Просто фанатка

Змей-дорога широко петляла изгибами. По правую сторону поднимался знакомый сине-зеленый сосновый лес, прихваченный блёклой рыжиной на макушках — точно такой же, как и в самом начале пути. Сколько бы я ни бродила по нави, лес оставался прежним — хмурым и неприступным. По левую руку потянулось мутно-сизое раздолье полей. Безбрежное море сорной травы бугрилось мелкой волной, поднимая над собой тихий шелест, заполнявший слух недобрым шепотом. Над головой — выцветавшее лиловым небо, замутненное тёмными сгустками черноты. Низкие облака давили к земле, медленно пряли едва успевавший рассеяться к полудню сумрак. Я не давала ногам отдыха, Колобок — бокам. Продолжая поторапливать меня напевами на все лады, он резво перескакивал с одного бугра на другой. Странное неунывающее настроение, похоже, являлось частью его нутра, несмотря на печальный конец жизни. Временами земля под подошвой туфель шла складками, будто гигантская скатерть, небрежно брошенная по краю. Она то поднималась вверх пригорком, то съезжала крутым оврагом вниз, чтобы снова вскарабкаться выше. Затем круто заворачивала и падала яром. Очутившись на одном из таких гребней и успев скатиться по склону, я увидела избушку. Небольшая, та стояла у самого края дороги на толстых курьих ножках. Рядом с ней причитала и вопила старуха, забегая то с одной её стороны, то с другой. Временами она воздевала руки к небу, посылая проклятья, хваталась за голову, да рвала на себе волосы, торчащие пучками из-под красного цветастого платка. — Ой-ё-ё-ё-ё-ё-ёй! — Тихо загомонил Колобок, увидев на дороге ту же странную компанию, что и я. — Поворачивай назад! — Пискнул он едва слышно, пытаясь замедлить бег, но поздно — наше появление заметили. — Ох, спасители мои! — возопила старуха, складывая ладони на груди. — Как же долго вы ползли! Здесь с избушкой мы застряли по колено, вот, в грязи! Приблизившись, мы встали с Колобком у месива, в которое угодила незадачливая парочка. Было похоже, что в этой низине обитали непросыхающие лужи. К тому же, пытаясь выбраться, избушка окончательно развезла колею. В этом вполне можно было заподозрить бревенчатый домишко. Вязкой с комьями жижей он был покрыт почти до самой крыши так, что стыков бревен не видать; будто снаружи решили саманом промазать, да сделали работу по-чёрному. Единственное видное мелкое оконце наглухо закрывал сухой слой грязи вперемешку с травой. Широкая полка перед дверью наподобие крыльца, на которую приходилось взбираться всякому входящему, уже крепко взялась оковами засохших комьев. — Вы чего далече встали? Подходите и смотрите, чем же горюшку помочь, чтоб мы скорей убрались прочь, — поторапливала нас старуха. Вблизи, впрочем, она выглядела значительно моложе. Лицо, хоть и тронутое летами, не собрало морщин измождения. Тёмные глаза смотрели цепко из-под смелого разлёта русых бровей. Годков ей набрасывал несуразный наряд. Помимо пёстрого платка на голове, повязанного концами кверху, на плечах тётки сидела серая изодранная пуховая шаль, перехваченная через грудь крест-накрест. Под шалью зелёное льняное платье, подол которого едва прикрывал крепкие кожаные сапоги, уделанные похлеще избушки; по подолу фартук — яркий и цветастый, но нисколько не подходящий ни к платку, ни к остальной одёже, на нём несколько набитых до отказа и потому оттопыренных карманов. Даже издали был виден торчавший из них хлам. — Так, а что у вас случилось? — обратилась я к тётке, не сходя с места, пока Колобок и вовсе откатился чуть назад, нырнув за мои ноги и выглядывая из укрытия. — Так почём бы знала я? — всплеснула та руками. — Ехали мы не тужили, пели песни, ворожили, чуть хлебнули для настроя — правило у нас такое. Всё бы ладно, да впотьмах задом съехали в овраг, — ткнула она обвиняющим пальцем в гиблые лужи. — Думала, конец, разбились, но лишь только извозились. Осмотрела я свой дом — всё пучком! Да только он идти не хочет! Я толкаю, а он квохчет. Не возьму я в толк беду, скоро с разуму сойду. Ухватившись за голову в подтверждение своих слов, тётка протяжно застонала, словно от мигрени. Я перевела задумчивый взгляд на избу. — Тётушка, а не могли бы вы подтолкнуть её в полсилы? — Так а толку-то, девица? Упирается она, да ругается, горгона, — и всё же хозяйка обогнула избушку с торца и приказала той шагать вперёд. Изба не шелохнулась. Тогда тётка, закатав повыше рукава, упёрлась в стену, выбрав местечко почище и, зарычав на строптивицу, столкнула её с места. Домишко, неуклюже накренившись, надрывно закурлыкал и сместился. Пошатнулся, засеменил на новом пятачке когтистыми лапами, но идти дальше наотрез отказался. — Говорю же, не идёт, — тяжко вздохнула тётка и опустила руки. — Хоть ругайся, хоть толкайся. — Может в лапу что попало? Вот идти она не стала. — Робея, предложил доселе бойкий Колобок. Опасливо он вёл себя только при Лешем. Это наводило на некоторые догадки о том, что повстречавшаяся нам тётка была не так проста, да только обсудить это с круглобоком не было никакой возможности — вон как пристально она на нас таращилась. — Проверяла, круглый хрыч, — презрительно фыркнула та, на замечание Колобка. — Мы с ней старые подруги, знаем хорошо недуги, хвори, напасти и раны, что ссыпались к нам в карманы. С этого я начала: осмотрела лапы, ноги — можт что валялось на дороге. Да ничего я не нашла, сколько уж не щупала. — Ну а гузку-то смотрела? — спросила я без особой надежды. Тётка открыла было рот, чтобы осадить меня за глупость так же, как и Колобка, но острые слова не сорвались с языка. Она задумалась, скосила взгляд и потопала обратно к избе. Нырнула под куриную часть хатёнки и стала щупать пальцами, зарывшись в рябых перьях да пуху. В один миг изба громко кудахтнула, выбросив из дымовой трубы кольцо густого чёрного дыма, и подалась вбок, уворачиваясь от рук, причинивших боль. — Ах ты ж, ведьмино отродье! Шип с мой палец, посмотри! — вынырнув из-под избы, тётка явила на свет огромную колючку. Дождавшись наших вздохов удивления и сочувствия, она тут же бросилась наглаживать избушку. — Ты ж мой цыплёночек, ты ж мой домёночек. Дай полечу твою вавку, дай пожалею козявку. Изба ластилась и нежно ворковала в ответ, выпускала полупрозрачные колечки светлого дыма. Затем присела пониже, встряхнулась — и на земле, прямо под избушкой, осталось крупное яйцо. — Вот и славно, моя птичка, — похвалила ту тётка. — Теперь давай тебя почистим. Забирайся на тот гребень. Буду, курочка, купать. Избушка резво поковыляла в указанном направлении. Споро выбралась из оврага на возвышенность и радостно заквохтала, видимо, говоря, что готова к баньке. Тётка полезла в один из бездонных карманов, нащупала там небольшой холщовый мешочек перетянутый тесёмкой, раскрыла его и вытряхнула на ладонь горсть серебристого пепла. Зажала его в ладони, зашептала заклинание и подкинула вверх. Тот поплыл над её головой облаком пыли, стал было оседать, как вдруг заискрил, заклубился, принялся разрастаться в размерах — и уже не падал вниз, а поднимался к небу. Оказавшись на высоте в три человеческих роста, порошок превратился в маленькое грузное облако с грозно искрившей гусеницей-молнией внутри брюха. — Шу-шу-шу! — заругалась тётка, отмахиваясь от тучки, уронившей на неё первые капли. — Полей дождиком избу! Облако послушно поплыло куда велено и замерло над крышей. Огласив округу сердитым ворчанием, оно принялось орошать довольную избушку. Пока домишко шустро и неуклюже вертелся, подставляя свои испачканные чресла водице, тётка снова обратила внимание на нас с Колобком. — Вот я старая тетеря, до сих пор стою, не верю, что девчонка твоих лет, может — мне! — ткнула она себя в грудь указательным пальцем, — вдруг дать совет! — Она зашлась заливистым хохотом, уперёв руки в бока: — Что забыла ты — живая, в мире нави? — По делам, — пожав плечами, дала я ответ. Тётка сверкнула на меня лукавым взглядом, видя, что откровенничать я не собираюсь. — По делам, так по делам, — протянула наконец. — Подсобить тебе нам? — Без охоты спросила она о том, что за помощь с избушкой ей надлежало вернуть должок. — Благодарствую, — глубоко кивнула я. — Пожалуй, справимся. — Смотри сама, — легче отозвалась тётка, видимо, удовлетворенная тем, что усердствовать ради незнакомки не придется. — Да вот дорога-то длинна. Могу подкинуть, коль она у нас одна? Предложение мне понравилось, только куда мы с Колобком держим путь, я не знала, и потому посмотрела себе под ноги, на провожатого… — Мы докатимся и сами, — заупрямился тот. — Эх ты, пустая голова, поберёг бы ты слова, — серчая отозвалась тётка и обратилась ко мне: — Лихо за тобой идёт, да лютой злобою ревёт. Правда еле ноги тащит, а не волчью прытью скачет, — на лице её проступила задумчивость, она глядела вдаль, словно видела за версту. — Знаю я, куда идешь. Возьму с собой — не пропадешь. От дурня всё же толку мало. Бошка мужицкая, — пренебрежительно кивнула она в сторону Колобка. — А ты устала. Тётка оказалась права. Мир нави был мне чужд. Даже несмотря на то, что я являлась магом смерти, сил существовать в нём требовалось изрядно. Немного подумав, я поклонилась тётке, принимая помощь. — Так-то лучше, девица. Разум везде ценится, — одобрительно кивнула она. Избушка уже пританцовывала в нетерпении — похоже, воспоминание о ранении окончательно покинуло её куриную память и она была готова отправляться в путь. — Присядь сюда и обожди. Управлюсь быстро, — скомандовала тётка, предоставляя меня самой себе на некоторое время. Разместившись на крылечной полке у самого порога, я завернула стопы наверх и оперлась спиной о стену, подглядывая в приоткрытую дверь за тем, как хлопочет хозяйка, пока избушка неслась вперёд, преследуемая недовольно ворчавшим Колобком. Он не захотел ко мне присоединиться, правда, его никто и не приглашал. Тётка тем временем завозилась. Достала треть меры зерна из мешка в углу, понесла к середине пола, там ухватилась за петлю и подняла крышку. Приговаривая ласковости, высыпала зерно единым махом — покормила своё волшебное хозяйство, приятно лишавшее необходимости топтать почём зря землю. Затем она принялась хлопотать у печи — разожгла огонь пожарче, замесила тесто. Скоро из открытых дверей потянуло сдобой… Королева червей мне понравилась. Тётка, конечно, оказалась старой-престарой колдуньей, почившей давным-давно. Она явно была достаточно сильна, чтобы обосноваться в мире нави со всем удобством — наверняка, как и при жизни. В подлунной стороне такие, как она, жили среди людей, в обычных жилищах; но даже если выбирали отшельничество, то приютом им служила простая хижина в лесу. И только в сказках сохранились предания о королевах, что могли смешать живое и неживое воедино да заставить служить себе. Одной из таких диковинок считалась избушка на курьих ножках. Не думала, что доведётся прокатиться на одной из них. — Заскучала? Или укачало? — Тётка появилась на пороге с медным чайником в одной руке и тарелкой пирожков в другой. — Спасибо вам за лёгкую дорогу, — ещё раз поблагодарила я. Тётка кивнула, принимая благодарность, и ловко, будто канатоходец, расставила ношу на полке вокруг, захлопнула дверь пяткой и опустилась рядом со мной, задирая стопы тем же манером, что и я. — Тогда давай чаёвничать. Угощайся, коль захочешь, — предложила она лакомство, хитро улыбнувшись, и зарылась в своих набитых карманах, старательно отыскивая чашки с блюдцами; конечно, она знала, что отведать яства нави я не могу, но выказать гостеприимство пожелала. — Ах вот вы где! — вытащила она на свет белые тонкие фарфоровые предметы и пару протянула мне. Я налила в чашу воды из собственного бурдюка, нагрела, воспользовавшись родной стихией, бросила сухой листок из своего мешочка с травами и присоединилась к чаепитию. — Значит, будешь маг огня? — получив согласный кивок, она посмотрела на меня долгим проницательным взглядом, но ничего не добавила, уставившись на убегавшую вперёд дорогу. Некоторое время мы ехали молча, с удовольствием потягивая чай. Каждая думала о своём. — Он-то стоит приключения, где и головы отсечение не самая плохая судьба? Тётушка явно знала, зачем я пожаловала в навь, как знала она, какой дорогой иду — Колобок ей ведь так ничего и не ответил, а расспрашивала она, должно быть, из приличия. Я сделала ещё один глоток, вспоминая запах и вкус персика. — Он стоит всего. — Молодо-зелено, — снисходительно покачала она головой. — В твои годы мне тоже казалось, что кроме любви к мужчине во мне ничего не осталось. Но век летит за веком прочь, воспоминания тают в ночь. Влюблённость — точно злой дурман, кружит он голову — ты пьян. А после пробуждения — одно лишь удивление. Жизнь прошла, как сон пустой… — протянула тётушка, оборвав речь. Она не смотрела на меня — её взгляд был устремлён перед собой, но на самом деле глядела она далеко назад: на собственную жизнь, на давно прожитые годы. Тётка, будучи сильной королевой червей, наверняка пережила невероятные приключения и вряд ли имела простую судьбу. — Не ходила б ты за ним, не видать тебе его седым. Что Хозяйка к рукам прибрала, то навеки её стало. — За совет благодарю, да только стезею своею пойду. — Ну как знаешь, выбор твой. Смотри, что б не был он пустой. — Это не имеет значения, у каждого своё сердца веление. — И то правда, девица. Надеждою всё клеится, — беззлобно подразнила она меня, наверное, считая мою попытку напрасной. Уверена, в её глазах я была последней дурёхой, кинувшейся очертя голову за любимым и разменявшей свою жизнь понапрасну. Мне не было дела, впрочем, что решила обо мне мёртвая ведьма. Долго ли, коротко ли, избушка встала у сбегавшей со шляха тропинки. Там, опередив нас, уже нетерпеливо покатывался Колобок, не проронивший за всё время моего пребывания в гостях ни слова. Он только хмуро поджидал, пока я распрощаюсь с тёткой. — Лёгкой тебе дороги, девица, — произнесла та. — В своём решеньи ты тверда, бывает, что таким благоволит судьба. Кто знает, свидимся ли вновь, но есть к тебе моё прошение. Тётка выждала, пока я кивну, давая ей разрешение обратиться ко мне с просьбой. — Если вдруг твоя звезда не погаснет навсегда после встречи роковой — отнеси кольцо домой, — она раскрыла ладонь, на которой лежало золотое кольцо с крупным сиреневым камнем. — Отдай его своей золовке, к нему добавь мои слова: «Моя кость однажды явится, что гость, в твой дом, непрошеный. Закрой глаза на плащ ношеный, закрой уши на слух брошеный. Прими дитя, отдай кольцо, не вздумай ты кривить лицо. Прогонишь прочь — и канет в ночь весь род твой на ленту колен, семейный герб покроет тлен. — Тётушка, вы предлагаете отнести проклятие семье моего возлюбленного? Ведьму нисколько не смутили мои слова. — Я вижу то, что впереди: сей род от порчи не спасти. Моё предупреждение — надежда на спасение. Заранее вижу, что ему она не внемлет. — Тогда зачем же делать из меня гонца, коли исход известен до конца? — Послать кольцо хочу живым. Своим. Оно, — бросила она взгляд на перстень, — удача. И должно служить моей кровинке в яви. К чему оно мне в нави? Взяла с собой из жадности, корысти, — сокрушалась ведьма, давно признав свою ошибку. — Да только суета вся эта ни о чём. Уж близок день, как у меня, — в волнении воскликнула она, — останется лишь косточка одна. Последняя! Я не торопилась задать свой вопрос, давая тётке время успокоиться. Похоже, её крови на земле осталось совсем немного и это приводило королеву червей в расстройство, пусть и считалось, что миру мёртвых нет никакого дела до мира живых. Это не всегда являлось правдой и встреченная мной колдунья была тому доказательством. — Если вы способны зреть сквозь время, значит одолею взятое я бремя? Ведьма усмехнулась. — Не торопись. Права ты — вижу я вперёд, да не в черёд, и хочешь верь, а хочешь нет — не всё, не всех. Тебя не вижу, так что мой расчет таков: сумеешь одолеть свой рок — моим наследникам пойдёт то впрок; а коли сгинешь, место это не покинешь. Тогда и встретимся, его ты мне вернешь. — А что же мне за польза посыльным вашим быть? — Удача, — широко улыбнулась ведьма. — Даю дозволение на палец надеть, — протянула она и от слов её потянуло магией, — когда придет черёд в глаза Хозяйке посмотреть. Да не вздумай оставить перстень себе, предмет не простой — себе на уме. Секретов его не выдам тебе. Ведьма объясняла, что, прикарманив кольцо, вместо добра я накликаю на свою голову несчастья и беды. Верно. Как живёт старый артефакт, я не знала, и вряд ли в яви сыскался бы тот, кто мог поведать мне о его тайнах — жизнь колдуньи канула в забвение слишком давно. Впрочем, я и не таила задней мысли. И если быть до конца честной, без Филиппа его род был мне чужд, уже не вспоминая о том, что к Серафиму Никифоровичу я питала далеко не самые светлые чувства и потому считала, что он заслуживает все наказания, которые отмеряла ему судьба. А вот удача мне бы очень пригодилось — да мне бы пригодилось что угодно, чтобы вернуть Филиппа. — Я согласна. Этой причины было достаточно, чтобы помочь ведьме. К тому же, несмотря на то, что сама я являлась магом смерти, к королевам червей я никогда не питала ненависти, впрочем, как и любых других чувств. Однако существовало ещё одно обстоятельство, заставившее меня принять кольцо, даже если бы наше короткое знакомство с тётушкой оказалось менее располагающим. Когда мы с отцом явились на поклон к королевам червей просить зелье для путешествия на изнанку, нам сразу отказали. Мы ждали три дня и три ночи у границы их земель. Подносили дары и продолжали молить. Настойчивость, скромность и смирение заставило главу королев обратить на нас благосклонный взгляд. Нам было обещано, что они испросят дозволение у высших сил и если быть тому, удовлетворят просьбу. Если ответ будет не в нашу пользу, мы обязуемся немедленно убраться прочь, оставив дары. Мы с отцом согласились. Всё случилось согласно старым договорённостям между магами смерти и королевами, позволявшим иметь дело друг с другом по мере необходимости и вопреки вражде. Мы дождались следующего полнолуния. Первый ответ дали звёзды. Второй ведьмы искали во внутренностях курицы. Для третьего они призвали дух ушедшей королевы. Высшие силы благоволили нам, но дух наказал варить зелье только в том случае, если я, — являясь главным просителем, — в свою очередь дам слово помочь первой королеве червей, обратившейся ко мне с нуждой. Это была последняя причина, по которой я приняла кольцо. Сунув удачу в карман, я распрощалась с тётушкой, уплатив ведьмам долг.