***
Как слуга-«мышь» разбирался во всех переходах Лаик, для Дика осталось загадкой, они прошли не меньше полудюжины внутренних лестниц, то спускаясь, то поднимаясь, и, наконец, оказались в низком, сводчатом зале, способном вместить несколько сотен человек. В углу сиротливо жался стол. Сам по себе он был достаточно велик, но в огромном помещении казался чуть ли не скамеечкой для ног. Дикон и братцы Катершванцы, с которыми он еще «не был знаком», чинно заняли указанные им места, украдкой разглядывая тех, кто пришел раньше. Напротив Дика вертелся на стуле смуглый, черноглазый юноша. Ричард еще не видел кэналлийцев, но был готов поклясться, что непоседа — южанин. Однако на безумного он не походил, и вариант с отпрыском Алвы отпадал. Рядом разглядывал свои руки молодой человек с безупречным лицом, скорее всего, наследник дома Приддов, на которого опасливо косился прыщавый курносый парень с острым кадыком. Рассмотреть остальных Дикон не успел, так как появился капитан Арамона. Надо отдать должное господину начальнику, свой выход он обставил с блеском. Окованные бронзой двери с грохотом распахнулись, в столовый покой ворвался сквозняк, у темных створок встали гвардейцы, стукнули об пол древки алебард, и унары лицезрели свое начальство. Священник задерживался. В полный рост Арамона напоминал вставшего на задние ноги борова, но смотрел орлом. Накрахмаленный воротник достойного дворянина был столь широк, что увенчанная шляпой с перьями пучеглазая голова казалась лежащей на блюде, белый колет с гербом украшала толстенная золотая цепь, а штаны не уступали размером дагайским тыквам. На фоне этого великолепия черный олларианеп казался полуденной тенью, отбрасываемой вздумавшей прогуляться пивной бочкой. — Роскошь, — прошептал кто-то из унаров, и Дикон едва удержался от того, чтобы оглянуться. Арамона торжественно прошествовал через гулкий зал, занял место во главе стола и бухнул: — Унары, встать. Дик вскочил вместе со всеми, ожидая продолжения, и оно не замедлило последовать. — Вы думаете, что я ваш капитан? — вопросил Арамона. — Нет! Эти полгода для вас я бог и король. Мое слово — закон. Запомните это! Вы не герцоги, не графы и не бароны. Вы унары! МОИ унары! ... Ричард ожидал, что будет тяжко, но его воображению было до такого далеко. — ... Сейчас унары по очереди, начиная с того, рядом с которым я стою, выйдут на середину трапезной и громко и отчетливо назовут свое имя. Затем отец Герман, когда прибудет, прочтет молитву о здравии Его Величества, и все отправятся в фехтовальный зал. Завтрак позже. Я хочу посмотреть, что за кони мне достались на этот раз. Итак, унар, встаньте и представьтесь. Толстый кареглазый парень встал точно на указанное место и гаркнул: — Карл. — Унар Карл. Повторите. — Унар Карл! Следующий. Один за другим унары называли свои имена, а Ричард старался всех запомнить. Многих он угадывал, некоторые его удивили. Однако среди них он не видел того самого. Двадцать один человек, несчастливое число! Если верить примете, кто-то обязательно умрет, но отец не верил в дурные приметы. Герцог уехал из дома в новолуние после дождя и не повернул коня, когда дорогу перебежала кабаниха с детенышами. Эгмонт Окделл не верил в дурные приметы, а Рокэ Алва утопил восстание в крови и своими руками убил отца. Дик должен отплатить, а для этого нужно сжать зубы и терпеть все — капитана Арамону, кэналлийские физиономии, олларианцев, холодную келью, зимнюю слякоть, человеческую подлость… Его мысли прервали резкое молчание и повернувшиеся головы всех унаров сразу. В зал вошли пара слуг и священник, практически тащивший за собой последнего, двадцать второго унара. Его поставили рядом, высокого для шестнадцати лет, шипяще хихикающего и продолжающего осматриваться по сторонам, и, судя по неровно остриженным черным волосам, не мог сидеть на месте он почти всегда. С первого взгляда Ричард понял, что это и есть бастард Алвы. С безумными яркими глазами в ореоле длинных ресниц. Никаких благородных черт в нем не наблюдалось, кроме неплохого профиля и изящно прямого носа. Единственное, что явно выделялось — неровный шрам прямо под глазом, старый и очень грубо сшитый. При этом на дикого зверя юноша не походил. Образ волчонка растворился в реальности. Юный Алва смотрел прямо в душу, хотя и недолго, только мельком оглядывая всех присутствующих. Отец Герман лично довёл ублюдка Алвы до стола за плечи. Арамона застыл как будто в ужасе, видимо, догадался. — Унар Лусио прибыл менее часа назад, — пояснил капеллан. — Первый Маршал лично довёз его до ворот и поторопил с клятвой. Сказал, что его слова достаточно как ментора и попечителя. Также попросил быть с ним помягче. Арамона подобное возмутило. Несмотря на бледность, он подошёл к новому унару и сурово посмотрел ему в глаза. Однако Лусио не растерялся. Более того, он вообще не отреагировал, как надо. Только тонкие обветренные губы мальчика растянулись в немного блаженной улыбке. — Представьтесь, унар. — А? — Алва чуть склонил голову на бок, словно птица. — Я Луффи. А ты кто? Его голос оказался неожиданно высоким, не до конца сломавшимся, но с едва заметной на слух хрипотцой. Такой больше походил старой женщине, чем юнцу Капеллан протяжно вздохнул, практически заглушая раздувающее капитана изнутри возмущение. Сам Ричард не знал, как реагировать. Солнечная улыбка сына Ворона не вызывала ни капли отвращения, только жалость. Сразу стала ясна благосклонность священника. Отец Маттео подробно объяснил, в чем отличие дурака от безумца. На данный момент Лусио казался именно первым. — Я голоден, — прямо заявил мальчик, расслабленно покачиваясь взад-вперёд. — Нас кормить будут? Также стало ясно, почему Ворон его прятал. Кэналлийцы также оба были удивлены. Глупый и чистый, с нулевым воспитанием отпрыск был пятном на репутации рода, известного своими грехами. Ричард Окделл частенько загадывал на что-то маленькое, связывая его с большим. Сейчас он решил во что бы то ни стало помочь дураку освободиться от власти Ворона. Если это ему удастся, то… То Талигойя освободиться! На сегодня это была уже вторая клятва, помимо убийства крысы в его комнате.***
В первый раз Суза-Муза-Лаперуза граф Медуза из Путеллы заявил о себе хмурым зимним днем. Капитан Арамона поднял крышку супницы и выудил оттуда огромную ярко-малиновую перчатку с шестью пальцами. Перчатка была с левой руки, что по кодексу поединков означало вызов, посылаемый отсутствующему. Дескать, вызывающий не застал вызываемого дома, но не счел возможным откладывать объяснение на потом. Каким образом перчатка оказалась в столь любимом капитаном наваристом бульоне, оставалось загадкой, но она там была. После насыщенного шалостями неизвестного дня, Ричард пытался догадаться, кто это был из остальных унаров. Эстебан и Альберто отпадали сразу — оба были любимчиками Арамоны и ярыми сторонниками Олларов. Константин, Франсуа и Северин с Анатолем и Макиано гоже пользовались Арамоновой благосклонностью. Валентин Придд был холоден и осторожен, он с Диком и то не разговаривал, чтобы не вызвать подозрений. Хотя, с другой стороны, днем можно быть одним, а ночью — другим… Норберт с Иоганном могли испортить портрет, но до перчатки с гербом они бы не додумались. Арно, наоборот, мог послать капитану вызов, но не стал бы портить стены и возиться с навозом. Луитджи боялся всего на свете, а Карл всего на свете, кроме Луитджи. Эдвард? Юлиус? Паоло? Может быть… Особенно Паоло. Черноглазый унар обожает всяческие каверзы и чуть ли не в открытую дразнит Арамону и менторов. Ему все сходит с рук — еще бы, кэналлиец, из знатных, и наверняка родственник маршала. Ричард прекрасно понимал, что позволь он себе десятую долю того, что позволяют Паоло и Эстебан, его бы в Лаик уже не было. Арамона невзлюбил юношу с первого взгляда и делал все, чтобы его жизнь стала невыносимой. Последним вариантом оставался Лусио. Арамона искренне и открыто его презирал, но также и открыто потворствовал ему. Лусио позволял себе все, что не позволял себе даже Паоло. Он открыто и в лицо называл капитана «Свином на блюде», трижды кидал в него, да и в остальных унаров, тренировочные мечи (извиняясь и утверждая, что случайно), на занятиях занимался чем угодно, кроме учёбы, и хуже всего было, когда он никому не мешал — голыми руками сломал парту и окрасил форму и лицо в фамильные цвета чернилами. И это только если он не терялся и всё-таки приходил. Несмотря на это, Ричард был абсолютно уверен, что это не он. Все его действия были непреднамеренны. Да и над перчаткой и портретом он смеялся так искренне, в голос, что было ясно — он сам такого не ожидал и скорее объявит Сузе-Музе, что хочет подружиться. Выбор «друзей» у отпрыска Алвы был странный. В первый же день он подошёл к рыжему мальчишке, ткнул его под ребра тренировочным мечом и сказал: — Ты точь в точь мой друг. Ты умный? Или, чуть позже, запугав Карла, он со смехом и на весь зал объявил: — Ну ты и трус, я тебя ненавижу! И многое другое. Досталось даже Ричарду, когда их поставили в пару, видно надеясь, что они друг друга убьют: — Почему мне говорят, чтобы я тебя боялся? — слишком резкий замах. Теперь Лусио был без шпаги. — Пригнись! — Валентин успел увернуться. — Простите. Несмотря на грубость и глупость, Лусио умудрялся неплохо общаться со всеми. Даже порядки ему были не указ. Первые четыре месяца унары встречаются друг с другом лишь в трапезной и на занятиях в присутствии слуг и менторов, а на ночь спальни запираются. Другие унары, особенно Алва, как-то умудрялись общаться под чужими взглядами, у Дика это не получалось. Лишь по прошествии испытательного срока фабианцам разрешают отлучаться в город, а вечерами гулять по парку или собираться на превращенной в подобие террасы крыше трапезной. Поездок Дик ждал, встреч и разговоров с товарищами — нет. Зима выдалась холодной, но были в этом и хорошие стороны — солнце не давало впасть в тоску. Днем унары занимались, и Ричард особенно следил за Лусио. Фехтовал тот скверно, предпочитая обрушивать на противника шквал сильных ударов, словно у него в руках была просто палка, или вообще переходить в рукопашную. Что интересно, он почти всегда побеждал. Несмотря на гибкость, его постоянно заносило в танце, балы были явно не для него. Простенькую песенку на стихосложении про герцогства Талига все со смехом кое-как приняли, на арифметике он спал, как и на истории с олларианством, если вообще доходил до классной комнаты. По вечерам всех разгоняли по кельям, хотя монастырский устав наверняка был мягче. Раздался писк. Сразу же вырвавшись из своих мыслей, Ричард выскочил из теплой и желанной кровати и схватил сапог. Крыса была рядом. Он видел, как тварь пробежала и замерла, скрывшись, и теперь сосредоточенно целился. — Что ты делаешь? Ричард услышал вскрик и не сразу понял, что кричал он сам. Держа сапог наготове, он развернулся и встретился взглядом с Лусио. — У меня крыса. — Это сапог. — Нет, в комнате. Лусио посмотрел на пол, не моргая. Только сейчас Ричард понял, что полностью одетый сын Алвы стоит с ним в одной комнате. — Что ты здесь делаешь? — Я ел, — ответил Лусио как ни в чём не бывало, роясь по карманам. — Я прихватил сыра. Хочешь выманю? — Пожалуйста. Ричард отступил к стене, глядя на действия безумца. Тот бесшумно подошёл к кровати, встал на корточки и протянул руку с кусками хлеба и сыра. Он замер, поцикивая. Нормальный человек не мог стоять так неподвижно, и сам он не мог пошевелиться, чтобы напасть. Можно было потом сказать, что Алва ворвался в его комнату с намерением убить. Раньше, чем он на это решился, показалась крыса. Она без опасений встала передними лапами на широкую ладонь. Однако вместо того, чтобы её схватить, мальчик начал гладить крысу большим пальцем. — Дикон боится тебя, — серьезно заговорил он. — Дикон не хочет с тобой дружить. Пожалуйста, не пугай его. Крыса возмущённо запищала, словно в ответ. — Пожалуйста. В комнате Арамоны больше еды и тепла, зачем тебе тут сидеть. Опять писк. Ричард всё больше склонялся к тому, что это всё сон. — Пойдём, я проведу тебя. Крыса шустро забралась ему на плечо, и Лусио встал, отряхивая руки. — Вот и всё, — Лусио улыбнулся. — Ну, я пошёл. Бывай, Дикон. Ричард обступил маркиза, окончательно приходя к выводу, что спит. — Спасибо, Лусио, — невольно пробормотал он. Его кровный враг только засмеялся сквозь зубы. Этот смех звучал странно для такого экспрессивного и несдержанного человека. Слишком тихий, слишком шепотом: «и-ши-ши-ши». — Зови меня Луффи. Спокойной ночи. Утром Ричард понял, что что-то пошло не так. Заржавевший замок был сломан.***
Духота и дым курева и благовоний стояли в пустующем помещении. Шуршали раздаваемые карты и звенела посуда. Играли на полу, делая ставки распределённый между игроками виноград, словно дети, но кто-то уже отдал свою шляпу. Шёл вялый светский разговор. — Арамона отдал честь грязным шампуром. Ему подменили шпагу. — Какое неуважение к шпаге. — Как мы до подобного не додумались? — Какое неуважение к шампуру. — Именно поэтому и не додумались. — Кому-то здорово попадет после этого. Смех заполнил комнату. Окажись камердинер рядом, он бы был рад, что они не пригласили коня. В этот раз. — А что с пацаном? — Сеньор сказал, что он нам понравился бы. — Значит, адекватный. — Пока. — А как играть? — Ты не знаешь правила? — До раздачи сказать было нельзя?! — Ну, Луффи умудрялся выигрывать иногда, так что ничего сложного. Наступило молчание. Все присутствующие вздохнули, ощущая, как в комнате холодно и тихо, несмотря на духоту. Их солнце украли на зиму, и ничего сделать они с этим не могли. — Пошли доставать сеньора? — Пошли доставать сеньора. — Сеньор не был на ужине. — Сеньор должен мне бой. — Сеньор потратился в этом месяце больше, чем в прошлом. — Изверги вы все.