Просто фанатка

— Филипп, ты меня слышишь? — Да, простите, Федор Евстигнеевич, — смешался я, совершенно не расслышав вопрос преподавателя рун. — Итак, Филипп, ты просветишь нас на тему сложностей перекрёстного плетения пальцев? Каких подводных камней стоит опасаться, прибегая к этому методу? — Конечно, — я поспешил подняться и приступить к ответу. Благо, вчера вечером я изучил вопрос, хотя стоило это мне немалых усилий. Я перечитывал несколько страниц снова и снова, пока смысл написанного наконец не осел в голове. В последние пару недель учёба давалась особенно тяжело; сосредоточиться получалось с трудом. У меня уходило в три раза больше времени на то, чтобы подготовить домашнее задание. Увы, случившееся в парке не прошло бесследно. Я тяжело опустился на стул, чувствуя на лбу испарину. Ощутил напряжение, сравнимое с подъемом в крутую гору. С недавних пор подобное самочувствие превратилось в неприятную обыденность, с которой я не мог справиться, сколько ни пытался. Монотонный голос профессора никак не желал превращаться в слова, влетая тихим жужжанием в одно ухо и вылетая в другое. После нескольких минут бесплодных усилий, я сдался и, сделав вид будто записываю, уставился в окно. Из кабинета рун виднелась южная окраина парка. Раньше, глядя на всё ещё дремавшие после студеных холодов тополя и осины, я всегда думал о весне и скорых прогулках на свежем воздухе. Теперь ко мне являлись совсем другие видения. …Стоило уронить взгляд на растоптанную проталину тропинки, как я проносился вдоль неё птицей. Цеплялся лапами за высокую спинку скамейки, оглядывая окрестности непривычным вороньим оком. Картина ширилась в обе стороны, давая необычный объем и чёткость. Предметы, выхваченные любопытством, выделялись на общем фоне резкими очертаниями. Способность разделять тени на множество оттенков, не смешивающихся единым бурым пятном поражала. Я с интересом вертел головой и совсем не слышал, как сзади ко мне подкрадывается кошка. Обычная, каких я видел сотни. Я играл с мелкими зверушками множество раз. Они почти всегда царапались и кусались. Укусы иногда заставляли морщиться, но и всего-то. Как же отвратительно остры показались мне эти зубы, стоило им сомкнуться на тонкой вороньей шее. Дыхание застряло в проткнутом насквозь горле предсмертным хрипом. Горячая кровь опалила грудки. Острые когти вдавились в слабое тело, легко преодолев ненадёжную защиту тонких перьев. Кошка снесла меня одним смертоносным прыжком, придавила к холодной слякотной земле. Любопытство, захватывавшее мгновенья назад сменилось глухим спазмом ужаса. Мысли разлетелись галками, низведя меня в предсмертный час до пустоголового пернатого, охваченного судорогами агонии. А потом пришла Она… Отвернувшись от окна, я снова попытался сосредоточиться на размеренной речи профессора. Натужно выдохнул, пряча от чужих глаз охватившие душу отголоски пережитого страха. Назад не смотрел. Я не сомневался, что Марта наблюдала за мной и могла заметить только что пойманную наяву грёзу. Мне никак не удавалось избавиться от жуткого наваждения. Оно накидывалось, вгрызалось; стоило отвлечься самую малость, просто отвести взгляд в пространство — и вот я уже парил над землёй, приближаясь к моменту собственной гибели. Кожа засвербела от пробежавших мурашек. Пришлось закусить изнутри щёку, чтобы меня снова не унесло в кошмар. Я не знал, что с этим делать. Учёба, медленно разгоравшаяся экзаменами, сейчас казалась бессмысленной. Никогда раньше меня не одолевала такая апатия при виде книг и пергаментов. Магия тоже поблекла красками, потеряв былое очарование. Мне стало совершенно всё равно, освоил ли я новое заклинание за прошедшую неделю или нет. Все усилия уходили на то, чтобы создавать видимость обычного самочувствия. Друзья присматривались ко мне с подозрением, спрашивали, всё ли со мной в порядке — чуяли неладное; но мне пока удавалось усыплять их бдительность. С той же настороженностью они вели себя прошлой весной, после нападения мага огня, о котором я благополучно позабыл благодаря Марте… С ней дела обстояли ещё печальнее. Когда бы я ни взглянул на Марту, она смотрела. Возможно, со стороны могло показаться, что ничего не изменилось — она смотрела на меня и раньше. Вот только я замечал разницу. Знакомый взгляд был полон немого обожания, желания, жгучей тоски, требовавшей прикосновений. После того случая в её взоре сквозило отчётливое напряжение; пусть лицо её оставалось спокойным и безмятежным, она умело скрывала свои чувства. Но она волновалась за меня. Я знал это. Чувствовал. К тому же она стала странно себя вести. Пусть и раньше поведение Марты выходило за рамки обыкновенного, но тогда всё объяснялось её одержимостью мной. Сейчас всё было куда хуже. Первые слухи о том, что вокруг академии рыщет королева червей появились спустя несколько дней после случившегося. Студент ли, профессор или один из многочисленных служащих академии — доподлинно неизвестно, кто именно углядел первым — заметил на синевшим во мраке снегу мечущуюся вокруг замка тень. Стоило дыму слухов окутать классные комнаты, как отыскались добровольцы, пожелавшие лично удостовериться в их подлинности. Покидать здание ночью строжайше запрещалось, но студентам удавалось добраться до окон кабинетов, откуда разбитые аллеи просматривались, как на ладони. Они-то и подтвердили, что в сумраке действительно завелась тень. Её отчётливо видели многие, перешептываясь о том, как она неслышно скользит вдоль тропинок, кружит вокруг заметённых клумб, ныряет за статуи, украшающие развилки — и вдруг исчезает, растворяясь во тьме. Обладавшие большим запасом терпения утверждали, что она никуда не девается. Просто замирает, сливаясь с темнотой, и стоит, не шевелится. Даже ветер не колышет её одежд. Потом, словно очнувшись, несётся дальше, паря над землёй. Одни говорили, что она поджидает свою жертву и потому только ненормальный решился бы покинуть стены академии в ночное время, даже имей он такую возможность. Другие утверждали, что она потеряла нечто ценное, пролетая в ступе ночью над острыми крышами башен; она могла зацепиться и выронить сокровище, которое пытается теперь отыскать. Третьи настаивали, что занималась она не иначе как тем, что плела колдовство, желая собрать магию студентов. Или, может, задумала заманить их самих в расставленные сети, да похитить, чтобы сварить и съесть на шабаше в полнолуние. Четвёртые клялись, что никакая это не королева червей, а неупокоенное умертвие, покинувшее собственную могилу. Должно быть, где-то неподалёку размыло паводком кости, вот оно и возникло из ниоткуда. Впрочем, это не охлаждало стараний студентов раскрыть тёмные тайны, и потому все они скопом вытаптывали остатки снега в поисках доказательств любой из существующих теорий, пока на улице было светло. Устав от гудевших вокруг глупостей, безлунной ночью я выскользнул наружу. Подземелья скрывали многочисленные лазы, и я всего лишь воспользовался одним из тех, что мы отыскали с Мартой ранее. Вокруг было тихо и темно, только мерцавшие сквозь рваное покрывало облаков звёзды тянули по земле тусклые лужи света. В густом сумраке было бы сложно что-нибудь разобрать даже из ближайших окон. Я, укутавшись в меховой плащ, опустился на одну из скамеек под оголенными сучьями дикого абрикоса и стал дожидаться. Прошло около получаса, когда боковым зрением я уловил движение. Повернулся. Там, на дорожке, в некотором отдалении, застыла тёмная фигура. Силуэт едва угадывался во мраке. Ветер тоже молчал, не раскрывая чужих секретов. Я продолжал смотреть. Не двигался. Ожидал. Наконец тень колыхнулась и быстро понеслась в моём направлении. Звук шагов так и не нарушил мёртвую тишину полуночи. Создавалось впечатление, что она и впрямь парила над землей. — Филипп, — произнесла тень моё имя, замерев в двух шагах. Я не сомневался, что это была Марта — ни один из нас так и не отказался от магической привязки. — Гуляешь? Она не ответила. — Марта, оставь это прошу, — произнёс я, отведя взгляд. Мне было тяжело. Непросто забыть, как однажды ты умер. Настолько непросто, что я малодушно стал подумывать о том, чтобы попросить девушку выжечь случившееся из моей памяти. Я думал, что в жизни бы до того не дошёл. Верил, что любой жизненный опыт, каким бы трудным и горьким не оказался, важен для того, чтобы преодолеть себя — вырасти над собой. Стать лучше. Так мне казалось ровно до того момента, пока я не ощутил касание смерти. И всё же я не переходил черту. Продолжал бороться с изматывавшим страхом, поселившимся глубоко внутри. Прикладывал вихри усилий, чтобы оставаться собой и продолжать жить дальше. Я делал всё, чтобы справиться. И очень хотел, чтобы Марта держала меня за руку, пока я отчаянно бился за подобие душевного равновесия. Держала за руку, а не бегала по парку за кошкой. — Марта, это всего лишь глупое животное. Да, получилось жутко, — я тяжело выдохнул. — Но ничего не изменится, если ты её поймаешь. И даже если убьешь, мне не станет легче. Понимаешь? Я посмотрел в чёрное пятно её лица. Света было так мало, что я не видел ничего, кроме слабо различимого овала подбородка, росчерком выступавшего из-под наброшенного на голову капюшона. Услышав о рыскавшей в округе ведьме, я почти сразу подумал о Марте. Особых поводов для этого не было, но определение «жуткая тень», многократно повторяемое ребятами с суеверным трепетом, направило мой взор в сторону девушки. Если кто-нибудь и был достоин такого красочного описания, то ею, вне всяких сомнений, являлась Марта. Причину её странного поведения я усмотрел в том, что ей не даёт покоя кошка, ставшая случайной виновницей разыгравшейся драмы. Почему я так решил? Всё очень просто. Марта всегда окружала меня заботой. Меня не тревожили сквозняки. Исчез Никита. Похоже, несчастную кошку ждала не менее печальная участь. Это было почти смешным, и потому сейчас, когда я чувствовал себя подавленным и как никогда уязвимым, мысль о том, что Марта гоняется по ночам за никчёмным зверьком, словно это могло хоть чем-то помочь, раздражала. Вызывала досаду. Ранила. Неужели она не понимает, что эта расправа никому не поможет? Марта продолжала молчать, застыв надо мной изваянием. Сил объяснять ей то, что и так было очевидным, не было. Всё на свете вдруг показалось бесполезным. Я ссутулился, запустил пальцы в волосы и протяжно выдохнул. — Пойдём спать. — поднялся, собрав остаток сил и протянул руку девушке. Марта коснулась моей холодной ладони, позволив сжать её горячие пальцы. В груди стало чуть свободнее, и я повёл её за собой, к неприметной арке, где в зарослях дикого винограда, окутавшего замшелую каменную вазу, притаился тайный проход. Я напомнил себе, что Марта всегда была необычной и потому, наверное, вела себя чудаковато. Я знал, что она не такая как все, и принял это. Согласился быть с нею, несмотря на её неординарность. В том она сама призналась во время нашего первого разговора. Тогда чему я удивлялся и на что обижался? Поравнявшись с высохшими лозами, я уже чувствовал, как в сердце простил её. Марта была Мартой, и всё этим сказано. Права сердиться на то, что она вела себя не так, как мне того хотелось, у меня не было. Я сам выбрал эту девушку, разрешил находиться ей подле и любить меня. И она делала это так, как умела. Я хотел развернуться и обнять её, ощущая в том острую потребность в то самое мгновенье. Чтобы ни происходило, моё сердце сдалось ей на милость давным-давно. Всё, чего я хотел, это быть с ней рядом. Решив воплотить своё намерение немедля, я резко обернулся, но неудачно отставил ногу в сторону, поскользнулся и, под собственным весом, стал заваливаться назад. Я бы непременно упал, если бы девушка не стояла так близко. Она всё ещё держала меня за руку, и как только поняла, что мне не удержаться, с силой рванула на себя, обхватила меня за плечи и помогла выровняться. — Спасибо, — ответил я, взбудораженный собственной неуклюжестью. Марте не требовалась благодарность, она заглядывала в моё лицо, проверяя всё ли со мной в порядке. Я ободряюще улыбнулся, показывая, что переживать не о чем. Мы подошли к стене и я отыскал нужный камень, открывавший вход. — Филипп, — произнесла она, заставив обернуться. — Я больше не буду гоняться за кошкой. Марта сократила разделявший нас шаг, коснулась пальцами моих скул, притягивая ближе, и поцеловала. Нежно.