Трехногий ворон

Когда-то латунные волосы, нынче снежно-белые, вызывали много вопросов о прозвище почти тёзки кардинала. Каждая встреча Сильвестра с братом Сильверсом «Тёмным» вызывала насмешки от окружающих. Сейчас их спасло уединение. Сильверс щедро налил в шадди «Гроб Астрапа» из фляги и предложил начальнику. — Благодарю, воздержусь, — Сильвестр поморщился, видя такое издевательство над напитком. — Зря, сочетание просто от Создателя. — Не богохульствуйте. — Прошу меня простить, друг Квентин. Дорак вздрогнул. Глава эмерской церкви всегда вёл себя панибратски. Часть жизни он провел на корабле Марикьярре, и неизвестно, имеет ли он ещё право на сан, но никаких свидетельств преступлений найти не удалось. — Что с налогом? Всё посчитано верно? Двойной налог в противовес тройному Нодора. Провинция не участвовала в восстании напрямую, но её герцог лично поддержал его и не смог замести следы. Под суд он не попал, умудрившись пропасть в море. Его «потерянный в детстве сын» воспитывался богатым рэем, что делало его послушной марионеткой, и это стало послаблением народу. Кардинал помнил, что юноша, примерно ровесник Ворона, будь нелана дурная погода Эмера и утраченные документы, как две капли воды похож на своего предполагаемого отца. Это заставляло его сомневаться, что Вильям является именно лже-наследником, но пока всё шло хорошо. — Да, всё верно, — Сильвестр нахмурился. — Я хотел обсудить другие вопросы. Во-первых, пропажа кораблей других государств вокруг острова. — Право, кардинал, — Тёмный насмешливо прищурился, глаз со шрамом закрылся. — Погода лучше не стала: ветра не утихают, внезапные дожди, туманы и прочее как обычно. Чудо, что наши корабли держатся. — Значит, вы отрицаете наличие морских разбойников? — Если разбойники, то только в горах, если морские, то не наши. Эмерцы выходят в море всегда под флагом Олларии, чтобы получить компенсацию. Они не так безумны, как южные братья в море. — По себе судите. Сильверс развёл руками. Кардинал ни капли ему не верил, но проверить не мог — экстремальные условия и неприспособленость к ней большинства делали проблематичным план послать туда шпиона. — Тогда второй вопрос: что у вас с делами духовными и светскими? Эмерец поставил чашку. Его лицо помрачнело, было видно, что ему не просто об этом говорить. — Ро… рэю Роже всё хуже. — Что случилось? — С тех пор, как его сын сбежал, болезнь прогрессирует. Все в смятении. Он просит отправиться на родину, возможно, в последний раз. Шан… Вильям собирается проводить его лично и предлагает остаться в Олларии на обратном пути, чтобы назначить ему замену. Сердце Сильвестра невольно кольнуло. Преданность Вильяма Фигерланда отнявшему у него реальную власть человеку трогала и пугала. Если это на самом деле была правда, а ответственное лицо приказало долго жить, стоило ослабить поводок, чтобы не упустить. — Мудрое решение. Вы славно постарались. — Мне есть, чем гордиться, — Сильверс улыбнулся. — Смогли ли вы также повлиять и на народ? Взявший в руки чашку и сделавший глоток поперхнулся. — Боюсь, лично я этим не занимаюсь, — откашлявшись, Сильверс пожал плечами. — Эсператизм не настолько там силён, чтобы воплощать все свои пороки, и в целом похож на олларианство. — Как так? — Местное духовенство оказалось достаточно мирным и согласилось частично перейти к нам, чтобы не создавать сопротивления. У них крепкое отношение с народом и пара местных непризнанных святых, один из которых явно проповедовал олларианство ещё во времена Франциска. Возможно, хотел подготовить почву для своих, но не успел переименовать. — Тогда не забудьте подать на рассмотрение. — Всенепременно. — А что это за символы? Рукава эмерца были расшиты шёлком, зелёным, как свежая трава. Материал был подозрителен, но не сильно. Узор не совсем соответствовал требованиям, но ждать правильный от дальней провинции было несправедливо. — Четырехлисник символизирует удачу и того святого, крест — стороны света, полукруг — солнце, рассвет, а завитки –возвращение из дальних стран. Портнихи их везде лепят, особенно на тех, кто выходит в море. Так сказать, бессловесное пожелание удачи. — Хотите сказать, народ вас любит? — Не берусь отвечать на этот сложный вопрос. Эмер находился слишком далеко, ближе к Ардоре и дальше в море, чем Марикьярра, и оставался слишком незначительным по многим вопросам, а также не влиял на большую политику, если не брать в расчет пропавшие суда. Сильверс оставался доволен выпивкой и небольшой, необременяющей властью. Послушный герцог, тихие народ и духовники. Предпочитающий держать ухо в остро Сильвестр был рад расслабиться хотя бы в обществе старого друга.

***

Гостиница «Мерин и кобыла» оказалась небольшой и уютной, хотя и слишком тёмной после яркого солнца дня. На вывеске красовалась игривая молодая кобылка, за которой уныло наблюдал старый, сивый мерин. Вывеска была веселой, физиономия трактирщика — тоже. Эйвон Ларак занял две предложенные ему комнаты и заказал туда баранину, тушеные овощи и красное вино. При этом трактирщик жаловался, что кто-то значительно подчистил его запасы, хоть и заплатил. Не обратив внимание, Дик наслаждался отдыхом и горячей едой, не слишком веря, что кансилльер Талига почтит своим вниманием жалкую придорожную гостиницу, но он ошибся. Едва на ближайшей колокольне отзвонили десять, как в дверь коротко и властно постучали. Эйвон отворил, и на пороге возник еще один монах, пожилой и тучный. Оказавшись внутри, олларианец отбросил капюшон, открыв некрасивое отечное лицо, впрочем, умное и приятное. Глубоко посаженные глаза гостя подозрительно блеснули. Ричард не сразу, но узнал его. — Дикон! Совсем большой… Одно лицо с Эгмонтом, разве что волосы темнее. Эйвон вам не следовало соглашаться на эту авантюру. — Я был против, но Мирабелла считает, что Окделлы не могут отказать, если их призывает Талигойя. — Талигойя. — Густые брови кансилльера сдвинулись к переносице. — Талигойя, вернее, Талиг безмолвствует. Ричарда вызвал кардинал. Что у черного змея на уме, не знаю, но добра Окделлам он не желает. Ричард, — Август Штанцлер пристально посмотрел на юношу, — постарайся понять и запомнить то, что я скажу. Самое главное, научиться ждать — твое время еще придет. Я понимаю, что Окделлы ни перед кем не опускают глаз, но ты должен. Ради того, чтоб Талиг вновь стал Талигойей. Обещай мне, что последуешь моему совету! — Обешаю, — не слишком уверенно пробормотал Ричард. — но если они… — Что бы они ни болтали, молчи и делай, что положено. Ты хороший боец? — Со временем он превзойдет Эгмонта, — вмешался Эйвон, — но пока его подводит горячность. — Я бы предпочел, чтоб он превзошел Ворона или Рыжего, а то и Сокола, — вздохнул капсилльер. — но это вряд ли возможно. Дик, постарайся употребить эти полгода для того, чтоб догнать и перегнать большинство своих товарищей. Смотри на них, пытайся понять, что они за люди, возможно, от этого когда-нибудь будет зависеть твоя жизнь, а кого не стоит подпускать на пушечный выстрел. Ричард кивнул, сжимая кулаки. Другого выхода для себя он не видел. — Помни, в Жеребячьем загоне нет герцогов, графов, баронов, нет Окделлов, Савиньяков. Приддов. У тебя останется только церковное имя. Родовое ты вновь обретешь в день святого Фабиана. Тогда же будет решено, оставят тебя в столице или вернут в Окделл. Я постараюсь не терять тебя из виду, но в «загон» мне и моим людям хода нет. Через четыре месяца унары получают право встречаться с родичами, но до тех пор ты будешь волчонком на псарне. Это очень непростое положение, но ты — Окделл, и ты выдержишь. Я старый человек, но с радостью отдал бы оставшиеся мне годы, чтобы увидеть на троне короля Ракана, а Дорака на плахе, но пока это невозможно. Кансилльера Ричард внимательно слушал и запоминал сказанное. Другого способа узнать новую информацию у него не было, и слова Штанцлера ощущались как глоток свежей воды после долгой жажды. — С прошлого года дуэли среди унаров запрещены под угрозой лишения титула. Возможно, это и есть причина, по которой тебя вызвали. Сожми зубы и не отвечай. Когда-нибудь ты отдашь все долги. Тебе станут набиваться в друзья. Не верь. Доверие Окделлам обходится очень дорого. Никаких откровенных разговоров, воспоминаний или, упаси тебя Истинный, сплетен о короле, королеве, первом маршале и кардинале. Если тебе станут про них рассказывать — прерывай разговор. Если кто-то начнет хвалить твоего отца, говори, что утрата слишком свежа и тебе тяжело о ней говорить. Если собеседник желает тебе добра, он поймет. Если это подсыл — останется с носом. Ты все понял? — Все. — Ну вот и хорошо, — кансилльер улыбнулся. У него была удивительно располагающая улыбка, — а теперь давайте ужинать и болтать о всяких пустяках. Мысль была хороша, да и ужин оказался отменным, но болтать о пустяках и веселиться не получалось. Эйвон, прямой, как копье, молчал и со скорбным видом кромсал ножом нежнейшую баранину. Кансилльер натянуто шутил, а Дикон думал о том, что завтра останется совсем совсем один… Волк на псарне… Так сказал Август Штанцлер, а он знает, что говорит. Юноша прекрасно помнил главных врагов Талигойи, а значит, и Окделлов. Чужеземная династия Олларов и их прихвостни! По их милости великая держава превратилась в держащееся на страхе и лжи полунищее королевство, в котором истинным талигойцам нет места. Страна погибает, отец это видел, поднял восстание и погиб… — О чем ты задумался, Дикон? — Мягкая рука легла юноше на плечо. — Об отце, эр Август… — Я тоже часто его вспоминаю. Вальтер Придд — истинный Человек Чести, но заменить Эгмонта не может. Про пустозвона младшего Кавендиша и пьянчугу Вильяма и говорить нечего. Талигойя смотрит на тебя, Ричард Окделл, поэтому ты должен выдержать все. Любое унижение, любую несправедливость. Тебе — шестнадцать, сегодня твоя молодость — помеха нашему делу, но через десять-пятнадцать лет ты войдешь в полную силу, а наши враги побредут под горку. Я вряд ли увижу твою победу, но я в ней не сомневаюсь. Ты — наша надежда, Ричард, и я пью за тебя. За то, что ты стал таким же, как Эгмонт. — И пусть Создатель будет к тебе милосердней, чем к нему, — серьезно и грустно сказал Эйвон Ларак, поднимая свой кубок, — мы тебе не сможем помочь, мой мальчик, но наши сердца будут с тобой. — Так и будет! — Кансилльер осушил свой бокал и повернулся к Эйвону: — Вы слишком мрачно смотрите на жизнь. — Потому что в ней мало радости и совсем нет справедливости, — опустил седую голову Эйвон. — Эгмонт мертв, сын старика Эпинэ и трое его внуков мертвы, четвёртый сломлен и превращён в марионетку, Гарлинг пропал, Гвидо фок Килеан-ур-Ломбах мертв, а я, который не стоит их мизинца, живу! — Дядя Эйвон, — подался вперед Дикон, — вы не виноваты, ведь никто не знал… — Можно было и догадаться, — с горечью произнес Ларак. — Догадаться, что сделает Рокэ Алва, нельзя, — резко сказал кансилльер, — маршал — законченный негодяй, но подобного полководца Золотые земли еще не рождали. Я готов поверить, что ему и впрямь помогает Чужой. Упаси тебя Создатель, Дикон, иметь дело с этим человеком. Его можно убить, по крайней мере, я на это очень надеюсь, но не победить… — Вы правы, Август, — вздохнул старый рыцарь, — человек не может так драться, и человек не может быть таким подлым. — Насчет подлости, Эйвон, вы заблуждаетесь, — вздохнул Штанцлер. — Рокэ Алва — чудовище, это так. Для него чужие жизни не значат ничего, возможно, он безумен, но маршал — гремучая змея, а не подколодная. Он знает, что равных ему нет, ему нравится доводить людей до исступления, играть со смертью и с чужой гордостью, именно поэтому в спину он не бьет. Алва — враг и враг страшный, но за один стол с ним я сяду, а вот с кардиналом или Манриками я никогда не обедаю и не советую это делать своим друзьям. Два крыла Зла! Так назвал отец Маттео в тайной проповеди маршала Алву и Квентина Дорака, присвоившего себе имя святого Сильвестра… Именно от этих двоих нужно избавить Талигойю в первую очередь. — А его воспитанник, если и попробует напасть исподтишка, то только в бреду. — Как? — переспросил Ричард. — У Ворона есть воспитанник? — Так ты не слышал, мальчик мой? — Штанцлер очень удивился, когда Ричард неуверенно покачал головой. — Удивительно, ведь это лучше всего показывает, насколько велики грехи Первого Маршала. Хотя, это к лучшему. Каким-бы ужасным человеком он бы ни был, мальчишка не достоин такой участи, а тебе большую часть из этого слышать явно будет неприятно. Слова были полны жалости, что озадачило Ричарда. Меньше всего он ожидал, что Штанцлер будет жалеть отпрыска Алвы. Он чуть склонил голову, ожидая услышать всю историю, что и получил. Штанцлер задумался, как получше начать: — Где-то года три назад Алва внезапно объявил своим наследником мальчика. Возможно, его известные похождения наконец принесли плоды, но никто ничего не знает наверняка. История обычная, на самом деле. Вот только никто мальчишку не видел: ни приближенные, ни вассалы, ни духовники. Однако некоторые гости слышали вой и скрежет, словно в его имении заперт дикий зверь. — И его отправят в Лаик? — Ворон давно, уже как год прощупывает почву: заговорил об этом прошлой весной, чаще обычного проводит инспекции, намекает на благосклонность менторам. Наверняка Алва и Дорак дождались твоего появления и настроили безумца на вражду с тобой и Людьми Чести. Взять бы тебе оружие, но сомневаюсь, что капитан сам не побоится его и не запрёт. Кто знает, наверняка парень привык есть врагов маршала, и не захочет разбираться. Ричард невольно представил себе буквально волчонка; отросшие грязные волосы, обязательно черные, голодные глаза, щелкающий оскаленными зубами, испачканный в человеческой крови. После такого ему на самом деле стало его жалко. — У нас не выходит веселого застолья, мои эры, — усмехнулся Штанцлер, — мы, как лесник из притчи, можем говорить только о медведе. — Слишком дурные времена, — пробормотал Эйвон. — Будем надеяться, худшее уже случилось пять лет тому назад. Мы поторопились и не рассчитали. — Десять лет назад мы тоже поторопились и не рассчитали, и из-за этого потеряли старшего наследника Ракана. Чудо, что Альдо выжил. — Ларак безнадежно махнул рукой. — И поэтому торопиться мы больше не будем, — почти выкрикнул кансилльер, — мы будем ждать год, два, десять, но мы дождемся своего часа! Жертва мальчика не будет напрасной. Мы поступали глупо, нападая. Теперь пусть играет Дорак, рано или поздно он зарвется и совершит ошибку. Но, Дикон, мы этого тебе не говорили, а ты не слышал. Мне пора, друзья мои, и последний кубок я хочу поднять за всех Людей Чести, за Талигойю и за ее истинного короля. — Кансилльер тяжело поднялся, и Эйвон и Дикон последовали его примеру. — Над Олларией, нет, над Кабитэлой еще взовьется знамя Раканов. Ночь, какой бы длинной она ни была, кончится. За победу, мои эры! За победу! — Так и будет, — прошептал Дикон. В этот миг он не сомневался, что они победят, ведь правда па их стороне! Однако образ волчонка не желал выходить из головы.

***

Солнце сияло в отблесках луж, в пальцах нежно благоухал круглый рыжий цветок, сорванный в городе. Конь шёл по размытой дороге, покачиваясь. Лёгкий ветерок приятно охлаждал, шевеля отросшие черные волосы. Всё портил заворчавший живот. Его спутник застонал, совершенно нетипично для себя. Довели. — Мы поели, как эмерские крестьяне, час назад, а ты опять голоден? — Этого было мало! Ты ведь давился, мог и поделиться. — В следующий раз так и поступлю — меня до сих пор тошнит. И куда у тебя всё девается, ты же маленький. — Я не маленький, мы одинаково весим! — Я об этом и говорю. Ладно, сделаем крюк: неподалеку есть деревня, мы можем попроситься на постой. Не представляю, как ты выдержишь полгода. Настроение мальчика стало ещё хуже, отчего он также застонал. — Это вообще обязательно? — Да, мальчишка. Ты разве больше не хочешь встретиться со своим старым другом? — Хочу. Но я не хочу расставаться с ребятами и с тобой. — Вам нужно набраться сил после прожарки гусей. Вдобавок, ты можешь найти новых друзей, и в результате станешь ещё сильнее. Я пригляжу за командой, всё будет хорошо. Ты мне доверяешь? — Ага, — мальчишка широко улыбнулся. Мужчина в ответ поднял бровь, демонстративно удивляясь. — Каждый раз прямо неловко. Ответом ему стал только смех.