Просто фанатка

Хорошо, что улепетывавший Колобок и преследовавшее его Лихо пыль оставили столбом. Я выбрала противоположную от взбеленённой дорогу и понеслась подальше подобру-поздорову. Или почти поздорову. Руки я, конечно, лишилась, да только все равно она была мертва. Рубанула по сухому, не потеряв ни капли крови. Здесь обойдусь и одной. Хватит, чтобы рукоять меча держать, да заклинания вязать. А в мире живых с мёртвой рукой жить пришлось бы с вечной оглядкой. Реши я ей пользоваться, всегда бы приходилось носить перчатки. Это, конечно, казалось бы странным и вызвало если не подозрения, то, по меньшей мере, любопытство. И если бы знающий человек увидел, что именно я прячу, как и то, что рука мне послушна — до обвинений в магии смерти рукой подать. Так что даже если бы я не отдала кисть Лешему, всё равно пришлось бы избавиться от неё, вернись я в явь. От беды подальше. Бежала я долго, не останавливалась. День бежала, второй бежала, а на третий снова развилка, и стелятся от неё три дорожки. Остановилась, задумалась, какую из трёх выбрать. Решила Колобка подождать, пора ему было меня нагнать. Приложила ладонь к глазам, всмотрелась в даль, а там и Колобок несётся — его помяни только, а он и тут. Резво прыгая по тропинке, он летел вперед не оглядываясь, не жалея ни живота, ни макушки. Подкатившись ко мне вплотную, он тут же завёл новую песню: — А ты резвая бабёнка, Прытче лёгкого ягнёнка. По дороге прыг-скок, Да через лесок. Прыг-скок — Через бугорок. — Как же Лихо? — прервала я пустословие. — Не будил бы Леший Лихо, Так спало бы оно тихо. Колыбельную я пел, Целый день, пока летел, Увертаясь от зубов. Сгинуть снова — не готов. — Значит, нет хвоста за нами? — уточнила я. — Как же нету! Целых шесть! Каждый норовит нас съесть! Только спит уж крепко Лихо, Удирал от них я тихо. Колыхался Колобок то в правый бок, то в левый бок. — Поспешай скорей за мной, Тут недалеко постой. Крыша есть и есть кострище, Отдохнём чуток, дружище. Позабуду я за тело, Коли голова цела. И Колобок снова резво помчался по дороге, оставляя меня поспешать следом. *** Совсем скоро мы очутились на широкой поляне в стороне от пролегавшего здесь шляха. Колобок не покривил душой, если та у него, конечно, имелась, назвав место постоем. Высокое из массивных брёвен сооружение отдалённо напоминало кособокую хижину. Только такую, что подошла бы и великанам. Крепкий пол на толстых коротких сваях поднимался до колена. Над ним широкая уложенная дёрном крыша, низко нависавшая с краёв. Под ней, поодаль, приставная лестница, уводившая на открытый с двух сторон чердак. Там, наверху, виднелись наваленные охапки сена. Приблизившись, я увидела стога и на бревенчатом полу, прежде скрытым высокими бортами по окружности — стен у хижины не было. Солома была неаккуратно развалена и перемешана — никакого порядка. Не похоже, что за местом кто-то приглядывает. Случайные путники, должно быть, находили здесь ночлег. Рядом с уродливым шалашом огромное кострище. Вокруг умятые соломенные настилы. Правда успевшие порядком отсыреть. — Ты не бойся великанов, Здесь да-авно их не видать. — опередил Колобок мой готовый слететь с языка вопрос: кто же построил такой постой? — Поночуем здесь маленько. Отдохнём, а завтра в путь. День подходил к концу. Сереющий сумрак, царивший по эту сторону и отмечавший день, начинал сгущаться, наполняясь густой синевой. Магией я развела костер, достала варёное яйцо из заплечной сумы, предложила Колобку. Тот поблагодарил и отказался, как делал во время всего нашего путешествия, когда я потчевала его тем, что прихватила с собой. Я знала, что он не может принять мои угощения. Поскольку я была не совсем мёртвой, то и еда, принесённая мной, таковой не являлась. Но предложить то, чем я была богата, требовали приличия общей дороги и я им следовала, выказывая, к тому же, необходимую долю почтения провожатому, взявшему на себя труд, пусть и невольный, отвести меня в нужное место. Сама я тоже не могла ни есть, ни пить ничего, что принадлежало нави, если собиралась вернуться обратно. Оттого холщовая котомка всегда находилась перекинутой поперёк спины. Небольшая — такая, чтобы уместился маленький бурдюк, кое-что из съестного, да несколько вещей, как та бечевка, что я использовала для перевязи. Переживать о том, что мои скудные запасы кончатся, не приходилось. То, что попало со мной сюда при мне навсегда и останется. Вода не иссякнет, а еда не переведётся. Никогда не истлеть моему платью и не стереться подошвам туфель. С чем пришла, с тем и останусь, если по своей воле с добром не расстанусь. Вид танцующего в костре огонька успокаивал. И напоминал о Филиппе. О том, как в библиотеке он впервые подружился с пламенем. Как был рад, сотворив простое заклинание, заставив обрывок бумаги вспыхнуть. Как сияли его глаза неподдельным восторгом. И он позволил увидеть мне этот миг искреннего счастья. В груди заныло. Я тяжело вздохнула. — Что думай, что не думай, Всё одно. — Глубокомысленно протянул Колобок, крякнув под конец. Он заметил мою печаль. — Значит ты был когда-то тем всадником? — спросила я, не желая говорить о собственных горестях, но совсем не против послушать о чужих. — Был когда-то я живой, Как и все, дышал травой, Грелся солнцем золотым, Только всё давно уж дым. — Расскажешь, что случилось в доме у дороги? Колобок болванчиком покатался из стороны в сторону, должно быть, раздумывая, стоит ли делиться тайной с временной попутчицей, но всё же промолвил: — Отчего не рассказать? Ночь длинна, да рано спать. Был когда-то счастлив я. Были у меня друзья. Был женат. Да вот беда, В родах жёнка померла. Год тужил, другой тужил, Но дружок мне удружил. Рассказал, что за рекой, В деревеньке рыбацкой, Вдовушка-краса живет, Ясны очи, губы — мёд. Съездил я — краса-девица! Снова вздумал я жениться. Отгуляли славный пир, Всё равно что на весь мир. Угодить хотел ей враз, Выдворить печаль из глаз. Мы зажили — Не тужили! Только тут и припевай, Ешь с вареньем каравай, Да любила жёнка дичь. Кинул на охоту клич. Враз собрались все друзья, Поутру ушли, грозя Обернуться с кабаном, Или лосем и бобром. Только слова не сдержали, Потому что я пропал. Сгинул в чаще непролазной. Что за муж я несуразный? Славного коня сгубил — Пуще всех его любил. Будто этого мне мало, Так и голова пропала! Дух мой бродит и ревёт, Что за смерть, он не поймет. В нави разыскал Хозяйку, О кончине своей байку Попросил поведать мне. Да о славном скакуне. Оказалось, что дружок Разинул на моё роток. На домишко, на подворье, Погреба да закрома. И решил меня женить, На зазнобе, чтоб сгубить. Только силы я недюжей, Лютовал, что злою стужей. Одолеть меня в бою Невозможно — сам убью. Сговорился змей с дружками Одолеть исподтишка мя. Посулил дары за смерть, И помчалась круговерть. Жёнка справит на охоту, Дружичи полны заботы. Еду славно окружен — Сам полез я на рожон! А в лесу густом, дремучем, Каким ни был бы могучим, Слёг под волчьим лыком я — В том мне помогли друзья. Голову ссекли долой, Чтоб не очухался живой. Духи понесли коня — Его спугнула смерть моя. Провалился он в овраг. Не добрался хитрый враг До добычи-то желанной. Это чуть смягчило рану. Но покоя не сыскать, Пока дружок мой будет жрать. Кинулся к Хозяйке в ноги, Долго обивал пороги. Подарила мне она ночь На клятые дела. Только тело отпустила, Да конём, мечом снабдила. Возвращаюсь я домой — Дом стоит совсем пустой. Недалече, слышу — свадьба, Ах ты подлая гульба! Яро шпорю я коня, Горят подковы докрасна, Рвёт рука уздечку, В гневе-то сердечко. Вынимаю правду-меч И давай ублюдков сечь! Колобок зашипел, страшно выпучив глаза, будто встали перед ним други-недруги, как живые. Ему понадобилось немного времени, чтобы успокоиться и продолжить сказ: — С тех самых пор Не гаснул сор, Что у дороги я оставил. Ведь не соблюл людских я правил: Земле не предал, бросил так. В тот дом зашел один дурак. Увидел свадьбу без голов. Так слух пошёл и был таков, Что не нашлося храбреца, Кто закопал бы телеса. И тухли так они ничком, Питая смрадом гиблый дом. Тот дом и ныне там стоит, И смертью всё ещё смердит. Мой гнев оставил страшный шрам. Его я вижу по утрам. По вечерам. И днём к тому же. Стезя того, кто Смерти служит. Песнь резко оборвалась, оставив за собой глухую тишину и страшную картину. Я поднялась на ноги и позвала Колобка из той вечности, в которой он был обречен кататься без начала и конца: — Пойдем-ка спать. Нам завтра поутру вставать.