уже ко мне. — Неупокоенные души не знают жалости. Вместе со своей жизнью они теряют и ту человечность, что была присуща им ранее. Им невероятно больно, и боль эту они часто выливают на смертных, заставляя тех совершать ужасные поступки, а порой даже лишать себя жизни. Вот почему мы охотимся на них, собирая эту неупокоенные души. Тем вечером, когда Лукас поджидал меня на ступеньках возле дома, он рассказал о множестве непонятных вещей: о неупокоенных душах, о собирателях этих самых душ, о существовании тонкого мира, об энергии, связывающую все живое и неживое воедино. Это был долгий монолог, не нашедший в моем сознании хоть какого-то отклика. Из раза в раз я повторял себе, что этот человек просто лишился ума. Ведь подумать о существовании подобных вещей уже казалось чем-то из ряда вон. Но затем, видя непонимание на моем лице, Лукас попросил уделить ему еще каких-то жалких полчаса и привел меня на эту самую аллею. Уже тогда я понимал: это не было возмездие для той несчастной души, это был урок для меня. — Знаешь, чем можно убить душу? — Лукас, все также продолжая стоять в круге, обернулся ко мне. Он вытащил из кармана парки странной формы предмет и протянул его мне в руки. Лишь когда я увидел собственное отражение в гладкой стеклянной поверхности, то понял, что это осколок зеркала. — Вот этим. Я поднял голову и посмотрел на людей вокруг. Вот, что ускользнуло от моего взгляда. Каждый из них сжимал в руках небольшие осколки или карманные зеркальца, в которых отражались и первые лучи солнца, освещающие нас, и душа, мечущаяся между людьми. — В культурах разных стран зеркала часто предстают своеобразным мостом в мир духов, — Лукас забрал у меня осколок и снова устремил свое внимание в центр круга. — Древние греки верили, что когда человек отражается в зеркале, его душа становится уязвимой и тогда ей легко навредить. В более современной культуре многие люди после смерти близких занавешивали зеркала, потому что верили, будто за стеклом открывается потаенный мир, куда может утащить душу усопшего. Суеверия, разумеется, однако в них есть доля истины. Направив зеркало на душу, ты сможешь ее запомнить. И именно зеркало является единственным способом заставить душу исчезнуть из этого мира, расколоть ее на тысячи мелких кусочков, которые уже никогда не смогут соединиться. Лукас выступил вперед, в центр круга. Женщина, оказавшаяся напротив него, хотела было хотела что-то сказать, выкрикнуть напоследок очередное проклятье, но вдруг поняла тщетность этой попытки. Ее глаза медленно закрылись, а лицо обратилось к солнцу. Мой спутник вплотную подошел к душе и одним быстрым движением руки полоснул ее по шее острием зеркального осколка, забирая то немногое, что осталось от ее жизни. Я хотел зажмурить глаза, чтобы не видеть крови, не слышать предсмертных криков души. Но вместо всего этого она вдруг просто рассыпалась на тысячи сияющих осколков, будто ее и правда разбили. Подул сильный ветер, уносящий в своем вихре все, что осталось от покинувшей этот мир души. — И что с ней будет теперь? — спросил я тихо спустя минуту, когда способность говорить снова вернулась ко мне. Лукас посмотрел на меня с интересом, словно не ожидал подобного вопроса. — Неужели я слышу нотки сочувствия? — Это было… жестоко. Он усмехнулся. — Не так жестоко, как-то, что сотворила она. Пойми, каждый из нас оказался среди собирателей душ вовсе не потому, что ему нравится причинять боль и страдание. Просто мы все здесь пострадали из-за них. Каждый человек, стоящий сейчас перед тобой, потерял родных или близких только потому, что этим неупокоенным душам захотелось возомнить себя вершителем судеб. Никто из живых не должен умирать по прихоти мертвых. Это справедливо, ведь они уже отжили отведенный им срок, каким бы коротким тот не был. Им остается только смириться с этим фактом. — И все-таки, — я, наконец, смог поднять глаза на Лукаса и придать своему голосу хоть какое-то подобие настойчивости. — Что с ней теперь будет? — Говорят, что душа бессмертна. Этому учат почти все религии и мифы. За годы работы наши предшественники не раз сталкивались с перерожденными душами. Старые души, которые прожили на земле уже ни одну жизнь, часто появляются на свет с темными волосами и глазами. Молодые души, которые только-только познают этот мир, чаще рождаются светлыми и слабыми по своей природе. Не всегда это зависит от ДНК родителей. Наверное, ты слышал о таком: когда в семье вдруг рождается ребенок, не похожей на отца или мать, чуть светлее или темнее той расы, к которой он принадлежит. Так что, умри человек своей смертью, он продолжит свое существование в этом мире, просто в другом теле. Но мы не разу не видели, чтобы потерянные души, расколотые нами окончательно, когда-либо возвращались в этот мир. Никто не знает, что с ними в итоге происходит, но они не возвращаются, это точно. Думаю, это просто конец. Лукас говорил об этом так спокойно, словно его нисколько не терзало чувство вины за все уже совершенное или то, что ему только предстоит совершить. Он будто и вовсе не волновался о судьбе этих обреченных на окончательную погибель душ. И, что меня напугало больше всего, от части я понимал его желание избавиться от этого рудимента нашего мира. — Они знают об этом? То есть… потерянные души подозревают, что с ними случится, если их окончательно разбить на куски? — Сомневаюсь. Как я и сказал, никто оттуда не возвращался. Неизвестность пугает их, впрочем, как и всех. Наверное, это то немногое, что осталось от их человеческих эмоций. Но перспектива застрять в мире живых на веки тоже не слишком прельщает. Мы наблюдали за этим: сначала они медленно вспоминают свою смерть, потом ими полностью овладевает отчаяние и гнев, позже, осознав свое положение, души ощущают вседозволенность и творят все, что только захотят. Ну а в самом конце, когда они испробовали все возможное, то впадают в уныние. Им больше ничто не приносит радость, они не видят смысл в своем существовании. Многие из таких душ начинают задумываться о том, как снова вернуться в цикл перерождений. Но я сомневаюсь, что есть путь обратно. Вот почему мы оказываем услугу не только живым людям, которые могут пострадать из-за душ, но и самим душам, погрязшим в грехах. Рано или поздно они все равно захотят умереть. Так что лучше все сделать сразу, пока они не нанесут непоправимого вреда человечеству. Две багряные полоски на небосклоне теперь разрослись и окрасили кучерявые облака во все цвета оранжевого. Новый день вступал в свои права и город медленно просыпался от дремы. — Ладно, — сказал я, переминаясь с ноги на ногу и старательно отводя взгляд от того места, где исчезнувшая душа бросила людей на растерзание друг друга. — Так зачем я вам нужен? Лукас улыбнулся.***
<i>В детстве я очень боялся смерти. Мне было лет восемь, когда скончался мой единственный дедушка. Родители тогда взяли меня в церковь и заставили подойти к открытому гробу, чтобы попрощаться с ним. Я отпирался и плакал, цепляясь за черную юбку матери, но отец присел рядом со мной на корточки и, заглянув мне в глаза, попросил перебороть себя. Он сказал тогда, что это мой последний шанс увидеть дедушку. Другого не будет. Я проглотил слезы и, сжав руки в кулаки так, что аж костяшки побелели, медленно подошел к гробу. То, что я увидел тогда, навсегда отпечаталось в моей памяти. Человек, лежащий в гробу, был больше похож на искусно выполненную фарфоровую куклу, чем на моего дедушку: бледная кожа, натянутая на кости так сильно, что большинство морщин разгладилось, намалеванные специальной краской румяна на щеках, резко выделяющиеся скулы, застывшие потрескавшиеся губы. От тела не исходило привычного тепла, а грудь больше не вздымалась. Как бы мне не хотелось чувствовать себя в тот момент сильным, я так и не смог прикоснуться к нему. Просто стоял на месте, не в состоянии пошевелиться, и смотрел с ужасом. Это продолжалось не более пяти минут, пока родители не подбежали ко мне и не утащили обратно. А потом крышку гроба захлопнули, скрывая моего дедушку от всего мира. Много ночей после похорон я лежал в своей кровати без сна и думал о том, насколько может быть больно умирать. А когда усталость все же брала свое и я засыпал хотя бы на пять коротких минут, то мне мерещилось, будто меня закрывают в гробу и несут на кладбище, пока ногтями я царапаю стенки дерева, пытаясь выбраться из этого заточения. После этого я просыпался в слезах и родителям приходилось долго меня успокаивать, мягко поглаживая по спине. Со временем кошмары ушли, растворившись за давностью дней, но страх смерти никуда не делся. Он сидел под кожей и медленно дожидался своего часа. И иногда, в особо тяжелые дни, я с ужасом представлял тот момент, когда вдруг пойму, что умираю. </I> Лукас протянул мне сигарету. На этот раз я не стал отказываться и вдохнул густой табачный дым. Легкие сразу же пошли на попятную. — Ничего, — похлопал он меня по спине, пока я откашливался. — Еще привыкнешь, обещаю. — Гадость какая, — сказал я, туша только что зажженную сигарету и выбрасывая ее в пепельницу. — Да, за это их и люблю, — мечтательно улыбнулся Лукас. Осеннее солнце мягко светило с небосклона, отдавая в мир все оставшееся у него тепло. Мы расположились на открытой веранде у какого-то бара, забившись почти в самый угол, подальше от посторонних взглядов. Впрочем, на улице уже достаточно похолодало, чтобы кто-то еще рискнул коротать время на открытом воздухе. Люди ютились в тесном помещении, слушая громкую музыку, пробивающуюся сквозь толстые запотевшие стекла и наслаждаясь шумной компанией. — Так вот, — продолжил Лукас в секунду меняя свой расслабленно-дружелюбный тон на более серьезный. — Самое время поговорить о твоем неофите. — Ноа, — на автомате поправил я его. — Ты, конечно, можешь называть это как хочешь, но результат то не поменяется. Я взял со столика открытую банку пива, в надежде, что хоть горький вкус напитка поможет избавиться от этого неприятного привкуса табака на языке. Но стало только хуже. — Так Ноа… она как та душа, которую мы встретили утром? Эта мысль не давала мне покоя вот уже несколько часов. Девушка, неожиданно возникшая на пороге моей квартиры, казалось другой. Она выглядела слабой, беззащитной, не способной причинить вреда. Я вспомнил ее потерянный взгляд и то слабое, едва зародившееся внутри меня чувство, которое возникало каждый раз, как я видел Ноа. Оно подталкивало меня довериться ей, оказать хоть какую-то помощь, и, в конце концов, просто быть рядом. Именно это чувство придавало горечь мыслям о том, что на месте души, сгинувшей тем утром, может оказаться Ноа. Все это ощущалось неправильным. — Нет, — коротко ответил Лукас. Я облегченно вздохнул. — Тогда что она такое? Ты постоянно называешь ее неофитом, но так толком и не объяснил, что это означает. — Неофитами в своем узком кругу мы называем новые души, которые только-только пришли в этот мир. Термин достаточно устаревший, но более чем подходящий случаю. Твоя Ноа как раз таких. — Моя? — Эй, это ведь твой осколок души, а не мой, — он легко, с улыбкой на губах, толкнул меня ладонью в плечо, словно дурачась, но веселья это мне не прибавило. Тогда Лукас откашлялся и продолжил. — Нравится тебе это или нет, но она теперь твоя проблема. Лукас потянулся за раскрытой пачкой сигарет, небрежно брошенной на деревяном столе, выхватил одну и закурил ее, пуская вонючий дым в сторону. — Ладно, начнем, пожалуй, с присказки. Наверняка ты хоть раз слышал эти романтические бредни о том, что у каждого человека существует своя половинка. Как я уже сказал утром, все это недалеко от правды. В античной философии был такой термин — эманация. Он означает ниспадение, переход от высшей сферы к низшей. — То есть деградация? — уточнил я. — Не совсем. Деградация обычно относится к чему-то более физическому, в то время как эманация говорит исключительно о духовном. Знаешь, греки были толковыми ребятами. У них на вершине пирамиды всегда шел сначала дух, затем разум, после рассудок, и уже в самом конце — плоть. Эманация означает как раз дробление этой пирамиды, переход к последним ее ступеням. Как я сказал ранее, старые души со временем раскалываются на две равные части. Когда люди находят в этом мире человека с половинкой своей души, то они больше не разлучаются. Такие пары связывает либо крепкая дружба, либо сильная любовь. Счастливчики, блин. — Получается, Ноа является половиной моей души? — Осколком, — поправил меня Лукас. — В вашем случае разделение произошло не совсем гладко. Твоя душа достаточно стара, чтобы расколоться на две одинаковых после смерти. Но что-то пошло не так, верно? — он пристально посмотрел на меня, склонив голову чуть в бок. — В твоем прошлом случилось нечто, из-за чего ты оказался на грани жизни и смерти? Я вздрогнул. На задворках сознания всплыл сначала протяжный звук, с которым колеса скользили по влажному асфальту, затем к нему добавился крик Эви, разрывающий мои барабанные перепонки, и лязг металла во время удара. Прежде чем ответить я глубоко вздохнул. — Да. Некоторое время назад я попал в автомобильную аварию, в которой погиб близкий мне человек. Я сам тогда чудом выжил. — Верно, это оно, — грустно улыбнулся Лукас. — Порой душа разделяется на осколки до срока. Иногда виной всему клиническая смерть, иногда сильное эмоциональное потрясение, шок. От твоей души отделяется значимый кусок, и ты больше не можешь… — он задумался, подбирая правильные слова. — Не можешь чувствовать себя полноценным. Как будто какая-то важная часть тебя умерла в тот момент. Конечно, в твоем теле остался больший осколок души, но вот меньший, более слабый, приобрел свои собственные черты. Ноа лишь малая часть того, чем она бы могла стать в другой жизни, вот почему она балансирует между тонким и плотным миром. Не дух, но пока еще и не человек. — И это меня убивает? Так ты мне тогда сказал. — Ты и без меня давно уже это знал, не так ли? Наверняка почувствовал, что часть твоих эмоций и воспоминаний уже не принадлежит тебе. И даже физически стало тяжелее: непрекращающаяся апатия, слабость, периодические головные боли, навязчивые мысли о бессмысленности каждого нового дня. От части Лукас был прав. Жизнь после той аварии потеряла все свои краски, а будни стали лишь еще одним напоминанием несправедливости того факта, что я выжил, а Эви нет. Но разве не логичнее было предположить, что все это вызвано чувством вины и потери, а не чем-то столь эфемерным, как потеря части души? Разве это не оправдание для людей, которые, потеряв всякую надежду, обращаются к вере во все сверхъестественное? Разве это не показатель слабости и бессилия перед своей собственной судьбой? — Почему мы просто не можем существовать отдельно? Души ведь могут спокойно разделяться. Лукас, подперев свой подбородок ладонями, посмотрел на меня как на неразумного ребенка, которому приходится все объяснять на пальцах. — Все в этом мире стремится к хаосу. Ты знаком с понятием энтропии? Любые физические явления и события служат одной цели — привнести в мир беспорядок. Как бы долго вы ни пытались существовать отдельно друг от друга, вы все равно будете постепенно друг друга разрушать, пока один не заберет полностью энергию другого. Может и против воли, но осколок души будет медленно тебя убивать, пока не сможет стать полноценным человеком. И чем реальнее Ноа будет становиться, отнимая твою энергию, тем меньше жизненных сил у тебя останется. И это не закончится ровно до тех пор, пока один из вас не умрет, отдав свою энергию другому. Вот в такой заднице ты оказался, друг. Ну как ощущения? Хочется закурить? Лукас снова протянул мне пачку, но быстро положил ее на стол, заметив мой хмурый взгляд. Наверное, когда ты каждый день сталкиваешься с ситуациями, похожими на ту, что произошла утром, в тебе напрочь атрофируется эмпатия. — И что мне теперь с этим делать? Ты сказал, что хочешь помочь. Так давай, помогай. — Ну ты не беги впереди паровоза то. — Сейчас последует часть про то, что мы должны помочь друг другу? — усмехнулся я, заранее зная ответ на свой вопрос. Было бы глупо полагать, что спасение мне готовы преподнести на блюдечке. Только не Лукас, который пару часов назад безжалостно расправился с той неупокоенной душой. Парень подмигнул и сложил руки в замок, откинувшись на спинку стула. — Знаешь, выслеживать души довольно-таки тяжело, скажу я тебе. — Бедняга, — проворчал я. — Ну хоть кто-то пожалел, — он лишь улыбнулся. — Как ты заметил, души не горят желанием отправляться в небытие, что, в целом-то, довольно логично. Да и поймать их крайне сложно. Если вовремя не запечатать душу в зеркале, то она может просто раствориться прямо на глазах, переходя в тонкий мир. Короче, работа эта не самая благодарная. Но вот неофиты… из них получаются хорошие подсадные утки. Будучи ближе к тонкому миру, чем к плотному, они неосознанно тянутся к неупокоенным душам. Неофитам сложно запоминать реальных людей и быть замеченными ими. Вот и получается, что вы со своей Ноа то самое недостающее звено в этой цепи. Ваша пара неосознанно притягивается друг к другу, так что вы всегда будете сосуществовать рядом. Ну, знаешь, пока смерть не разлучит вас. — Думаешь, уместно шутить в такой ситуации? — Можно подумать, что тебя лишили чувства юмора, а не части души, — надулся Лукас. — Так, ладно, — я закрыл лицо ладонями. — То есть ты хочешь, чтобы я через Ноа помог тебе и твоему… кружку по интересам выйти на души? — Ну да. — кивнул Лукас. — Рано или поздно она свяжется с этими душами, начнет считать их друзьями, а ты просто будешь рядом с ней и сможешь, так сказать, «войти» на их территорию. Они не станут убегать, поджав хвосты, если не будут видеть в тебе угрозы. Удобная схема, не находишь? А я взамен помогу тебе избавиться от неофита, пока эта красотка не выжала из тебя все соки. — Но что мне мешает просто убить ее сейчас? — Это не так просто. — склонил голову Лукас. — Осколок почти невозможно полностью убить, она ведь не полноценная душа. Вот почему она должна добровольно согласиться вернуть тебе жизнь. Но на это тоже требуется время и есть в этом процессе свои нюансы. Но я помогу, обещаю. — Сколько времени у меня есть? — прервал я его. — Прежде, чем она убьет меня. Парень задумался, словно рассчитывая что-то в уме, а потом показал мне пять пальцев. — Что-то около того. Плюс-минус год. Так что, ты с нами? Я закрыл глаза, переводя дыхание. За последнее время это был единственный раз, когда мне действительно предоставили выбор. На одной стороне весов находилась моя жизнь и, вполне вероятно, жизни всех тех людей, которым бы я мог помочь благодаря сделке с Лукасом. На другой стороне оставались неизвестность, одиночество и вполне вероятная скорая смерть. Я решил не колебаться и никогда не жалеть о принятом решении. Жизнь давала шанс, и им надо было воспользоваться. — Да. В моих обстоятельствах это был единственный верный выбор.***
Ноа замерла всего в паре шагов от меня, а на ее лице расцвела нежная и такая искренняя улыбка. Улыбка, которая, как я уже знал, была весьма редкой для нее. Во взгляде пропала прежняя настороженность, с которой девушка смотрела на меня в наши первые встречи. Теперь там читалось только узнавание и непривычное тепло, перемешанное с озорным блеском. — Арон, — едва она вспомнила мое имя, как уголки ее тонких губ приподнялись еще выше. Наверняка Ноа была довольна собой. Сделав первый шаг по направлению ко мне, девушка распростерла свои руки, словно приглашая меня дотянуться до ее ладоней, но я не мог заставить себя сдвинуться с места даже на миллиметр. Это было выше моих сил. — Не подходи, — прошептал я скорее для себя, чем для нее. — Пожалуйста, просто не подходи. Ноа появилась также неожиданно, как и пропала накануне. Через пару дней после моего разговора с Лукасом она вдруг просто оказалась вечером на улице, почти у самого моего дома. Конечно, я сразу заметил ее. Было бы сложно не заметить: все то же бледное безжизненное лицо, все те же растрепанные холодным осенним воздухом светлые волосы, все то же легкое белое платье, так резко выделяющее ее фигуру на фоне серого города и сгущающихся сумерек. Она узнала меня почти сразу и, если бы не события последних дней, я бы обрадовался этому факту, бросился бы к ней не раздумывая. И, говоря откровенно, часть меня очень этого хотела, но другая… — Арон? — в ее взгляде пропала прежняя безмятежность, теперь я видел в нем зарождающуюся тревогу. Стоять без движения и дальше было рискованно. Вот почему медленно, через силу заставляя себя шагать, я все же приблизился к девушке. Ноа вдруг потянулась вперед, желая не то обнять, не то просто коснуться меня, но я остановил ее, схватившись за тонкое плечо девушки и удерживая ее на расстоянии. И тогда, стоя почти впритык друг к другу, я вдруг осознал, какое у Ноа хрупкое тело. Светлая макушка едва доходила до моего подбородка, фарфоровая кожа больше напоминала лист бумаги, тонкий и такой непрочный. И осознание это заставило мои мысли медленно ворочаться в голове, рождая отвратительные, тошнотворные идеи, навеянные словами Лукаса. Неужели вот это беспомощное создание, стоявшее напротив, медленно, по крупицам, отнимало отмеренные мне годы? Почему я позволял своей жизни утекать сквозь пальцы в это хрупкое тело, едва способное к существованию? И не проще ли прекратить все разом, пока еще есть такая возможность? Хватка на ее плече ослабла. Мои дрожащие пальцы двинулись вверх по бледной холодной коже, небрежно задевая лямку платья, проходясь по выпирающим ключицам. Они продолжили свой путь, пока не достигли тонкой линии ее шеи. Ладонь мягко обхватила ее, зарываясь кончиками пальцев в тонкие волосы на затылке. Ноа лишь улыбнулась в недоумении, когда я, не отрывая взгляда от ее шеи, нашел то место, где должна биться вена. Пульса не было, однако я точно знал, что когда-нибудь кровь медленно начнет циркулировать под этой кожей, окрасив ее в золотисто-оливковые тона. Но, ведь если чуть сильнее сжать ладонь, то этого не случится, верно? Если надавить большим пальцем на гортань такой тонкой шеи, то можно все это закончить здесь и сейчас. И незачем будет жить в страхе. — Что такое? — тихо спросила Ноа и я почувствовал, как под пальцами завибрировал ее голос. Это в момент меня отрезвило. Я отшатнулся, убирая руку с ее шеи, и судорожно вдохнул холодный уличный воздух. — Ничего, — я постарался натянуть на лицо слабое подобие улыбки. — Просто рад снова тебя увидеть.