Просто фанатка

В ушах ничего кроме тихого шелеста ветра, свободно проникавшего сквозь настежь распахнутые окна. Его порывы, сдобренные цветущими майскими травами, оставляли меня безучастной: мне было всё равно, чем дышит мир вне этой залы. Я по обыкновению занимала облюбованный угол, куда не дотягивался солнечный свет. Лавка подо мной — толстые деревянные доски, уложенные во всю длину стен, вместо спинки — ледяная прохлада серой глыбы. Затылок, покоящийся на камне, пронизывал знакомый холод, пока взгляд мой был устремлён вперёд. Туда, где в хрустальном гробу спал вечным сном Филипп. Иногда ветер, качавший безвременную колыбель моего принца, подвешенную ровно посередине комнаты, щелкал звеньями цепей. Звук лопался изнутри, падал в пустоту сорвавшейся с нити горошиной и откатывался в угол. Замирал там. Исчезал. Падала следующая песчинка вечности. Сколько я себя помнила, эта зала всегда пустовала. В детстве мне дозволялось играть везде, где бы ни вздумалось, и сюда я тоже заглядывала. Здесь не было ничего, кроме света и сумрака, пустоты, звука моих шагов и дыхания. Мне нравился этот простор. Я танцевала, подражая кружению пыли в косых лучах солнца. Бросалась резкими выкриками, ловя громыхавшее в ответ эхо, насвистывала птицей и прислушивалась, как снаружи стихали голосистые певуньи.Хихикала своим маленьким проказам и любила это место. Больше мне не хотелось ни петь, ни танцевать. Только смотреть — непрерывно касаться взглядом застывшего лица Филиппа. С тех пор, как я привезла его из академии, это место стало его покоями. Почти всё свое время я проводила здесь. В несчетный раз воспоминание о том вечере когда отец Филиппа решил призвать Вестника, чтобы разоблачить мою ложь перед сыном, вспыхнуло в памяти. Тогда, вместо слуги нави, в круг явилась сама Смерть. Моя иссохшая черная в пепельных прожилках правая рука неподвижно лежала на подоле платья. Сквозь обугленную мешанину лоскутов плоти торчали белёсые косточки пальцев; ногти слезли, придавая кисти чудовищный вид, до того мало она походила на человеческую конечность. Тонкие пепельные корки, покрывавшие поверхность, шелушились, оставляя пыль тлена везде, где бы я ни появилась. Бездыханное тело Филиппа и чёрная обгоревшая рука — вот всё, что мне осталось после роковой встречи. Серафим Никифорович хотел забрать тело сына. Я не позволила. У него больше не было права решать. Он, ведомый собственными подозрениями, сделал достаточно. Я не винила его, понимая отчасти его недоверие, но больше Филипп ему не принадлежал. — Марта, он мой сын и должен сложить кости в родовой усыпальнице, где ему место, — объяснял он, когда понял, что я не намерена расставаться с Филиппом и после его смерти. — Вы погубили его, — хлестнула я наотмашь словами, пропустив мимо ушей бесполезные доводы, которыми тот пытался меня увещевать. Мы оба понимали, почему на призыв явилась Смерть. Она почуяла кровь Филиппа, ведь звал Вестника его родной отец. Когда Серафим Никифорович окропил знак положенным подношением, он привлёк её внимание. Смерть явилась в круг, всё ещё охотясь за своей жертвой. И Филипп был там — она нашла его. И позвала. Носивший её знак не мог сопротивляться ни мгновения. Такова была её сила. Филипп откликнулся на немой зов. — Вы не сражались за него, — нанесла я ещё один жестокий удар. Конечно, маг огня с шестой раскрытой точкой не мог даже смотреть на Смерть с тем, чтобы не опустить взгляд и не скорчиться у её ног. Если бы не преграда круга, Серафим Никифорович, скорее всего, не пережил бы встречу. Смерть тянула жизнь вокруг себя, засасывая ту в бесконечную бездну. И находилась в мире живых достаточно долго, чтобы убить несчастных, оказавшихся рядом, одним своим присутствием. Лицо Серафима Никифоровича побледнело, затем посерело. Мои слова причинили жуткую боль. Но жалости во мне не нашлось. — Ты прекрасно знаешь, что у меня не было ни единого шанса хотя бы устоять на ногах! — надрывно оправдывался он. Одна-единственная ночь состарила его на десяток лет, углубив морщины, выбелив седины, притушив огонь, до того яро пылавший во взгляде. Я видела, как клочьями рвут языки стихии его душу. Как скорбно трещит разбитое на части пламя, оплакивая невосполнимую утрату. — Ты, — бессильно бросил он, — смогла бороться, потому что ты мастер-маг. Мастер-маг Смерти. Когда озвучивался статус мага — мастер-мага, следовало прибавлять: мастер-маг Жизни. Мастер-маг, владевший совершенством всех стихий, дарующих жизнь. Вода питала, ветер дарил дыхание, земля родила, огонь согревал — всё это делало возможным цветение Жизни. Но когда-то, во времена страшных и могущественных магов смерти, существовали мастера-маги Смерти. Те, кто могли лишить жизни, используя любой из четырёх элементов. В их власти было потушить огонь, горевший в каждом живом существе одним прикосновением. По собственной прихоти они испепеляли деревни и целые города. Магия мёртвой земли высасывала силы из всего, что было способно родить и расти; заставляла увядать, сохнуть и гибнуть, будь то растение или человек. Воздух предлагал дыхание жизни, пребывая в движении; отсутствие такового не позволяло сделать вдох. Несчастный мог задохнуться во сне, если маг хотел скрыть убийство; или упасть замертво посреди бела дня, если вдруг переходил дорогу магу Смерти и тот решал совершить расправу, используя воздушную стихию, не таясь. Вода, являясь частью крови, могла попросту прекратить ток. Мучительная кончина. Мастер-маг Смерти был способен высушить ручьи, бившие из земли, заставить источники уйти глубоко в подземные жилы и обратить реки вспять. Твари, обитавшие в них гибли, позже погибали те, чья жизнь зависела от бурных течений. Такая ужасная сила была подвластна мастер-магу Смерти. Такая сила была подвластна мне. И только поэтому я смогла, пусть только на время, остановить Смерть; задержать её, когда она уводила Филиппа, прикоснуться к ней и не пасть замертво в тот же миг. Я была мастер-магом Жизни — и мастер-магом Смерти. Я поднесла высохшую руку ближе к глазам и распрямила пальцы. Они, как и вся рука, слушались меня. Этого бы не случилось, если бы я не была той, кто я есть. Мёртвая материя была для меня всё равно что живая. Магов Смерти извели. Вскоре исчезла необходимость в пояснении, что мастер-маг принадлежал Жизни. Отец Филиппа всё понял, когда я попыталась отбить его сына. — Филипп принадлежит мне, — ответила я тогда Серафиму Никифоровичу. У меня не было нужды вести тот разговор. Отцу Филиппа было меня не одолеть, реши он отнять тело сына силой. Ему не удалось бы это, проживи он хоть сотню жизней. Это он тоже отлично понял в тот кошмарный день. Серафим Никифорович ушел ни с чём. В скорби и гневе. Ему ещё предстояло сообщить семье об утрате. Как и о том, что её можно было избежать. Поделом. Мне нисколько не было его жаль. Филипп остался со мной. Я забрала его из академии, оставив Серафиму Никифоровичу объяснения с ректором. Нужно было придумать убедительную историю о том, почему его сын внезапно пал замертво и что случилось с кабинетом. Я основательно разворотила стены. Выглядело так, словно злую бурю ужали и впихнули в крошечную комнату и там она рвала и метала. Слов заслуживали друзья Филиппа, и я надеялась, что Серафим Никифорович вспомнит об этом. У меня не было никакого желания видеть их. Видеть их живыми, когда Филипп… Дорога до родового поместья пролетела незаметно. Весь путь я предавалась созерцанию Филиппа, размещённого в карете рядом со мной. Его совершенная оболочка выглядела так, словно ничего не случилось. Чары мага Смерти могли поддерживать покинутое душой тело нетронутым тленом сколь угодно долго, если маг обладал достаточной силой. Новый щелчок звеньев; гроб едва заметно покачнулся, мгновеньем позже возвращаясь на место. Я надеялась, что Филиппу нравилась эта невесомость. Его окружала родная стихия и ничего кроме неё не тревожило его сон. В отдалении послышалось эхо шагов. Звук медленно нарастал пока не достиг святилища — в залу вошел мой отец. Он помедлил у дверей, посмотрев на меня с противоположной стороны. Он был высок, черноволос и кареглаз, как и полагалось магу огня. Гордая осанка и отсутствие признаков течения лет наделяли его призрачной молодостью. Не каждый бы заметил сходство наших лиц с неуловимой продолговатостью черт, присущей почти вымершему роду. В отличие от меня, отец был красив. Об этом шептались прислужницы и крестьянки, когда бы он ни тревожил девичий взор. Было между нами и другое отличие: пламя отца пылало яро и жгуче. Оттого он так хмурился, глядя на меня сверху вниз. Появившись на пороге поместья вместе с Филиппом, мне пришлось всё рассказать. Отец внимательно выслушал, затем долго не мог остыть, разнося меня и мои поступки в пух и прах. — Зачем ты теряла драгоценное время, гоняясь за кошкой? Всё было ясно, как день! Ты всерьёз слушала этого простофилю? — имел он в виду Серафима Никифоровича. — Сама виновата, что упустила возможность его спасти! Я не проронила ни слова, молча снося упрёки. Я была согласна с каждым его словом. Считала себя виновной, потому что верила: действуй я решительнее, беды можно было бы избежать. Я знала, что время утекает неумолимо, но мне отчаянно не хотелось пугать Филиппа. Оттого я не ворвалась в его спальню той же ночью, когда страшное осознание настигло меня. Потому позволила Серафиму Никифоровичу настоять на проверке. Разрешила Филиппу уговорить себя подождать. Я могла сделать всё быстро. И жестко. Как привыкла. Но мне так хотелось быть подходящей для Филиппа. Ведь он подарил мне шанс, отдав своё сердце. Мне — странной пугающей Марте. И мне безумно хотелось оправдать доверие любимого. Показать, что я заслуживаю его любви. Чем больше времени я проводила с Филиппом, тем сильнее становилась эта необходимость. Желание быть лучше чем, я есть. Желание быть не собой, а девушкой, подходящей Филиппу. За это я жестоко поплатилась. Когда отец немного успокоился, выплеснув на меня свой гнев, то спросил, как я намеревалась поступить с телом. Я попросила достать из сокровищницы хрустальный гроб. В этот момент мой отец понял всё. Хрустальный гроб обладал удивительным магическим свойством: он сохранял тело живым, чтобы в любой момент его снова могла занять душа. Этот артефакт был просто незаменим, когда маги боролись с порчей, смертельными проклятьями и другими фатальными чарами. Маги смерти погружали страждущего в вечный сон, чтобы выиграть время и разобраться со зловредной магией. Гроб давал сколь угодно долгую отсрочку. Остальное зависело от сил и умений чародея, взявшегося разрешить непростое дело. В могущественном артефакте не было нужды, если бы я оставалась рядом. Но в том-то и дело, что я собиралась покинуть Филиппа. Я должна была отправиться на тот свет за душой любимого, чтобы вернуть его обратно. — Не передумала? Я подняла на отца взгляд. Он хмурился, недовольный моим решением, но знал, что переубеждать меня бесполезно. Он сам вырастил меня такой и потому хорошо разбирался в моих мыслях, решениях и поступках, и вмешивался только поучениями, не пытаясь меня неволить. Даже если был со мной не согласен. Я собиралась оставить тело Филиппа на попечение отца. Хрустальный гроб сбережет тело любимого в неприкосновенности, а отец станет наблюдателем, пока я буду отсутствовать. Видя мою непреклонность, он натужно выдохнул, сдержав норовившие слететь с языка слова. Достал из нагрудного кармана бордового сюртука небольшой флакончик и протянул мне. Я взяла зелье почерневшей рукой. Улыбнулась, рассматривая мутную желтую жидкость в наглухо закупоренной склянке. Наконец-то оно было готово. Чего стоило уговорить королеву червей изготовить его. Маги Смерти на дух не переносили ведьм. Те отвечали взаимностью. Увы, нам было что делить. Несмотря на всю силу, маги смерти не были всемогущими — мы не могли отправиться на изнанку мира по собственному желанию. Жизнь к жизни, смерть к смерти, и никаких исключений. Таков закон. Закон чтили все маги. Но не ведьмы, и потому такие, как я, не причисляли их к чародеям, низведя до статуса человечков, заигравшихся с высшими силами и потому называли презрительным прозвищем — королевы червей. Ведьмы считали такое отношение оскорбительным. В этом и крылась причина непримиримой вражды магов и королев, длившаяся веками. Королевы червей никогда не обращали внимание на правила. Нарушать непреложное, разрушать нерушимое, похоже, было у них в крови, и ведьмовскому племени всегда удавалось найти лазейки на грани. Им оказывалось по плечу создавать такие прорехи в устройстве мироздания, что позволяли получить желаемое, обойдя любые препятствия. Если магу смерти требовалось попасть за черту, приходилось идти на поклон к королеве червей и просить сварить зелье, рецепт которого охранялся пуще собственной жизни, а история его появления уходила в глубину веков. Я провернула заветный пузырёк в руке. Это зелье отправит меня на изнанку мира. Во владения Смерти. Где я отыщу душу Филиппа и верну обратно. — Ты погибнешь, — предрёк отец. Мы обменялись взглядами, и он снова не увидел на моём лице ничего кроме твёрдой решимости осуществить задуманное. Я снова посмотрела на зелье. Стоит мне сделать пару глотков и я упаду замертво. Смерть моя будет почти настоящей — настолько правдоподобной, что я смогу проскользнуть на изнанку. Почти угаснет дыхание, почти застынет кровь в жилах, почти остановится сердце. Почти. Я стану ни жива, ни мертва. Разница между настоящей смертью и этой будет состоять только в том, что маг Смерти сумеет вернуть меня обратно, но… — Если он не очнётся, — произнесла я, глядя на Филиппа, — не буди меня. Пробуждение Филиппа будет означать мой успех. И только в этом случае я хотела снова прийти в этот мир. Если я не сумею вернуть Филиппа, мне нечего было здесь делать. Отец смотрел на меня не отрываясь. Я видела сейчас, как видела всё то время, что находилась в поместье, как он думал о том, чтобы найти способ переубедить меня, остановить. Как видела и то, что это идёт вразрез с одним из главных символов веры нашей семьи: каждый был волен поступать по-своему. У каждого из нас был выбор. В чём бы он ни состоял. Отец тяжело вздохнул; он не был готов отпустить единственную дочь, но препятствовать мне не собирался, даже считая моё намерение худшей из ошибок. — Марта, — произнёс он, осветив залу моим именем, — прежде чем ты уйдешь, я должен рассказать тебе одну историю. *** Я была готова — была готова в тот самый миг, когда исчезла душа Филиппа, и всё же я дождалась момента, когда все необходимые приготовления были завершены. Тело Филиппа покоилось в могучем артефакте моих предков. Их костям я поклонилась отдельно, посетив фамильный склеп по возвращению домой. Я испросила их благословения, совершив положенное поминание и принеся жертвы — всё, как требовали обычаи магов смерти. Отец оставался надежным защитником тела Филиппа и моего собственного; мы оба — Филипп и я — останемся в этой зале. Рукою, затянутой в чёрную перчатку, я крепко сжимала зелье королевы червей. На изнанку я отправлялась в простом дорожном платье и привычных школьных туфлях. За спиной висела небольшая сумка с тем, что могло пригодиться. На запястье подарки Филиппа. Я потянулась к лицу возлюбленного, но отвела руку в последний момент. Стянула тонкую ткань с живой кисти и коснулась ледяной щеки. Как же прекрасен он был. Моё сердце привычно споткнулось глубоко в груди. Я отдала бы что угодно за то, чтобы он открыл глаза и позволил мне посмотреть на бескрайнее серое небо ещё раз. — Я иду за тобой, — прошептала я, касаясь голубоватых губ поцелуем. Откупорила склянку и выпила зелье разом. Я смертельно скучала и потому очень спешила. Горло сжало почти мгновенно. Я осела. Скользнула немеющими пальцами вдоль тела Филиппа, отыскивая его ладонь. С моих губ слетело последнее дыхание и растаяло. В пустоте погас новый щелчок.