Просто фанатка

Шли мы лесом, шли мы полем… Дорога то сужалась, оборачиваясь колеёй, то ширилась, разливаясь просторным шляхом. Колобок продолжал бубнить свои странные песенки, то шибко перепрыгивая с бугра на бугор, то еле перекатываясь с боку на бок. Густой сумрак так и не явившейся ночи шёл за нами по пятам. Я чуть не споткнулась о провожатого, когда тот вдруг оказался прямо под стопой. Огромные глазищи его сощурились, и Колобок, издав тихое заговорщическое «ши—и», резко крутанулся и скатился глубже под куст чубушника. Прошептал: — Гляди-гляди, да не зевай. Я подняла взгляд, всмотрелась. Впереди, на некотором отдалении, виднелся дом у дороги. Невысокий, бревенчатый, с пологой двускатной крышей. Все окна в доме стояли настежь. Внутри ярко горел медовый свет, мельтешили чёрные тени. До слуха долетели обрывки резких распевов залихватской песни, да переливы заливистой гармони с глухими ударами крепких каблуков о дощатый пол. В доме бушевало безудержное веселье, какое только бывает в кабаках да придорожных тавернах в редкие полные луны, когда вино льется в оба горла, а мясо тает в бездонных желудках. Я уже собиралась спросить Колобка, чего ради мы застряли, когда внимание отвлёк нарастающий издалека дробный топот копыт. Вот на дороге, с той стороны, куда мы держали путь, появился всадник. Он яростно пришпоривал вороную лошадь, та всхрапывала надрывно и зло, взвивалась над дорогой, несясь всё быстрее в облаке густой пыли. От бешеной скачки позади всадника полыхал чёрный плащ. Его фигура сливалась с очертаниями жеребца, превращая обоих в жуткое порождение тьмы. Всадник нёсся прямиком к дому. Влетев на подворье, он резко осадил коня, заставив того встать на дыбы и жутко заржать. Спрыгнул на землю, вынул из ножен длинное почерневшее словно закопченное лезвие меча — скрежет металла чиркнул эхом слух — и упругой походкой поспешил к крыльцу. Взлетел по ступеням, распахнул дверь — ворвался в праздник. Спустя несколько мгновений захлебнулась надрывным хрипом гармонь, послышался протяжный бабий вой, крики, гам. В оконных проёмах беспорядочно заметались тени. Тяжело ударили о пол перевернутые столы да стулья. Вдребезги разлеталась посуда. Дебош длился некоторое время пока наконец не стал затихать. Криков раздавалось всё меньше и всё больше они походили на рёв, плач, мольбы о пощаде. Двери снова распахнулись и из дома, кувыркнувшись через голову, вынырнул мужик. Он слетел вниз по ступеням, неуклюже откатившись в сторону, поднялся на шатающиеся от выпивки и ужаса ноги и торопливо заковылял к пролеску позади таверны. Вторым из распахнутых дверей показался всадник. Замер прислушиваясь и, перепрыгнув через короткую лесенку, бросился за мужиком. Когда их разделяло не более десятка шагов, он бросил в мужика меч. Тот, крутанувшись в воздухе, глухо вошёл беглецу в спину, проткнув насквозь. Мужик замер, прогнувшись в груди колесом, развёл руки, ноги его подогнулись и он тяжело завалился вперёд. Клинок, воткнувшись острием в землю, помешал распластаться бездыханному телу, так и оставив свою жертву на коленях со свешенной головой. Завершив своё кровавое дело, всадник помедлил. Отмерев, наконец, приблизился, схватился за рукоять, уперся подошвой в обмякшую спину и потянул меч на себя. Тело слезло с чернеющей стали, неуклюже завалилось на бок. Обойдя жертву, всадник вытер окровавленное лезвие о мертвеца и со звоном забросил оружие обратно в ножны. Затем несколько раз пнул тело; не сразу я догадалась, что так он укладывал остывающий труп пластом. Огляделся и шагнул обратно к дому. Там, у стены, громоздились колотые дрова, да высилась колода. Сорвав топор одним рывком, он вернулся к убитому, встал сбоку от него и, высоко занеся древко, рубанул. Отбросив топор, склонился и поднял отрубленную голову за волосы. Посмотрел на неё внимательно и пошел обратно к дому. Отрубленную голову он бросил на крыльце перед тем, как снова скрыться внутри. Едва уловимо слуха достигали отголоски возни в таверне да глухие одиночные удары. Снова тяжелые стуки-грюки, будто по полу таскали тяжёлые тюки. Сталь чиркала тихо и надрывно. Я не могла видеть, чем именно занимался душегуб, но догадаться было не сложно. В своей правоте я убедилась, когда он наконец показался наружу. В руке, перехватив за волосы, он нёс охапку свежеотсечённых голов. Он подобрал ту, что бросил на пороге, присоединив к остальным, и направился к нетерпеливо перебиравшему копытами жеребцу. Прицепил их к луке седла, ловко и быстро перевязав верёвкой. Запрыгнул на коня и, пришпорив, направил того галопом обратно туда, откуда явился, снова взбеленив дорогу начавшей было оседать пылью. Я перевела взгляд на Колобка, ожидая, что сейчас мы продолжим путь. Только я собралась поторопить провожатого, как слуха моего коснулись протяжные звуки гармони. Подняв взгляд на таверну, я снова увидела тени мелькавшие в круговороте уже знакомой пляски. Как и прежде, заливистый смех и веселье лились из окон, перехлёстывая музыку. Всё выглядело так, будто душегуб никогда не являлся за своей кровавой жатвой. Я посмотрела на дорогу. Не прошло и минуты, как ушей достиг топот копыт — это был всадник. И вновь ветер рвал его накидку, пока он летел вперёд в облаке пыли. Далекое ржанье и едкие удары хлыста разнеслись по округе, убеждая в том, что мне не мерещится. Он ворвался в подворье, бросил скакуна и отправился в таверну вершить расправу. Снова от него пытался сбежать мужик и снова ему это не удалось. Всадник повторил всё в точности как и в первый раз и вновь умчался с головами, подпрыгивавшими вразнобой на крупе коня. В третий раз я смотрела на постоялый двор, пристально, стараясь поймать момент, когда история начнёт повторяться с самого начала. И всё равно пропустила, моргнув. Впрочем, это было не важно. Резня ничем не отличалась от тех, что я уже наблюдала. Я опустила взгляд на затихшего Колобка. Он больше не таращился на дом, а смотрел на меня в немом ожидании. На его круглой уродливой морде не было никакого выражения. Увидев, что я слушаю, он произнёс: Гневный призрак не пропустит — Голову он не упустит. Проберёмся мы тишком, По канавам, за кустом. Как ворвётся он на праздник, Понесемся точно всадник. Пока рубит шеи он, Мы проскочим гиблый дом. Там, у дальних у левад, Оказаться я бы рад. Не догнать ему тогда нас, Вместо черепушек — нос! Объяснив то, как нам следовало поступить, чтобы избежать встречи с головорезом, Колобок снова откатился в сторону и замер, ожидая очередного повторения леденящих душу событий. Стоило всаднику взлететь по крутым ступеням, как он понёсся вперёд. Я пошла следом. Колобок бодро катился, перелетая через ухабы. Спустя некоторое время он крутанулся вокруг своей оси и наконец заметил, что между нами образовалось внушительное расстояние. Верещать он не стал. Описал круг и понёсся обратно ко мне, чуть не угодив под ноги. Шевелись, башка ты дурья! Что, не видишь, злая буря Здесь ревёт уж тыщу лет? Будет гнить здесь твой скелет! И решив, что предупреждение выглядело достаточно внушительно, он резво развернулся и снова помчался наперегонки с ветром. Вот он проскочил гребень невысокого холма, к подножию которого я только приближалась, скрылся ненадолго. Показался выше, пролетев мимо изгиба дороги, забиравшего ко двору, он снова вырезал чёткий круг, проверить, поторапливаюсь ли я. Возмущенно подпрыгнул на месте, видя, что я бреду как и прежде, несмотря на все его увещевания. Дождавшись, пока я взойду на возвышенность, он сердито фыркнул и укатился прочь. Когда поворот к дому оказался по правую от меня руку, я свернула, направляясь прямиком к подворью. В этот момент шум светопреставления почти стих. Из дверей вырвался ошалелый мужик и, спотыкаясь, принялся улепётывать от ожидавшей его участи. За ним показался всадник, слетел со ступеней и уже хотел кинуться за ним, как заметил меня. Замер. Мне показалось, что он посмотрел вслед убегавшему, решая, должно быть, кинуться ли ему вдогонку или прежде разобраться со мной. По крайней мере о том говорил чуть подернувшийся стоячий ворот дорожного плаща, стянутый у шеи. Я бы сказала точнее, если бы видела, куда повернулась его голова. Но голова у него отсутствовала. Из тёмного одеяния пеньком торчал обрубок шеи. Тем временем огненный меч медленно стек вдоль моего предплечья. Я сжала рукоять, продолжая неумолимо сокращать между нами расстояние. Ни на мгновенье я не оторвала от всадника взгляд. Это помогло ему принять верное решение. Свою жалкую жертву он настигнет позже — та не уйдёт далеко, но прежде он заполучит мою голову. Пусть этому расчету и не суждено было сбыться, он поднял меч выше и сделал шаг навстречу. Я, вторя, воздела свой клинок, тот полыхнул зелёным пламенем — пламенем, способным уничтожить неприкаянные души. Потусторонний лязг мёртвого металла и очищающего огня огласил округу. Тяжёлый удар всадника схлестнулся с глухой неприступной мощью пламени. Огненные языки вспыхнули ярче, повсюду рассыпались искры. Тень яростно колыхнулась, встретив сопротивление, и задвигалась быстрее, с несвойственной человеку прытью. Я последовала чужому танцу, отклоняя градом сыпавшиеся удары и нанося ответные. Каждый раз, когда проклятый клинок, питаемый силой вновь и вновь сносимых голов сталкивался с огнём, он становился слабее. Ненамного, ведь головы за бесчисленное количество лет слетали бесчисленное количество раз, но я чувствовала, как очищающее пламя медленно высасывает окаянную силу и силы этой становится всё меньше. Мы без устали рубились насмерть — всадник понял это. Долго ли, коротко ли, но когда гибельная мощь, наполнявшая страшное оружие окончательно истаяла, я снесла половину клинка огнём. Пламя возгорелось ярче, проглотив остатки проклятых чар единым махом. В руке у всадника осталась только рукоять с косым обрубком. Я уставилась на обезоруженного мечника. Он застыл передо мной неподвижно, не стараясь сбежать; он знал свою участь и не пытался её избегнуть. Я сделала выпад, занеся меч высоко над тем местом, где когда то была его голова и рубанула сверху вниз, ровно по середине, что было сил. Огонь прошел аккурат меж левой и правой половиной тела, а затем потух, рассеиваясь. Я смотрела, как недавно цельная фигура расщепилась на две равные части и развалилась. Рухнув наземь, обе половины развеялись чёрной золой да серым дымом. Эта история навсегда закончилась. Под ноги мне кинулся Колобок. Закрутился вокруг, очумело тараторя: Ох, Хозяйка будет зла, Что не уберёг козла! Этот был её любимый, Сердцу черному всем милый. — Идём дальше, — прервала я его, не желая слушать пустые причитания. Всё время своего непродолжительного путешествия я пребывала в ярости, и только что слегка отвела душу, не видя причин отказываться от подвернувшейся под руку возможности уничтожить создание тьмы. Этого было далеко недостаточно, чтобы высвободить кипевший во мне гнев после разговора с отцом. А то, что Хозяйка будет зла являлось, скорее, замечательным известием. Радовать её не входило в мои намерения. Как же дам тебе совет, Коли тела больше нет? Раз исчезла половина, Не катиться головине! Колобок продолжал припевать, закручиваясь на одном и том же месте. Он вертелся всё медленнее и медленнее, пока вовсе не стих. Глаза его окончательно сбились в кучу, веки упали. Догадаться о чём он вещал, было несложно. Тело всадника, похоже, когда-то принадлежало именно ему. Уничтожив половину, я, должно быть, нарушила равновесие незнакомой нечисти и потому голова—Колобок — больше не мог скакать дальше. Ну вот и пришли… Кажется, позволив излиться гневу, я лишила себя провожатого. Что ж, придется самой отыскивать дорогу к Хозяйке.