Просто фанатка

Долго ли, коротко ли, далеко или близко… я продолжала брести по сумрачному миру изнанки. По обе стороны дороги, покуда хватало глаз, тянулся тёмный густой лес. Высокие ржавые сосны упирали свои острые макушки прямо в облачную синь, протыкая мглистые тучи и теряясь в текучих внутренностях незнакомых небес. Я шла прямо, туда, куда вела меня Змей-дорога. Колобок болтался на боку в перевязи наподобие той, которой обвязывали кувшины. Смастерить её из тонкой бечевки, отыскавшейся в сумке, было несложно. Скосив взгляд, я досадливо поморщилась — застывшая мина круглобока, безвольно покачивавшегося на веревке, нисколько не изменилась. Увы, больше от моего провожатого не было никакого толку, но всё же я решила взять его с собой. То, что Колобок спал, не оставляло сомнений. На изнанке любое существо, кроме меня, и так было мертво или находилось под властью другого знака смерти. А значит, должен был существовать способ заставить неуемную голову катиться и напевать свои дурные песенки вновь. Может, я отыщу возможность привести его в чувства, а может, найду Филиппа и без посторонней помощи — дальше будет видно. Но Колобок, на всякий случай, останется при мне. Зачем он мне нужен, я поняла у придорожной таверны, оставленной далеко позади. Видимо, провожатый мог подсказать, как наилучшим образом избежать опасности, подстерегавшей в нави, пусть я и не слишком боялась неприятностей. Глупо было бы рассчитывать, что дорога постелится скатертью, коль скоро я затеяла не самое простое дело. Многие и вовсе назвали бы меня невменяемой, а моё намерение бредом сумасшедшего. На это мне было плевать. Значение имело только спасение Филиппа, и ради него я была готова сразиться с чем угодно. Оказавшись у развилки шести дорог, я нахмурилась. Вот где совет пришелся бы как нельзя кстати. Выбрав неверный путь, я могла уйти сколь угодно далеко. Земли за чертой обширны — размерами не меньше мира живых, и я рисковала блуждать по неведомым дорожкам если не вечность, то неизмеримо долго. Пришлось вновь пожалеть о скоропалительном решении расправиться со всадником. Я хотела немного освободиться от гнева, застившего глаза, посчитав встречу с тёмным духом удачной. В конце концов, одним созданием тьмы меньше, одним больше — какая разница? Смерть задолжала мне и я чувствовала себя вправе спалить этот мир дотла. На деле, лишившись провожатого, я существенно усложнила себе задачу. Пообещав себе впредь быть осмотрительнее и не рубить сгоряча, я огляделась. Спешить не стоило. Возможно, я и сама сумею разобраться, какую выбрать дорогу. И, похоже, здесь удача улыбнулась мне. По левую сторону, сквозь неплотную стену сосновых стволов, куцых у основания, мне почудился свет. Такой, что бывает от костра. Сойдя с дороги, я приблизилась к кромке леса, вгляделась в плотный сумрак. Действительно, янтарное сияние, не от костра, а скорее, из окон, мне не померещилось. Подумав, что живший у развилки хозяин дома точно должен был знать, куда ведут дороги, я направилась глубже в чащу. И совсем скоро выбралась на утоптанную полянку перед добротным срубом, украшенным резными полотенцами и фигурной лобовой доской, узорчатыми наличниками, нарядными карнизами, струганой причелиной с рубленными уголками, каждый из которых имел отверстие. Всё это великолепие венчал конёк в форме волка. Настоящее произведение зодчества в такой глуши. Впрочем, изнанка была местом виданного и невиданного, так что вряд ли стоило удивляться. Широкие окна с отворенными ставнями испускали золотистый свет —тот, что я приметила издали. Дым, закручиваясь, поднимался высоко над крышей, тянулся в сумрак и рассеивался в глубине леса — кажется, мне повезло, и хозяин находился дома. Взойдя по богато изрезанному крыльцу, я постучала в дверь. Внутри тут же раздался дружный надсадный рык, говоривший, что в доме держали собак. Резкий свист и рычание оборвалось, будто приснилось. По ту сторону двери послышались гулкие тяжелые шаги. На мгновение повисла тишина. Затем дверь распахнулась настежь, обдав меня волной теплого воздуха натопленной печи. На пороге застыл человек. Высокий — выше меня на целую голову, угловатый и сутулый. Косматый настолько, что зимородок свил в лохмах гнездо. Его спутанные сухой травой, шишками и облипшие грязью волосы свисали по пояс. Нижнюю часть лица закрывали усы и борода, из которой пробивались клочья бледных поганок и зеленушек. Нос огромный — орлиный, глаза скошены к щекам вниз, делая взгляд болотных глаз невыразимо грустным. Ожидая, должно быть, слов о том, зачем я явилась, хозяин дома нетерпеливо переступил с ноги на ногу, невольно заставив меня опустить взгляд на сапоги с железными набойками, так звонко их стук отдавался в ушах. Сапог с набойками я не увидела. Как не увидела и ног, на которые они бы наделись. Из-под длинной замызганной рубахи, подпоясанной травянисто-зелёным засаленным кушаком, торчали козлиные ноги. В чёрно-сером, будто пеплом присыпанном меху, они кончались громоздкими надвое битыми копытами. Именно они гулко стучали о дощатый пол. Передо мной стоял Леший. Мне впервые довелось столкнуться с хозяином леса — так величали Лешего по ту и эту сторону. Кто-то считал, что лешими становятся проклятые лесными духами люди — те, что не уважали закон и убивали зверьё без меры или ради пустого развлечения, собирали грибы не в срок, неосторожно жгли костры, становясь виновниками пожаров. Такие оставались в лесу навсегда, уплачивать долг в качестве соглядатаев. Кто-то, наоборот, верил что понравившиеся обитателям чащобы смертные удостаивались чести остаться в ней навеки. Такие «счастливцы» терялись среди трёх сосен и уже не могли отыскать обратную дорогу, блуждая до тех пор, пока не забывали себя и не покрывались мхом. Были и те, кто верил будто лешие — потомки от брака лесных тварей и ведьм. Слухов ходило превеликое множество, но мало кто действительно с ними встречался. И ещё меньше тех, кому удавалось уйти от них невредимыми. — Здоровья желаю хозяину дома, — произнесла ровно. — Прошу разрешения войти и к печи щедрой подойти, — просила я, как того требовал старый обычай странников. Леший долго глядел на меня немигающим взглядом. Я смотрела в ответ, ожидая решения хозяина. Следует ли он — или кто-либо здесь — старым обычаям, принятым в яви, я могла только догадываться. Он вдруг отмер и потянул носом, крылья которого хищно запорхали. — Что ж, милости прошу к нашему шалашу, — проскрипел он глухим, словно трухлявый пень, голосом, и шире отворил дверь. Переступив порог, я остановилась. Вытянутые мохнатые черные туши разлеглись по полу избы то здесь, то там. Узкая длинная морда каждого не то пса, не то волка покоилась поверх сложенных одна на другую лап. Должно быть, рычали они, вот только сейчас спали, сомкнув глаза и шумно дыша блестевшими в свете очага носами. Позади меня хлопнула дверь. — Проходи к печи, не бойся. Осторожно переступив через спавшего близ порога зверя и обойдя широкий деревянный стол посередине комнаты, я встала у печи и подняла ладони, якобы согреваясь. Застыв в пол-оборота, я неотступно следила взглядом за хозяином дома. Он тоже наблюдал за мной из-под кустистых бровей, глаза его, до того грустные, зловеще сверкнули — печаль исчезла из очей Лешего, сменившись нехорошим интересом. Леший прошел вдоль одной из лавок у стола и сел по другую от меня сторону. Когда я развернулась к нему лицом, делая вид, что обогрелась, он небрежным жестом когтистой лапы, напоминавшей медвежью, предложил мне сесть напротив. Я опустилась на лавку, кладя обе руки поверх стола — показывала, что недоброго не замышляю, в руках оружия не сжимаю. Так повела я себя не только в угоду чопорным обычаям. Я всё же собиралась попытаться договориться с хозяином дома миром и узнать, какой дорогой мне следовало идти. — Чего тебе надобно, девица, в нави? Аль забрела по глупости из яви? — хриплым голосом вопрошал он. Слова Лешего означали то, что он разглядел мою связь с миром живых — понял, что я не мёртвая. Должно быть, это учуял он на пороге и, может быть, только поэтому пригласил на огонёк. — Пришла я не просто тревожить ушедших. Ищу кое-что на просторах чудесных, — отозвалась я на лёгкую рифму Лешего. Манера странной речи меня не слишком удивила. Колобок говорил на свой лад, напоминавший то ли песенки, то ли частушки. Это могло оказаться особенностью моего провожатого, мысли которого неустанно крутились по кругу и, возможно, складывались соразмерно движению. Но раз и Леший говорил рифмой, значит, скорее всего, то было влияние мира изнанки. Во всём противоположное яви — стороне, откуда явилась я. Рифма, пусть и со скрипом, подалась мне в ответе Лешему, а ведь никакими поэтическими талантами я никогда не обладала. Должно быть, язык плёлся сам собой, благодаря моему пребыванию за чертой вот уже некоторое время. — Чего же ты ищешь в Гиблом лесу? — Дорогу к Хозяйке. Слугу ей несу, — с этими словами я подняла вязанку с круглобоком. Леший не спросил, о какой Хозяйке я веду речь. Этого и не требовалось — здешняя Хозяйка была только одна. — Чего приключилось с пустой головой? — вопрошал Леший, кивнув на моего проводника — на это я и рассчитывала, — обратив внимание на кулем повисшего на мне Колобка. — Беда одолела. Застыл сам не свой. Леший недобро сощурился, от чего огоньки его глаз пугающе вспыхнули. — Не ты ли причина, что дурень молчит? — Может, и я, да кто ж подтвердит? — твёрдо посмотрела я в ответ, словно утверждая: никто того не докажет, если сам Колобок не придёт в себя, да не расскажет. — А если Колобка растолкаю, да о виновнике тотчас узнаю? — Леший наклонился ниже над столом и вытаращился, то ли стараясь напугать, то ли показать, что видит меня насквозь. — Тогда и посмотрим. Будите, если так уж хотите. Леший замер, а затем, должно быть, улыбнулся. О том я могла только догадываться — рот был скрыт под густой завесой тины-усов, но прищур глаз сделался одной длинной щелкой поперёк основания крупного носа. — Неужто думала перехитрить, девчина? Аль я по-твоему дурачина? Считать Лешего пустоголовым не приходилось, но я решила попробовать прикинуться самоуверенной простушкой. Он мог привести Колобка в чувство, убедиться, что я виновата в беде Хозяйкиного прислужника и наказать меня. Или отвести к ней лично, чтобы снискать милость. Меня устроил бы любой исход. Очнись Колобок, наверняка подсказал бы, как следует себя вести, ведь он должен был явить меня Хозяйке — таково было его поручение. Если бы Леший сам вздумал меня отвести, записавшись в новые провожатые, я была бы только рада. Не вышло. — Круглый Бок всех к Хозяйке ведёт. А ты застряла на перекрёстке шести дорог, — едко вещал хозяин о моём печальном положении. — Куда идти не знаешь, да в глупости со мной играешь. Ты лучше вокруг да около не кружи, взамен помощи откуп какой предложи, — жадность исказила лицо старика, глаза его округлились в нетерпении, впервые выдав в нём чудище лесное, да не живое. — Чего тебе надобно, старче? — Огромной платы не взыщу, — спокойнее отозвался он, пытаясь скрыть звеневшую в голосе жадность, и заговорил почти безразлично: — Да плоти живой пожевать так хочу. Давно не терзал я зубами телес. Давно в животе не варился балбес. Отдай-ка ты мне единицу из пары. Мне ухо твоё пососать сухарем, — голодно простонал он, и сквозь усы выступила пенная слюна, разом выдав хищный голод твари. — А может, заквасить в рассоле стопу или вот руку пустить на уху? В его животе раздалось громкое сосущее урчанье. Леший вылупился на меня взглядом безумца, изнывавшего от лютого голода, но, кажется, нападать не спешил. Он понял, что у меня дела с Хозяйкой — о том говорило присутствие Колобка, пусть и в беспамятстве. И потому поостерёгся прибирать себе целиком или ощипывать, будто курицу, без спросу. Ведь Хозяйка могла остаться недовольной и пожаловать наказание. Если же я отдам ему часть себя по доброй воле, то и спроса с него не будет. Мне же нужна была помощь. — И что ты предложишь взамен мне руки? — я посмотрела на собственную правую руку, нахмурившись — показала Лешему, что всерьёз думаю о торге. Мне нужно было знать, куда идти, поэтому одолеть Лешего заклинанием или грубой силой стихии, принуждая раскрыть правду, я не надеялась. Создания нави не живы, и потому пугать их болью или смертью пустое дело. Так принял кончину всадник, оценив собственный проигрыш без лишней суеты. Без страха. Без желания продолжить бесполезное существование в кругу замкнутых колесом событий. Боли боялись русалки, но то были души дев, застрявшие по середине — между жизнью и смертью, поскольку от жизни отказались сами, надругавшись над неписаными законами. Оборвали своё существование до положенного срока, а значит, возомнили себя выше единого начала. Мироздание сурово к таким поступкам. За то они были жестоко наказаны вечным пребыванием среди себе подобных в пограничье реки, отделявшей мир живых от мёртвых. И потому они помнили о боли — боли, испытанной при жизни. Это и напугало их при встречи со мной. — Рыбка мелка, да уха сладка, — шумно сглотнул Леший тем временем, заерзав от нетерпения, лобызая взглядом мою затянутую перчаткой кисть, которую, должно быть, уже помешивал в котелке собственной головы. — Могу дорогу указать иль Колобка в себя позвать. Я щедр сегодня, выбирай. Да не откладывай, — настойчиво пригрозил он, и угольки его глаз опасно сверкнули. — Буди Колобка и будет тебе рука. — Слово даешь? — Вот тебе слово. Леший потер руки и поднялся. Подошел к одному из резных буфетов, перешагнув через спящего непробудным сном пса, и распахнул дверцы. Завозился, приговаривая себе под нос — кажется, вспоминал рецепт ухи с травами, что советовала ему Кикимора эдак три сотни лет назад. На свет он извлёк мелкую колбу с розоватой жидкостью. — Живая водица всегда пригодится, — протянул он, откупоривая пробку и подходя к Колобку. Он уронил на моего провожатого всего одну каплю, как тот завздыхал, что больной, затем завозился в перевязи. Я поспешила опустить его на пол. Закрутился-завертелся, да заморгал огромными глазищами. — Что же это приключилось? — вопрошал он. — Что за напасть со мной случилась? Где же это мы с тобой? — Колобок толкнулся в одного из псов, но даже это не заставило того очнуться. — Что за шкуры? — присмотрелся он к тому, обо что ударился, поднял взгляд, уставился на хозяина дома. — Леший? Ой! — испуганно вскрикнул он и смолк, перестав мельтешить. — А теперь давай должок, — наступал на меня Леший, поглядывая недоверчиво. — Неси скорее топорок. Леший ловко выудил требуемое из-за печи, и уже в следующий миг передо мной на столе лежал внушительного вида топор. Такими рубили шеи птице, да разделывали на части помельче. Я взяла за рукоять и, не раздумывая, одним махом отсекла свою правую конечность прямо по запястью. Прижала обрубок к груди и поторопилась наружу, замечая, как Леший набросился на конечность в перчатке, брошенную на столе. За мной по пятам покатился Колобок, вереща не щадя горла: Ты совсем сдурела, баба? Лучше мысли не нашла? К людоеду в дом пришла! Да мясцом его кормила! Колобок хотел сказать что-то ещё, когда позади, из оставленного нами сруба, донёсся дикий рёв. Я не останавливалась, несясь вперёд и слушая причитания разъяренного Лешего. Он увидел, что рука в перчатке — мёртвая. — Обманули! Обдурили! За нос Лешего водили! Ну-ка, Лихо, просыпайся, да без девки не вертайся. Раздался протяжный вой из шести глоток. — Фу-ты ну-ты, только хуже! — в страхе загомонил Колобок, обогнав меня и покатившись шибче. Вот уж баба, что беда. Этой тропкой ты сюда Добралась от Змей-дороги? — Да! — не сбиваясь с шага, бросила я. Брызни кровью на меня, А сама лезай повыше. Только тихо, чтоб не слышно. Лихо уведу с собой. Ты спускайся и тропой Уходи отсель шестой. Разыщу тебя, дуреха. Как же дурно! Как же плохо! Я уже закусила палец и на ходу мазнула по подпрыгнувшему в воздух круглобоку. Тот покатился не жалея боков. Я же увидела невысоко нависавшую впереди ветку, подпрыгнула и на бегу ухватилась оставшейся рукой. Закинула ногу, подтянулась с натугой, перекинула туловище до половины и легла на неё вдоль, стараясь отдышаться от усилия. Прошло несколько мгновений, как со стороны покинутой поляны метнулась первая тень, за ней вторая и все остальные — хвост в хвост. Последние морды я умудрилась рассмотреть. То были волки. У каждого, ровно посередине лба, один большой красный глаз. Свешенные длинные алые языки лентами волочились по земле, собирая след. Волки тихо тявкали, впав в азарт охоты. Оставалось надеяться, что Колобок мог катиться, как ветер. Выждав немного, я спрыгнула с ветки и поторопилась к дороге. На развилке замерла, раздумывая над словами Колобка. Уходить следовало шестой дорогой. Вот только с какой стороны считать: слева или справа?