Лица в дыму

Дадли Гровер считал себя талантливым копом, но одна вещь всегда давалась ему с трудом – скрытность. Да и в самом деле: это он – закон, а таиться должен преступник, прячущийся от правосудия. Так считал инспектор. Однако, сейчас играть в прятки всё же приходилось. Судя по тому, что Дадли услышал, дело было очень плохо. Взволнованный и потрясённый голос из рации поведал майору Гроверу, что в городе бунт, всюду снуют разъярённые банды одиннадцатых, предводимые профессионалами в чёрном – рыцарями Зеро. Что, по всей видимости, Новый Токио уже не спасти, и нужно искать пути для эвакуации, поскольку мятежников – тысячи и тысячи, а военные отступают к дворцу генерал-губернатора. Дадли был не склонен к панике, бежать не собирался, но кое-что в рассказе ему очень не понравилось. По словам его неведомого информатора (кто именно говорил, инспектор так и не опознал – видно какой-то совсем недавно заступивший на службу новичок с другого участка: потому и волнуется так сильно) всякие переговоры с местными бессмысленны, поскольку они утверждают - их обманули и предали: солдаты армии Британии расстреливали всех одиннадцатых на стадионе и в центре города до того, как прибывшие чёрные рыцари остановили бойню. И, вроде бы, по имеющимся данным, информация японцев правдива. Но как? Они что там, с ума все сошли? Как это было возможно? Ответа на вопрос Дадли Гровер не знал. Но верил, что скоро всё выяснит. Он направлялся к своему полицейскому участку, где, как инспектор надеялся, удастся покончить с этой безумной неопределённостью. И ещё, возможно, наконец, принести некоторую пользу, а не просто жаться к стенам и тёмным углам, словно напуганная крыса! Сам этот способ передвижения усиливал страх – подобным образом перемещается беглец, жертва, добыча. Так, по крайней мере, казалось Дадли. Впрочем, не страх, вовсе нет - другое мучало его куда больше. Сын. Где он в этом бедламе? Что с ним? Дадли Гровер никогда не был мастером долгих светских бесед, не отличался вежливостью, говорил правду в лицо, а потому друзей не нажил. Жена – ту он любил всем сердцем. А Алан… Его он тоже любил, но словно бы не мог этого показать. Не шептать же это взрослому сыну на ухо, гладя того по голове, право слово! Инспектор… Ему, старому бульдогу, были незнакомы слова любви. Мда... Если на то пошло, он вообще невысоко ставил слова. Дела – вот что чего-то стоит. Определяет, каков есть человек. И он делал - как умел: не лез к сыну с нотациями и нравоучениями, не мешал ему жить и идти своим путём, регулярно высылал деньги на обучение. Немного, да. Но, вроде бы, не так уж и мало. И всё же Дадли явно ощущал себя по многим счетам задолжавшим сыну... Кто знает, если он сейчас продолжит двигаться в сторону родного участка, увидит ли он Алана ещё когда-нибудь? Меж тем пейзаж вокруг Дадли Гровера менялся самым драматическим образом: если в доках следов происходящих в городе событий было не видно, то чем дальше, тем больше становилось осколков стекла, выбитых дверей, луж какой-то жидкости, пятен крови, а ещё дыма, дыма, дыма. От него щипало в глазах. У Дадли пошли слёзы. Он подумал зло и раздражённо: «Ещё наплачешься, дурак, а сейчас только не хватало проморгать из-за этого в дыму чёрных рыцарей!». Но ему везло – за весь путь инспектору попалась лишь пара банд, слишком занятых грабежом, чтобы его заметить. Да и вооружение их состояло в основном из ножей да дубинок – лишь у одного была в руках винтовка. Дадли намеревался даже выхватить свой пистолет, положить одного для острастки и начать вкрадчивый допрос, но раздумал: из них всё равно вряд ли много информации вытянешь, а шум выстрела мог привлечь внимание более крупной рыбы… Вот знакомый магазин Джэймсона, торгующий зонтами и тростями. Осталось миновать один квартал, потом налево – и он достиг цели. Ещё не повернув, не увидев той печальной картины разгрома, которая открылась ему спустя несколько секунд, инспектор Гровер уже понял, что дело плохо. По звуку. А вернее по его отсутствию: участок всегда шумел, равно как и площадь, но теперь – ни приказов, ни выстрелов. Ничего. Совсем. Только кровь и огонь. Здание полицейского управления пылало, но как-то невесело, тихо, уже догорая. Над площадью кружились обгорелые остатки бумаги: листы дактилоскопии, досье, дела – сгинуло в пламени и пошло по ветру всё. Его труд, годы и месяцы работы, обращён в золу, понял Дадли. Он осознал это без особенной злости даже, с покорностью, немой и глупой. Закон, бывший до того на положении крупье в казино, с которым можно играть и даже одержать какое-то количество побед – только чтобы в итоге всё равно уступить раньше или позже – стал беспомощен в Новом Токио. Преступники – на свободе, гуляют по городу. А всё, что может указывать на них, изобличить их - стало прахом. Пеплом. И точно также прахом обратилось и место работы инспектора Гровера, и, похоже, его товарищи - если, конечно, они у него когда-то были. Дадли медленно приближался к пепелищу. Лишь тут он заметил, что к узорчатому чугунному забору прислонены фигуры – одна, две, три. Только нет. Прислонённые – неверное слово. Прикованные! Мертвецы, соединённые наручниками с прутьями решетки, по большей части продолжали стоять, но несколько прогорело настолько, что кости проскользнули сквозь стальной обруч – они сидели. Дадли Гровер молча и с поражающим его самого безучастным спокойствием медленно прошёл вдоль строя покойников, стараясь узнать каждого в лицо. Это было нелёгкой задачей. Маус, Кемпбелл, Смит... Или не он? Слишком мало осталось, чтобы разобрать наверняка. Здесь были все. …Стоп! Нет. Где же шеф? Куда подевался полковник Клеймор? Дадли завертел головой – и вскоре обнаружил ответ на свой вопрос: вот же он, висит на дереве, тоже опаленном, вздёрнут на праздничной гирлянде с флажками. Странно, что часть из них до сих пор не сгорела. Шаг, ещё один – стоит, наверное, снять его… Вдруг где-то сзади, за спиной у инспектора раздался взрыв – негромкий, но отчётливый хлопок. Из окна третьего этажа вырвался язычок пламени, вылетел кусок какой-то деревяшки, красиво искря в полёте, а следом за ним - ещё какие-то обломки. Дадли развернулся и пошёл в их сторону. Зачем? Трудно сказать. Он был по-прежнему спокоен – за жизнь инспектор Гровер повидал всякого, а покойники, которых он находил на службе, были не лучше и не хуже этих. Апатия – вот то чувство, что владело им. Да, именно. Он посвятил свою жизнь гиблому делу – вот что паршиво. Всю – и поздно что-то менять. Установлению порядка, искоренению зла – в отблесках пламени это казалось таким глупым. Что теперь, Дадли Гровер? Куда пойдёшь? Побежишь, как советовала рация? А зачем? Чтобы стать противной самому себе бесполезной обузой? Что-то звонко хрустнуло под сапогом – стекло, рамка с небольшой фотографией. Похоже, она в числе прочего вылетела из окна третьего этажа, выброшенная силой взрыва. С фото на инспектора смотрели глаза - удивительно знакомые, родные и любящие. Лиза! Его жена! Выходит, это было окно его, Гровера, кабинета! Он умудрился не узнать его из-за дыма и чёрных горелых клякс. Фото стояло на тумбочке слева от рабочего стола. - Лиза, - прошептал инспектор тихо, - Лиза, ты со мной, в такой час... Дадли Гровер не был религиозен и презирал суеверие, но здесь – поверил, что это - знак свыше. Её глаза – у их сына такие же. Алан. Вот то, что осталось после Лизы, то, что останется после него самого. Инспектор… Он – сыгранная карта, пустая скорлупа, старый бойцовый пёс, который и чувствовать как человек, похоже, разучился, судя по реакции на трупы коллег. Алан – живой, молодой, вроде бы даже влюблённый (Проклятье! Вроде бы! До чего стыдно стало Дадли Гроверу, что он не знал этого наверняка!). И его судьба должна быть другой. Ему – жить. Дадли вытащил из кобуры пистолет, снял предохранитель. Огонь смыл всё лишнее, цель его ясна. Он найдёт сына! Теперь это – самое главное. Найдёт и спасёт его!