О расколотых мирах

– А бармен говорит: "У нас очень строгая политика в отношении улиток"... – Лиз, давай не сейчас, мы же торопимся! – я мягко кладу руку подруге на плечо. Надеюсь, она не чувствует, как дрожат кончики моих пальцев. – Ты расскажешь мне эту шутку чуть-чуть попозже... – Вась, я тебя не узнаю, – хихикает Лиза. –Ты за один день превратилась в такую зануду! Шутка-то короткая, послушай, это быстро. И смешно. Оборжëшься!       Но тут звенит звонок, и мы со всех ног мчимся в класс. К моему счастью, обществознание ведëт строжайший препод, который за каждый писк ставит два. Даже Лизка, неугомонная и, кажется, бесстрашная не решается издать при этом исчадии Ада лишний звук. Я ненавидела этот урок. На нём нужно было сидеть ровно, не вертеться, записывать, и, о ужас, делать вид, что тебе интересна речь преподавателя! Это уже абсолютно точно ниже моего достоинства! Но сейчас я чувствую странное, глупейшее облегчение. Следующие сорок пять минут мои. Я могу отдохнуть. Расслабиться. До следующей перемены.       Наверное, я из прошлого, узнав, чем я сейчас занимаюсь, сошла бы с ума от такой наглости и глупости. Стараюсь заткнуть лучшую подругу! Стараюсь заставить её забыть какой-то действительно смешной анекдот. Её, главную юмористку класса, смелую, энергичную. Самую лучшую и прекрасную. А ведь шутки были важной частью нашего общения. Наша дружба родилась из шутки. Наша жизнь закончилась шуткой.       Я не знаю, почему после этого анекдота мир вдруг решил сломаться. Почему после последних строчек старой, как мир, шутки, всё вдруг резко заканчивается и начинается вновь. Где мы провинились? В чём смысл заставлять меня верить, что если вдруг Лиза не произнесет эти слова, то что-то изменится? Я не знаю. Но уже больше сотни раз я проживаю этот день. Отсиживаю нуднейший урок обществознания, ем подгоревшие оладьи и здороваюсь с объектом своей симпатии. А ещё пытаюсь остановить Лизу. Растянуть тот момент, когда мы еще вместе, когда не разлетается наш мир на части. Когда можно жить и любить.       Но всё обрывается, как только она заливается смехом.       Сорок минут пролетают подобно одному мгновению. Звонок на перемену не поет, трещит, и Лиза, широко и лукаво улыбаясь, смотрит на меня. Глаза её заговорщически сверкают.       Я не успеваю придумать причину, по которой сейчас смеяться неуместно. Не умею я врать! Вместо этого я немею, бледнею и дрожу, точно осиновый лист на ветру. Но Лизка уже вошла в раж, она не замечает, что я смотрю на неё как испуганный щеночек. Она не видит, как сжимаются под партой мои руки в кулаки. И как я вдруг становлюсь совершенно маленькой и беспомощной.       Когда Лиза хочет поделиться чем-то действительно смешным, она ничего более не чувствует. – Так вот, и бармен говорит: "У нас очень строгая политика в отношении улиток"       Закрываю глаза. Готовлюсь. – ...мы их не обслуживаем!" И выкидывает её из бара....       В моих глазах уже блестят слезы. Вот он, конец. Очередной конец, очередная пытка близко. – Через неделю улитка приползает и говорит: "Ну и нафига ты меня выкинул?!" – доносится голос моего одноклассника откуда-то сверху.       Я замираю, и.... Ничего не происходит. Мы смеëмся: они от абсурдности и глупости анекдота, а я – от облегчения. И непонимания. Что происходит? Почему мир не развалился, как обычно? Неужели это было лишь игрой воображения? Или же, дело в том, что анекдот закончила не Лиза?       С каждым вдохом мне становится легче. Тревога отступает. – Прости, не сразу понял, где брешь, – вдруг шёпотом говорит тот самый одноклассник, наклонившись к моему уху. – Ну никак не ожидал, что в ней... Мне очень жаль, что тебе пришлось такое пережить. Прими компенсацию от Ордена Сурка, пожалуйста.       Аккуратно вкладывает в мою руку старые механические часы. "Орден сурка"? Ну что за глупое название! И подарок странный какой-то. Смеюсь и нервно дëргаю плечами. Но на всякий случай посильнее сжимаю лизину руку. Чего только в мире, чёрт возьми, не бывает!