Просто фанатка

Разговор был долгим и неприятным. Я настояла на том, что не оставлю Филиппа ни на мгновенье до тех пор, пока Серафим Никифорович не удостоверится в правдивости моих слов и я не проведу ритуал. Было решено, что мы покинем стены кабинета только после того, как со всем разберемся. Главной опасностью я видела непредсказуемость, поджидавшую за дверью. Об этом красноречиво свидетельствовали внезапно распахнувшиеся окна и скользкие ступени лестницы. Рисковать жизнью любимого я не собиралась. Отец Филиппа тоже не желал оставлять нас наедине — боялся, должно быть, что я исхитрюсь убедить его сына не рисковать понапрасну, а отречься от всего немедленно, и потому вызвал к нам Кирилла. Почти члену рода, посвященному в тайну принадлежности семьи к магии смерти и другу Филиппа, он доверял достаточно, чтобы позволить принести предметы, необходимые для вызова прислужника. Они находились в комнате для гостей, занятой им по приезде. Я, воспользовавшись возможностью, попросила Кирилла пригласить к нам Григория. Серафим Никифорович выказал недовольство, но запрещать будущему зятю передавать просьбу не стал. Григорий явился незамедлительно. Он выглядел взвинченным, но ничего объяснить я не могла, за что сразу же извинилась. Вряд ли ему, как и остальным парням, приходилось по душе блуждать в потёмках очередной дурно пахнущей тайны, но выбора не было. Начинать обсуждать магию смерти сейчас, когда за плечом стоит брызжущий ядом Серафим Никифорович точно не было хорошей затеей; да и времени на разъяснения и увещевания не оставалось. Вместо этого я дала магу земли поручение поднять сюда мой сундук. Заветный сундук находился в спальне. Вещи, хранившиеся внутри, могли навлечь на мою голову тридцать три несчастья, но я, всё равно, что только ни везла с собой из дома не зная наверняка, что и когда мне может пригодиться. И, увы, оказалась права — атрибуты для проведения ритуала отречения были надёжно заперты под тяжёлой крышкой. Григорий добыл сундук из женского крыла, Кирилл достал вещи Серафима Никифоровича из гостевых комнат. Я бы предложила отцу Филиппа свои принадлежности для призыва, но не сомневалась, что помощи от меня он не примет. Мы дожидались, пока солнце скроется за горизонт. Вестники, как и другие прислужники смерти, отзывались на просьбы смертных ночью. Каждого из нас терзали тяжелые думы. Серафим Никифорович застыл у окна, пощипывая бороду и продолжая размышлять, должно быть, о том, как ловко ему удалось разоблачить мой коварный план. Он был уверен, что я обвела его сына вокруг пальца, и в скором времени он наверняка надеялся раскрыть тому глаза на мою подлую натуру. Филипп и я сидели на стульях рядом с письменным столом. Я расположилась так, чтобы не спускать с любимого глаз ни на миг. Вылетевший из камина уголь был достаточным основанием для опасений. Незаметно для мужчин я проверила расположение канделябра, убедившись, что он не нависает прямо над головой Филиппа. Сосчитала острые предметы, отыскавшиеся в кабинете, и убрала их в ящик стола. Выглядело это так, словно я не придумала лучшего способа занять руки, коротая время. Прикинула, куда полетят осколки зеркала, если оно вдруг разобьется. Подумала, что стоит подготовить заклинание на случай если разлетится не зеркало, а широкое окно — в этом случае осколков окажется в разы больше. Я продолжала оценивающе осматривать пространство на предмет возможных угроз, когда Филипп спросил: — Марта, как думаешь, почему меня отметила Смерть? — Не мели ерунды, — раздраженно бросил Серафим Никифорович, прекрасно расслышав вопрос сына. — Не знаю, — честно призналась я, ведь и сама успела задуматься об этом. Как и о том, что суждения Серафима Никифоровича не выглядели таким уж бредом сумасшедшего. Действительно, как прекрасно для меня всё складывалось. Сложности вспыхивали на нашем с Филиппом пути, но не становились неодолимой преградой. Разрешались со временем, позволяя и дальше оставаться друг с другом. И даже сейчас смертельная метка Филиппа являлась для меня не роковой, а скорее судьбоносной, так удачно предлагая шанс забрать его у семьи. Жаль, что Филипп при этом должен был лишиться магии, рода и даже имени, данного при рождении. Он больше не сможет учиться в академии. Потеряет друзей. Конечно, ребята смогут наведываться к нам и проводить время в поместье — мы придумает какое-нибудь объяснение случившемуся, в крайнем случае завяжем языки и расскажем правду; но это далеко не то же самое, что жить вместе бок о бок. У него останусь только я в духами позабытой глухомани. Я продолжала глядеть на Филиппа, печалясь об ожидавшей его судьбе. Он вряд ли понимал, во что скоро превратится его жизнь. По сути, его ждала стезя затворника, лишенного привычных радостей, тех, которые предлагала столица отпрыску одного из знатных семейств. Окрестности нашего с отцом поместья можно было смело назвать безлюдными, если не считать пары соседей в скромных имениях в днях пути. В остальном, наши земли населяли крестьяне. Но это был не тот круг с которым мог бы общаться Филипп. Иногда я не говорила ни с кем, кроме отца, месяцами. Со служившими в доме мы обменивались деловыми замечаниями, давали распоряжения и получали известия, если наши угодья требовали внимания. Я, конечно, тоже покину стены этого заведения навсегда. Но вместе с Филиппом. Так что для меня это вряд ли можно назвать потерей. Я ведь так часто мечтала, как здорово было бы проводить с моим совершенством всё время. Здорово для меня. Для отшельницы, не нуждавшейся в компании. Каково будет Филиппу? Я подавила вздох. Серафим Никифорович был совершенно прав: в определённом свете рассказанная мной история выглядела подозрительной. Ошибался он только в том, что я якобы была причастна к урагану трагедий, окруживших Филиппа. Я бы сделала что угодно, если бы существовал способ не лишать его привычного уклада жизни. Но, духи, другой возможности спасти его попросту не было! Почему же всё-таки он? Я продолжала размышлять об этом, пока за окном гасли алые всполохи заката. По пятам за тухнущими красками ступала синева, пока окончательно не затоптала разбавленную охру канувшего за горизонт светила. — Пора, — объявил Серафим Никифорович. Мы освободили середину комнаты от лишней мебели. Степенный маг огня принялся чертить точно такие же знаки, как я ранее в парке, чтобы призвать Вестника. Соль обозначила круг, письмена были нанесены, вспыхнули свечи, на пол упала кровь, и вот уже Серафим Никифорович шепчет заклинание. Мы с Филиппом ожидали в стороне, следя за его кропотливыми усилиями. Над сердцевиной круга загустела тьма, неспешно вытачивая тонкую фигуру. Черные дымные кольца легли вдоль низких пол непроницаемой накидки, повисли на широких рукавах и вокруг проймы глубокого капюшона, из-под которого тонкими струйками дыма сочилась вязкая темень. Серафим Никифорович застыл. Я напряглась, заступив Филиппу дорогу — встала между ним и возникшей в кругу гостьей. Чувства вмиг обострились до предела; меня бросило в холодный пот. — Ты проживешь долгую жизнь, — шорохом гонимого ветром песка протянула она, обращаясь к Серафиму Никифоровичу, пусть тот об этом и не спрашивал. Она только что расплатилась за отданную кровь, но на вопросы отвечать не собиралась. Ибо на зов явился вовсе не Вестник. Тень развернулась, обратившись к нам с Филиппом. Левый рукав шелохнулся — она подняла руку, полупрозрачную черную кисть с острыми васильковыми ногтями. И Филипп с неожиданной силой оттолкнул меня назад. Отлетев в стол, я тут же развернулась, но было слишком поздно. Он уже стоял вплотную к тени. Его рука легла поверх призрачной черноты. Стоило Филиппу соприкоснуться с мраком, как он поник головой, сгорбился, осел на колени. Его светлые кудри опали и потускнели на глазах. Безжизненным кулем его тело застыло у ног тени, всё ещё сжимавшей чёрными пальцами чужую ладонь. В то же самое время, на том самом месте, где мгновение назад стоял мой возлюбленный, возник светлый образ, похожий на Филиппа как две капли воды. Точно такой же прекрасный, только сияющий и почти прозрачный. Он словно бы вырастал из склонённого внизу тела и так же вкладывал руку в тёмную ладонь. Его зачарованный взгляд был устремлён в глубину тёмного капюшона — перед моим взором стояла душа Филиппа. — Нет! — вскрикнула я. — Филипп! Он не обернулся, продолжая завороженно глядеть перед собой. На губах его блуждала лёгкая улыбка забвения. Я метнулась к Филиппу молнией, когда чёрная тень и душа Филиппа стали медленно растворяться в пределах круга. — Нет! — прорычала, перехватывая тень за запястье руки, которой она удерживала душу. Я стиснула обжигающе ледяную тьму, похожую на кусок вечно мерзлого льда, не способного обратиться водой. Мои пальцы, ладонь — всю руку окатило мертвенным холодом, но я только крепче сжала хватку. — Нет! — Из моего горла вырвался упрямый сдавленный хрип. Капюшон обратился в мою сторону. Я заглянула в глубину бездны и позволила ей заглянуть в себя. Мне нечего было скрывать. Внутри меня не было ничего, кроме пламенеющего желания ни за что не отдавать любимого. Я продолжала ощущать, как нестерпимой болью пылает рука. Наверное, так чувствовали огонь обычные люди. Кожа на ней пузырилась, плавилась, ошмётками воска падала на пол с глухим стуком; с костей сходили мышцы, отделяясь от основания слоями обугленного мяса; затрещали от накала кости, но и тогда я не разжала руку, чувствуя, как от напряжения сдерживаемой агонии тело обращается в камень. — Нет! — ревела я не своим голосом. — Нет! — кричала в жадную пасть капюшона. Филипп принадлежит мне! И только мне! Я ни за что его не отдам! Время остановилось. Я не знаю, как долго удерживала этот момент. И сколько ещё понадобится сил. Но сил у меня было сколько угодно. Я тянула магию отовсюду. Отнимала у воздуха, поднимая вокруг бешеный вихрь. Забирала у земли, заставляя нещадно хрустеть и ломаться деревянную мебель вокруг; трескаться камень стен; переламываться потолочные балки. Вырывала силы у воды, разнеся графин вдребезги и вызвав за окном ливень. Тянула у пламени, заставляя неистово бушевать огонь в камине. Вытягивала стихию у отца Филиппа, бессильно осевшего на полу поодаль. Серафим Никифорович оказался слишком слаб, чтобы встретиться с гостьей, ответившей на его зов. Черная бездна капюшона продолжала заглядывать в моё лицо, будто испытывая на прочность. Я чувствовала, как напряжение восходит всё выше по невидимой лестнице, полностью лишая движения. Каждая жила в моём теле вибрировала натянутой струной, и всё же… «Тебе не найти мой предел», — кричал мой взгляд, вопила решимость на моём лице. Филипп принадлежит мне! В следующее мгновение тень подняла вторую руку и коснулась моей груди там, где билось сердце, скрытое плетением солнца. Оглушительный удар, сравнимый с попаданием молнии пронзил тело. Казалось, внутри хрустнула каждая кость. В этот момент меня отрезало от собственной магии. Всего лишь на долю мгновенья — бесконечно долгую долю, которой хватило, чтобы вырвать из моих рук Филиппа. Я отлетела назад, ударилась в стену. Свет померк. В тот день я проиграла Смерти.