Игра

Гостиная Пуффендуя, 11 часов вечера       Извилистые, яркие, могучие волны Музыки страшно тарабанили по барабанным перепонкам, оглушая, а позже еще и опасно ослепляя. Голова расходилась по швам, перед глазами вспышками двигались люди в танце, на каждом повороте виднелись улыбки, а в руках волшебным (что не удивляет) образом появлялись стаканы с жидкостью со вкусом пряной клубники и лимонного сока, мирно перемешавшегося со льдом. Гадость.       Откашлявшись, на одну секунду наконец придя в себя, тебя снова куда-то тянет, словно вот-вот и ты на том самом жутком дне колодца, кричишь друзьям тебя вызволить из заточения каменных стен и ледяной воды под ногами, намочивших грязные кроссовки. Но, как по сценарию, тебя никто не слышит. Слышишь только ты. Чувствуешь только ты. И плачешь тоже только ты. Темнота, эхо отдаляющегося смеха, привкус клубники на кончике языка и Музыка. Громкая, страшная, всегда любимая Музыка.              — Выключите уже эту дрянь! — послышался недовольный женский голос. — Не имеете вкуса, так не подходите к оборудованию! От него должны исходить исключительно красивые симфонии настоящей музыки, а не это безвкусное дерьмо!       Пока бушующая Селвин орала на пуффендуйцев, что затеяли вечеринку в честь начала учебного года (наконец-то, а то Поттер уже хотел разнести весь Хогвартс в пух и прах из-за задержки традиции), остальные ученики не обращали внимания на оры, продолжая себе танцевать или вести весьма развратные разговоры неподалеку от суматохи. Каждый год всплывает какая-то язва, жалуясь на песни, и на этот раз это была Равенна. Хотя в тот раз тоже была она. И в позапрошлый, раз на то пошло…       Вечеринка в начале осени почти всегда устраивалась под руководством факультета Пуффендуй, ведь эти ребята считались самыми лояльными учениками, именно поэтому в комнате находились даже слизеринцы (если бы гриффиндорцы были зачинщиками, слизеринцы возвращались бы в гостиные с разбитыми лицами, также и наоборот). Конечно, были не все, ибо некоторые гордые циники решали проводить время в своих спальнях, а не дышать в комнате с каким-то «сбродом тупиц». В целом, это никого не волновало.       Вот младшие курсы обиженно кусали локти, ведь злые старшекурсники категорично запрещали посещать такие «посиделки», причем еще и подтрунивая, все больше зля забавных третьекурсников, которые со своим синдромом «я вообще-то уже взрослый», очень «дерзко» и очень «брутально» отстаивали свою осознанность и зрелость (именно они пять минут назад спорили о лучшем комиксе про Человека Паука).       С другой стороны, вряд ли эти «мы уже не дети» просто сидят и грустят по этому поводу. Сириус Блэк ведь как-то крал алкоголь.       Да, были времена… Сейчас же статус повысился. Теперь он не то, что втихаря пытается протащить его в комнату — он требует это сделать какого-то ученика, чье имя он забыл в ту же секунду, как оно было названо. Что ж, ученик не алкоголь, чтобы наизусть помнить его марку, правильно?       — Серьезно? Вечеринка и без огневиски? Нам что десять и мы на чьем-то дне рождения? — возмущенно фыркал Блэк, не обращая на крики какой-то белобрысой на другом конце зала, что уже, похоже, начала переходить в атаку, отбирая у безобидного и растерянного пуффендуйца магнитофон с музыкой.       — Э-э-э… — нервно тянул Браун, — мы думали на этот раз обойтись без него. Каждый раз после алкоголя все заканчивалось чем-то…не очень хорошим.       Сириус вздохнул. Еще чуть-чуть и…       — Послушай, мальчик без мозгов, люди приходят на вечеринку, чтобы повеселиться, потрахаться и напиться. И когда у кого-то отпадает два первых пункта, они переходят к третьему. Я, конечно, могу насладиться этими тремя сразу, все-таки, я — Сириус Блэк, но пока что, с отсутствием гребаного огневиски из-за какой-то идиотской предостороженности, у кого-то не может выполниться даже третий пункт, — гриффиндорец наигранно-мило улыбнулся. — Поэтому иди и принеси нам этот третий, очень важный пункт ко мне в руки, договорились?       Браун обидчиво отвернулся, бурча себе под нос глухое «придурок» и уходя прочь, показывая какие-то жесты неподалеку стоящему однокурснику.       Блэк тоже отвернулся, но не обидчиво, а с любопытством и детским интересом: Селвин все еще играла в игру «перетяни магнитофон» с каким-то студентом, чей галстук пчелиной расцветки забавно чертыхался от постоянных резких изменений в силе то одного, то другого ученика. И не один почему-то не хотел воспользоваться палочкой.       Усмехнувшись картине, он опустил взгляд чуть ниже их лиц, заметив ярко-розовые ботинки у слизеринки, искрящихся от слишком обильного количества блесток, что аж глаза с болью жмурятся, хотя стоит он на приличном расстоянии от ее странноватой персоны. Что ж, и если честно, эта новомодная обувь совсем не сочеталась с ее темным, почти что «мужским» образом, но Блэк отчего-то улыбнулся еще шире и еще коварнее.

Вспышка.

      Двое уже достаточно нетрезвых друзей сидели на полу, перебирая запасы еды (и не только еды) из мешка, которые Поттер посчитал нужным принести на «недо-свидание» с Эванс. Кто-то, однажды, сказал ему, что девочки любят сладкое. Никто даже не уточнял, что у кого-то могла быть аллергия или диабет. Поэтому, да, Джеймс, действительно, считал своим долгом принести Лили эти горы мармелада, шоколада, зефира, конфет, пряников, булочек, фантиков (???) из их личного склада Мародеров.       Вот только Мародеры никогда не были аккуратными: никогда ничего не сортировали, не убирали, не раскладывали все по своим местам и не задумывались о том, что из-за их же безответственности некоторая часть их собственно придуманных вредилок могла оказаться в мешке с едой.       — Ты как настоящий смурфик, Джим, — расплывчато улыбнулся Блэк, посматривая на его ярко-синюю шевелюру. — Как жаль, что я не увидел этот цвет волос на твоей ненаглядной Эванс.       — Она бы нас убила, — слишком уж радостоно ответил Поттер, что со всем не сочеталось со смыслом только что сказанной им фразой.       — Она бы тебя убила, брат, — фыркнул Сириус. — Ты же все-таки украл наш чертов мешок для того, чтобы угодить своей рыжей бестии.       Облик Блэка уже изменился в свой родной (красивый и неповторимый) часа так два назад, возможно, кто-то подумает, что Оборотное зелье действует очень мало, но те просто не догадываются, что двое этих чокнутых гриффиндорца сидят в Выручай комнате уже час четвертый: пьют, говорят о Лили, пьют, один уже плачет по Лили, снова пьют…       — А это что? — повернулся Блэк с каким-то странным предметом в руках к Джеймсу, лежащему всем телом на полу и смотревшему на цветочную люстру, а также на грациозные лозы лилий, пролегавших по длине огромного потолка.       — Лилии… — вздохнул семикурсник, прикрывая глаза. — Прекрасные лилии, что также вкусно пахнут…как и моя Лили.       Блэк закатил глаза, толкая друга в плечо.       — Идиот! — вскрикнул Джеймс.       — Ты, поэт в очках, смотри сюда!       В руках Сириуса красовался игрушечный маленький пистолет цвета розовой фуксии, чуть ли не ослепляющей глаза. Он покрутил его у себя в руках, а потом резко нажал на курок, казалось, под замедленное «Не-е-е-е-е-ет» Поттера, тянущегося рукой к маленькой, вылетевшей из «оружия» детальки в форме розоватой птички, которая мигом вляпалась прямо в стену напротив, образуя совсем маленькое пятнышко.       — Я ожидал большего, — фыркнул Блэк, убирая пистолет в какую-то кучу остальных непонятных вещей.       — Вроде Лунатик говорил, что оно не доработано, — медленно тянул Джеймс, наблюдая, как это «маленькое пятнышко» начинает разрастаться, заполняя каждую стену неприятным розовым цветом, а перемешанные с краской блестки начали слепить в глаза, как ранний солнечный свет из-за незакрытых шторами окон, заставляя жмуриться.       Теперь же оба гриффиндорца сидели с закрытыми глазами, не понимая, как выбираться из этого логова Барби.       — Да, вспомнил, — кивнул самому себе Блэк. — Идея насчет этого гомосексуального песка была моя.       Джеймс даже открыл один глаз, выгибая правую бровь.       — «Гомосексуально песка», Бродяга? Это ты так блестки только что назвал?       — Что не так? — фыркнул Сириус, ища руками тот самый пистолет, который он куда-то кинул.       — А что для тебя тогда обычный песок?       — Гетеросексуальные блестки, очевидно.       Когда все-таки нужный предмет был найден, Сириус с небольшим усердием встал с пола, дотрагиваясь до руки Сохатого, который был недоволен тем, что Блэк думает, что он не может встать сам (это было так, но все же).       — Итак, раз этот чертов купидон не смог прийти сюда, мы придем к нему.       Сначала Поттер абсолютно ничего не понял, в особенности, о ком идет речь. Тот только нахмурился, все еще держа глаза закрытыми. Потом, спустя пару минут молчания, тот резко замер и захотел открыть глаза, чтобы показать всем своим видом, как он против этой затеи.       — Нет, Бродяга…       — Да, Сохатый!       — Этот «чертов купидон» почти что устроил мне свидание с Лили, если бы не ты!       — Этот «чертов купидон» просто не хотел идти учиться, очнись, Джим! Ей нет до тебя и Эванс никакого дела! — всплескивал руками Блэк с закрытыми глазами. — И вообще, это будет наша первая шалость в этом учебном году! Почему ты меня бросаешь?!       — Не драматизируй! — криком парировал Поттер. — Я пьян и не понимаю половину твоих слов, но думаю, что ты снов начал драматизировать и поэтому, надеюсь, мое «не драматизируй» вписывается в ситуацию!       — Сохатый! — жалобно завыл Сириус. — Она меня засунула в кровать к Филчу, а ты не хочешь сделать ей безобидную пакость?! Ты за кого вообще?       Но в ответ послышалась лишь тишина, смешавшаяся с глухим цоканьем бутылки. Сириус нахмурился. Через несколько секунд, Поттер снова заговорил, отвечая на вопрос друга:       — Я за любовь, — трагично резюмировл Джеймс, отпивая огневиски из горла. — И за Лили.       — Безмозглый олень…

Вспышка.

      — Ты снова наступил мне на ногу, идиот!       — Это ты наступил мне на ногу, а потом я наступил тебе, чтобы твоя нога почувствовала равноценную с моей болью боль!       — Ой, какой же неженка!       — Молчи, осел.       Блэк и Поттер под уже слишком маленькой для них мантией невидимкой еле-еле крались к слизеринским подземельям, каждый раз кряхтя от внезапных толчков друг-друга. По темным коридорам сквозил легкий ветер, чуть морозя некоторые оголенные части рук до которых рукава свитера не доходили.       — Если после этого она и меня затащит к этому старому гоблину и развесит мои компрометирующие колдографии по всей школе, где мой привлекательный оголенный торс будет виден всем…       — Твой «привлекательный оголенный торс» увидели уже половина девочек Хогвартса, когда ты специально устраиваешь недо-порно на тренировках, лишь бы заполучить взгляд своей ненаглядной рыжеволосой бестии, Сохатый.       Джеймс злобно взглянул на Блэка, снова наступив на ногу.       — Олень! — прошипел Сириус.       — В общем, в первую очередь, я убью тебя, а только потом наору на Селвин!       — Да ты одного дня без меня не протянешь!       — Я не… — возмущенно открыл рот Поттер, а потом секунду помолчав, представив себе этот ужас, цыкнул, кивая. — Ладно, согласен.       Позади послышался шорох, смешанный с каким-то тихим топотом кроссовок. Друзья резко замерли, поворачиваясь к друг другу.       — Придурок, не свети мне в глаза фонариком!       — Заткнись, Бродяга!       Шум прекратился, но гриффиндорцы все не осмеливались повернуться назад, боясь нарушить тишину своими неуклюжими поворотами в разнобой. Возможно, сзади, вообще стоит МакКошка? Им сейчас точно нельзя попасться. Тем более, когда с ними мантия невидимка, которую, естественно, заберут и не отдадут до самого окончания школы. И еще, тем более, когда Сириусу так нужно отомстить этой надоедливой слизеринке…       — Сохатый.       — Что?       — На «раз» поворачиваемся в сторону шороха с левой ноги.       — Что?       — Ты идиот?       — Ладно! — цыкнул Поттер. — На «раз» поворачиваемся с правой ноги, я понял.       — Да, ра… Подожди, ты сказал с правой?!       Но Джеймс уже повернулся, а пока Блэк продолжал стоять, мантия потянулась в сторону Поттера, отчего Сириуса также потянуло к другу. Слишком маленькая мантия чуть хрустнула, а оба гриффиндорца свалились с неприятным шумом на пол, попутно обзывая друг друга шепотом, все еще находясь в роли «невидимок».       — Я слышу вас, придурки, — послышался знакомый строгий голос от которого аж хорошо стало.       Джеймс и Сириус еле-еле выпутались из-под ткани, натыкаясь на рассерженного Лунатика, что скрестив руки пялился на товарищей.       — Люпин, любимый! — облегченно взвыл Блэк.       — Как же хорошо, что это ты, дружище! — подхватил Поттер, икнув.       — О Мерлин…

      Вспышка.

      — Я еще думал: «Ладно, сделаю последний раз обход на всякий случай, уже точно никого не будет», но, конечно, же! Я забыл, что у меня есть полоумные друзья, чья лобная доля перестала развиваться на курсе первом, сразу после поступления на Гриффиндор!       Злому Ремусу приходилось отчитывать их шепотом, ибо знал, что если хоть чуть-чуть повысит тон, остановиться он не сможет, да и вряд ли это оценят спящие картины, а после и деканы.       — Просто напомню, что ты все еще с нами дружишь, — отозвался первым Сириус.       — И любишь, — добавил Поттер.       — И ценишь.       — И…       — Что вы здесь делаете? — устало вздохнул Люпин, прерывая их игру в «Закончи мою мысль». — Мерлин, еще и пьяные?! Где вы так налакались?! — замотал головой Ремус. — Все, идем в гостиную.       — Нет! — мигом протараторил Блэк. — Мы никуда не пойдем.       — Я бы пошел… — прошептал Поттер, сразу поймав неодобрительный взгляд Сириуса. — Да, ага, точняк, мы никуда не пойдем, — еле-еле выговорил Джеймс.       Блэк достал из заднего кармана розовенький, найденный ими пистолет, который Люпин сразу же узнал. Его собственная разработка.       — Где вы это нашли?       — Это неаважно, — легкомысленно отмахнулся Сириус. — Важно то, как мы будем его применять.       — Применять? — воскликнул Люпин. — Он не доработан!       — Доработан, Лунатик, мы уже все проверили. Тем более идея с гомосексуальным песком — моя. Эта штука — лучшее, что было мною найденное за время всех пьяных посиделок.       Ремус раздраженно зактил глаза.       — Гомо… Что? — подавился Люпин. — Так, в общем, это точка, Сириус. Я его сам делал и я уверен, что он не доработан!              — А я уверен в обратном.       — Броядяга, этой мое изобретение! Оно еще очень плохое и сырое!       — Ой, да не обесценивай себя, Люпин.       — Сириус…              Блэк же в ответ бросил мимолетный взгляд в сторону стоящего рядом Джеймса. Даже слова были не нужны. Они им никогда не были нужны.       Что ж, за дело.       — Лунатик, — жалобно протянул Поттер. — Еще чуть-чуть и моя рвота затопит весь наш замок…       — И что мне сделать? — злобно уставился на него Ремус, упуская из внимания уже успевшего улизнуть Блэка.       — Не знаю, Ремус, ты же у нас умный… Ой, Лунатик, ой уже не могу… Тошнота скоро, эм… Тошнота уже скоро взойдет на старт квидичного поля…       — Чего? — удивился Люпин, все еще посматривая на друга. — Вот это сравнение.       Вот это сранвение… Ну конечно. Лицо Ремуса сразу поменялось. Отвлекающий маневр. Слишком уж хорошо он знает этих идиотов…       Обернувшись в сторону второго, его, естественно, уже не было. Точнее, он уже забегал в открытую дверь факультета Слизерина.       Во-первых, нужно узнать откуда Блэк знает их пароль. Во-вторых, нужно как-то успеть до того момента, пока дверь не закрылась.       Оставив бедного Поттера, тот быстро забежал в гостиную, наблюдая за тем, как черный свитер Блэка пропадет за углом. Ремус со всех ног бежит за ним, нелестно отзываясь о друге в своей же голове (такое происходит каждый день). Да, он точно устроит ему ту еще взбучку. Но это потом…       — Алохамора! — бегло прошептал Блэк, наконец заходя в комнату девочек. — Черт!       Не та.       — Алохамора! — снова послышалось от гриффиндорца.       Снова промах.       — Алохамора!       Опять.       — Мерлин, она что на крыше спит?!       Как бы смешно не звучало, но это ведь, вправду, в ее стиле.       — Алохамора!       Наконец-то. Посмотрев по сторонам, он нашел глазами белобрысые волосы, рассыпавшиеся по подушке, что была неаккуратно обернута в темно-зеленую наволочку. Рядом с кроватью стоял большой шкаф с обувью, где на каждой маленькой полочке стояли ботинки. Они были разными и одинаковыми одновременно.       — Да, похоже, эта девочка поклонница шлепанцев…       Сириус взглянул на свои ботинки, потом снова на коллекцию, а после на розовенький пистолет в руках.       Ну естественно!       Ну очевидно же!       И вот, палец прислоняется. Нажатие. Пуля. Запыхавшийся Люпин. Довольный Блэк. Все ботинки поочередно становятся розовыми, покрываются сияющими издалека блестками, заполняя даже саму полку, что до этого момента имела скудный коричневый цвет.       Пусть помучается чуть-чуть. Потом все равно придется перевести в обычный цвет. Порча имущества и все такое… Хотя разве это его волновало все прошлые семь лет?       — И что же в этом гениальном изобретении не доработано? — усмехнувшись, спрашивает Сириус шепотом, следя боковым зрением, как меняется выражение лица Ремуса.       — Я…я не придумал контрзаклинание.       Молчание. Переглядки. И одни глухие ругательства.       — Мне пи…       Но не в тот вечер, не на утро, не даже день спустя, не было ни одной истерики или криков, мести или жестоких шуток в ответ. Даже декану она не пожаловалась. По замку бродила пустая, даже глупая тишина, казавшаяся затишьем перед настоящей бурей Равенны Селвин. Он знал, прекрасно, знал, что она могла пойти на многое, чтобы отомстить. И еще он прекрасно знал, что она знала, кто это сделал.       Он просто ждал.       Ждал чего-то в ее гребаном репертуаре.       Хотя откуда он знает ее реперутар?       Равенна Селвин никогда ничего не делала того, чего от нее ожидали. Ожидания проигрывают реальности — этому она и учила людей.       И в этом же высокомерии, и был ее гребаный репертуар.

Конец вспышек.

      Пока некоторая часть зала пялилась на споры Селвин и бедного мальчика с пчелинным галстуком о том, что людей у которых нет вкуса в музыке нужно запереть в клетках и принудительно давать им слушать тех же чертовых «ABBA», дабы хоть какое-то было понимание нормальной музыки, кто-то не обращал внимания, заботясь больше о музыке души.       Джеймс Поттер был тем самым, чья музыка души сейчас пела ему о том, что Лили Эванс не дремлет. Такой ведь случай!        Рыжеволосая девушка, общающаяся со смеющейся Марлен, изредка разглядывала комнату, цепляясь то за споры знакомой ученицы-который-назначил-нянчиться-с-ней-Слизнорт, то за споры знакомого ученика-который-зависим-от-алкоголя, то просто за мелкие детали на стенах, картинах и коврах, понимая, что все-таки самая лучшая гостиная в Хогвартсе принадлежит ее факультету. Она любила Гриффиндор больше, чем родной дом. Нет, даже свой дом она не считала «домом», потому что знала, что это не Хогвартс, не Гриффиндор, не девочки-однокурсницы, не глупые Мародеры и даже не этот чертов Поттер.       Она знала и чувствовала, что Хогвартс ее дом. Здесь и сейчас.       Он знал и чувствовал, что она его дом. Здесь и сейчас.       Когда Поттер видел ее такой смеющейся, он не мог оторваться. Он просто застревал, как липучка, в этом круговороте звонкого смеха и морщинок у ее глаз. Над ним всегда за это подтрунивали. Ему говорили, жизнь — это не кино. И да, он прекрасно знал, жизнь — это совершенно не кино. Жизнь — это Лили.       Он помнит, как она первый раз назвала его по имени. Как она улыбнулась. Как засмеялась. Как обняла.       — Я буду в точности рассказывать ее первый взгляд на себе своему сыну! — заявлял Поттер, сидя на красном кресле и встречаясь с насмешливыми взглядами Мародеров.       — Сыну? Сохатый, вы даже встречаться еще не начали!       — Это неважно! У нас будет сын! И дочь будет! И…и мы все вместе каждый вечер будем ужинать за одним столом, ха? — привстал Джеймс, пересекаясь глазами с каждым, будто ловя то самое согласие. — Я, Лили, мой сын, моя дочь, Питер со своими вырезанными девчатами из журналов, — подмигнул он покрасневшему Хвосту и все засмеялись. — Конечно же и Ремус со своей волчицей, ну и одинокий, холостой, брутальный, царь разбитых сердец — Сириус Блэк! — хлопнул в ладоши Поттер. — Итак, все вы, идиоты, клянитесь, что наша огромная семья Мародеров (плюс любимые женщины и дети) каждый вечер будет ужинать в нашем большом доме с Лили!       И все смеялись, вставая и кладя руки к сердцу. Они клялись. Они клялись всегда быть вместе: в школе, во взрослой жизни, в войне…и на каждом вечернем ужине.       Встретившись взглядом с Эванс, он улыбнулся. Он увидел, как на летнем молочном платье появились складки, а руки перебирали серебряное кольцо на указательном пальце. Увидел, как она улыбнулась в ответ, а затем снова повернула голову в сторону МакКиннон. Увидел, как поправила вьющиеся волосы, отбрасывая их с плеча. Увидел… и пулей полетел к стоящему неподалеку Блэку.       — Где твоя балалайка?!       — Чего? — нахмурился Сириус.       — Гитара где твоя?!       — В комнате.       — Идиот! — завыл Джеймс. — Где именно?       — Эм, — он нахмурился сильнее. — Где-то… в комнате.       — Дебил.       Но спустя время и поиски, Джеймс все же нашел бренчалку. И на радость ему, скандал, устроенный слизеринкой, все еще продолжал цвести, как те лозы лилий в Выручай комнате.              Зайдя в гостиную, он присел на небольшой диван, где пока еще были свободны места.       — Это Джим? — легонько толкнул Люпин плечо Блэка. — С твоей гитарой?       — Видимо.       — Что он задумал?       — Явно что-то тупое.       — В его стиле, — пожал плечами Ремус, отпивая сок. — Гадость.       Сириус кивнул, сам не понимая чему. Глупости лучшего друга или мерзости в стакане другого лучшего друга. Однако, наверное двум вещам одновременно.       Поттер вздохнул, пытаясь правильно настроить гитару. Он мимолетно посмотрел на Эванс, а потом на руки.       Это. Его. Шанс.       Вот уже другая любая девчонка повесилась на него и зацеловала бы до смерти еще после того самого романтичного представления с единорогом, а она!..       Ладно, на то Лили и не «другая любая девчонка». В том вся и прелесть.       Послышался звук струн. И все голоса разом притихли. Даже Селвин перестала размахивать руками, обращая свой взор на кудрявого мальчика в смешных очках.

Мне не хочется

Возвращаться в тот старый дом.

Мне не хочется Возвращаться в тот старый дом:

Там слишком много Плохих воспоминаний,

Слишком много воспоминаний.

      Поттер пел в тишину, сосредотачиваясь на аккордах и боясь запутаться. Иногда, он вскользь посматривал на Блэка, а когда видел ухмылку, шептал самому себе тихое «идиот».       Лили поджала губы, скрещивая их на груди. Она смотрела, как прядь гриффиндорца мило спала на лицо, наверняка мешая процессу.       Почему-то хотелось подойти к нему и помочь убрать.       Почему-то за эту мысль она начала себя ругать.

В тот момент, когда ты проехала мимо меня на велосипеде, Начались все мои мечты — Самая грустная вещь в моей жизни.

      Джеймс бегло взглянул на рыжеволосую, не обращая внимания на то, как другие ученики начали забавно пританцовывать, кладя головы на плечи своих смешных школьных пассий.

А ты никогда даже не знала, Как сильно ты мне нравилась,

      И сейчас Джеймс уже смотрел на Эванс не отрываясь. Он пел только ей. Она это знала и он это знал. Все в зале это знали: закатывали глаза, смеялись, но знали.

Ведь я тебе этого так и не сказал, Хотя и собирался.

      На ухо что-то прошептала Марлен, но Лили уже ничего не слышала, кроме голоса. Голоса, который был для нее. Ничего не слышала кроме песни. Песни, которая была для нее. Ведь все было для нее, как будто она что-то невозможно ценное.       На самом деле, она была просто любимой.       А Поттер умел любить.       И он любил любить ее.

Ты всё ещё там? Или ты уехала?

      Лили улыбалась. Казалось, улыбалась только ему, как в дешевых бульварских романах, где главная героиня наконец перестает казаться холодной стервой. Но она ведь никогда не была холодной стервой и это была жизнь. И когда в этом мире есть Лили Эванс — жизнь продолжается.

Я бы очень хотел Вернуться в тот старый дом, Но этого никогда не случится.

             Лед наконец-то треснул. Это очевидно и для Лили, и для Джеймса, и для Северуса, ревностно прожигающего пространство между этими двумя.

***

             Спустя некоторое время алкоголь все же принесли. Целых четыре коробки огневиски каким-то образом опустели за минут десять после их появления. Бедного Брауна отправили за пятой…       Селвин же молчаливо отпивала содержимое из бутылки, решив, что от одного стакана она не опьянеет, а тупая музыка все еще продолжается, поэтому тут поможет только огневиски. Много огневиски.       — Знаешь, розовые ботинки с твоей красной псевдорокерской футболкой не очень хорошо сочетаются.        Да черта с два…       — Блэк, знаешь, красные царапины на твоем белом аристократическом лице будут очень хорошо сочетаться.       Подошедший Сириус сиял. Он буквально искрился, почти также надоедливо, как эти ее (ну и его по факту тоже) ботинки. Длинные пальцы держали бокал со спиртным, явно контрастируя с огромной бутылкой Равенны. Брови приподняты в насмешливой гримасе, а глаза по-лисьи прищурены. Мальчик захотел поиграться, конечно.       — О, это угроза? — Блэк по-детски склонил голову вбок.       — Дизайнерское предположение.       Сириус приложил одну руку к губам, распахнул глаза в наигранном удивлении и захлопал ресницами, как провинившийся ребенок.       — Не может быть, мисс Селвин, вы решили оставить роль стервы и перейти на роль дизайнера?       Ладно, поиграем.       — Ах, я это совмещаю, нет повода так удивляться, мистер Блэк, — она тоже похлопала ресницами, будто начала флиртовать, а после махнула рукой. — Все же я беру пример с вас.       — С меня, мадемуазель? Как же так? Я не дизайнер…и я не стерва, — Сириус взглянул вниз, на штаны. — Хотя кто знает? Вдруг матушка от меня что-то скрывала…       Селвин, не сдержавшись, все-таки вышла из образа, усмехнувшись мысли, что Блэк мог быть все эти годы женщиной. Сколько бы внезапных каминг-аутов бы произошло?..       — Возможно, вы не стерва, соглашусь, — кивнула слизеринка. — Но то, что вы не дизайнер — полная чушь!       — Да ну? — выгнул бровь Блэк.       — То, как у вас изумительно получается совмещать быть одновременно высокомерным надутым индюком и делать новые, совершенно оригинальные дизайны для моих ботинок — невероятно! — улыбалась Селвин, всплескивая руками. — Какой талант так искусно испортить мою обувь! Великолепно, великолепно…       Блэк сначала удивился, что после стольких дней она наконец решила поднять тему о ботинках (точнее о том, что она знает, кто сделал это с ее обувью). Но потом засмеялся, испытывая облегчение (в котором он себе никогда не признается), ибо тот уже каждую ночь боялся засыпать, думая, что проснется опять голый с каким-то стариком или старухой.       — Что ж, значит один-один?       Но Равенна качнула головой.       — Полагаю, вы снова ошиблись, мистер Блэк.       — Полагаю, вы не умеете считать мисс Селвин, — ухмыльнулся гриффиндорец.       — Тогда проверьте свой шкаф, мачо, и посчитайте: точно ли один-один?       Блэк фыркнул, словно слизеринка сказала что-то предельно глупое. Отпив огневиски, он вдруг замер, а после его улыбка вдруг медленно начала сходить с лица, уступая место легкой тревоге. Равенна любила такие моменты — видеть, как с лица Сириуса соскальзывает его прежняя уверенность в самом себе.       — Как я уже и сказала, я беру пример с вас — я тоже какой-никакой дизайнер.       — И стерва, — раздраженно кинул он ей, направляясь к выходу, чтобы поскорее убедиться, что с его вещами все в порядке.       — И стерва… — тихо кивнула она в никуда, улыбаясь.       

***

Спальни Гриффиндора, 12 часов ночи       Говорят, розовый — стильно. Хотя существует разные оттенки розовго, иногда, кажется, что их существование — правильно и нужно, как будто это что-то глобально-значимое для общества, мира.       Есть нежно-розовый оттенок, почти что белый, мягкий, пастельный, что радует глаз своим ненавязчивым цветом. Подарив что-то с таким оттенком, ты вызываешь доверие, заставляешь других подумать о том, что тебе характерно чувство вкуса. Но есть и другая сторона розового, то есть другой оттенок: яркий, режущий глаза, будто провозглашающий себя лидером из-за своей напыщенности и броскости. В этом языке оттенков (или в натуре человека, кто как понял) точно разбирался Блэк. Однако и Ремус тоже. Интересно, трудно ли быть создателем модного и весьма опасного (в целях мести) пистолета с блестками, раскрашивающий в этот выразительный цвет любой материальный предмет. С другой стороны, ведь не только эти двоя разбираются в моде, оттенках и цветах.       — Мерлин мой, вот змея драная…       Весь шкаф, что был полон дорогих, изысканных, естественно, брутальных кожаных курток теперь стал мечтой любого миловидного единорога или наивной принцессы. Абсолютно все было выкрашено в цвет розовой фуксии, больно ослепляющей глаза.              Сириус угрюмо стаскивал с вешалки каждую куртку, рассматривая со всех сторон, под смешки друзей, будто надеясь увидеть хоть каплю прежнего черного цвета. Но все было счетно.       Вот сволочь. Да как она могла.       Да так же, как и он, видимо.       — Она сломала мою жизнь!       — Бродяга, не драматизируй, — отозвался Лунатик, рассматривая друга со своей кровати. — Это всего лишь куртки.       — Много курток, — поправил Люпина Блэк, глядя на него, как на предателя.       — Ну и слава Мерлину, — вздохнул Петтигрю, вертя в руках тетрадь по травологии. — Хотя бы теперь этот шкаф будет свободен и не придется искать полки для наших вещей… Зачем мы вообще тебе позволили взять целый шкаф и завесить им твою коллекцию этих…курток, не оставляя место для наших?..       Теперь с Люпина возмущение было направлено точно на Питера, тот даже смутился.       На самом деле Петтигрю был прав. Им действительно некуда было класть свои вещи.       — Так вот значит как?! Она мне жизнь загубила, а вы рады?!       — Брат, — похлопал Джеймс по плечу Блэка, разложившись на бордовом ковре, — я понимаю, что ты психопат и сумасшедший, который помешан на кожаных куртках, алкоголе, мотоциклах и еще какой-то своей «дерзкой и брутальной» херне, но ты и ей, по сути, испортил вещи. Ботинки, например, забыл?       — Это было в целях учения, — невинно пожал плечами Сириус. — Что ж, — выдохнул Люпин, — тогда, похоже, Равенна дала ответ на то, что она об этих       целях думает…       Джеймс кивнул, глядя на Сириуса.       — А ведь именно ты говорил, что одна Лили у меня боевая!       — Я говорил, что она монстр, — буркнул Блэк, наконец закрыв шкаф, собираясь выйти поистерить покурить.       — Раз, моя Эванс — монстр, тогда твоя Селвин — настоящее чудовище! — хмыкнул Поттер.       — Она не моя, — скривился гриффиндорец, демонстративно выходя из комнаты.       — Ну-ну, Бродяга, ну-ну…

***

Большой зал, 2 часа дня       На утро было плохо…многим. Точнее всем, кто остался на той «первой» вечеринке до самого конца. Большинство ребят уснули прямо в гостиной Пуффендуя и даже зловредные старосты пыхтели от головных болей, игнорируя непонятливые и любопытные морды первокурсников, проснувшихся на завтрак.       Большой зал был почти пуст даже в обеденное время. Лишь те, кто ужасно проголодался соизволил выйти из заточения своей комфортной кровати, чтобы не умереть от такой нелепой смерти, как голод.       Большинство ходили, как мертвецы, явно не зная, как готовить зелье от похмелья. Хотя, возможно, они знали, но готовить было невыносимо лень. Что ж, их тоже можно понять.       Селвин чувствовала себя трезвее даже самого директора. К алкоголю слизеринка вовсе не притрагивалась. Вчера вся ее злость была лишь из-за нелепой музыки, которая надоедливо гремела до самого утра, ведь после лаконичных Смитов, песни снова сменились на дерьмо, выходящее из динамика.       Мародеры, кстати, тоже решили посетить Большой зал: заявились всей толпой, как обычно. Обеденная зона явно оживилась после их визита, хотя бы послышались диалоги, а не смрадная тишина похмелья. Да, наверное, учителя были в восторге от отсутствия криков.       — Селвин опять одна сидит, странно, да? В прошлом году так же было, интересно, у нее вообще есть друзья? — неожиданно начал рассуждать Петтигрю, чавкая.       Люпин закатил глаза и совсем не от манер друга, а от понимания, что сейчас снова начнется эта тирада о том, какая Селвин…       — Ненормальная. Она просто ненормальная, Хвост. Неудивительно, что у нее нет друзей, — фыркнул Сириус.       — Возможно, ей просто повезло меньше, чем остальным, — в упрек ответил Ремус.       Блэк равнодушно оглядел друга, будто тот сказанул полный бред.       — В чем именно? Она достаточно наглая и нахальная для того, чтобы быть несчастной.       — Тоже самое можно сказать и про тебя, Блэк. Никто бы не подумал, что у тебя проблемы в семье, если бы не очевидная показушность со стороны твоих родителей и постоянных стычек с Регом.       Джеймс нарочно прокашлялся, положив руку на плечо Бродяги.       — Так, думаю, что это немного плохая тема для разговора…       — Я ведь тоже мог бродить один, если бы вы не нашли меня, — продолжал Ремус, не обращая внимания на Поттера. — Мне просто повезло.       — Нет, — закачал головой Сириус. — Ты просто адекватен, в отличии от нее. Все идет от характера…       — Я буквально монстр, Блэк, — перебил его Ремус. — Но вы все равно со мной хотели дружить и дружите до сих пор. Вам было плевать на то, кто я на самом деле.       — На самом деле, Люпин, — с каким-то напором говорил Блэк. Ему никогда не нравилось, когда Лунатик так себя называл. — Ты хороший человек, а она… Ты не знаешь ее, Рем. Она с детства была уж слишком борзой и странной. Я не знаю, как Рег с ней общался… Хотя так же не знаю, как с ним можно было общаться.        Вдруг, неожиданно и резко, захохотал Джеймс на весь Большой зал, вызывая непонятливые взгляды у других студентов.       У Поттера всегда был звонкий смех, от него тоже хотелось смеяться. Даже Лили, сидевшая почти на другом конце стола улыбнулась… Узнай об этом Поттер, упадет в обморок от счастья.       — О, да, я помню, как вас Слизнорт впервые поставил в пару на первом курсе…

Воспоминания

      Слизнорт словно знал, что этих двоих лучше не ставить вместе и специально поставил, как зловещий и хитрый психопат. Впрочем, возможно, он хотел, чтобы факультеты были дружны между собой, будто думал, что одним уроком по приготовлению какого-то туфтового зелья сблизит Гриффиндор и Слизерин. Хотя, кто вообще знает этого странноватого Горация, тем более его намерения…       Пока некоторые ученики установили правила между друг другом, дабы получить хорошую оценку и правильно выполнить задания, общаясь, «как коллеги», Сириус и Равенна рвали и метали, словно сцепившиеся животные.       — А ручки то дрожа-а-а-ат, что, боишься?       — Блэк, я тебя сейчас этими ручками…       — Что? По голове погладишь? — усмехнулся Сириус, уперевшись о стол, где стоял котел с жидкостью.       Слизеринка недовольно прищурила глаза.       — Оставь это в своих грязных фантазиях, Блэк!       — Ой, да больно надо представлять, как какая-то чокнутая девчонка касается моих шелковистых волос!       — Тогда заткнись и не мешай мне! — гаркнула Селвин.       — Прошу прощения, но это не в моей компетенции, кобра, — развел руками гриффиндорец. — Мерлин, ну ты и беда, конечно, ты еще поглубже в этот котел загляни.       Равенна закатила глаза, но промолчала, по-детски надувая свои щеки.              — А ты знаешь, что упрямство — признак тупости? — усмехнулся Блэк. — Слушай, а Рег точно дружит с тобой, это не твоя фантазия?       Не отводя взгляда от зелья, она левой рукой ударила однокурсника, попадая прямо в живот, отчего тот скорчился, посылая слизеринку на все четыре стороны, получая недовольное замечание профессора.       — Кошмар, ты и брата моего так колотишь, скажи? — пыхтел гриффиндорец.       — Ты когда уже отстанешь?! — вспыхнула Селвин. — Надоел!       — А ты когда свой взгляд оторвешь от этой кастрюли? Ты ведь понимаешь, что своим гипнозом ты его на отлично не приготовишь? Или ты реально настолько глупая?       Теперь в мальчика полетели уже все ингредиенты, лежащие на столе. Пока тот бегал по залу, она все кидала и кидала, не обращая внимания на крики Слизнорта. В последний момент она подняла даже нож, но тогда вдруг она замерла из-за чар учителя и они после оба выслушивали монолог о том, какие они безобразные.       Через минут пять они снова встали за свой стол: Равенна все так же пялилась на то, как жидкость в котле бурлится, а Сириус, оперевшись, пялился на Равенну.       — Не, ты вообще что ли дура? — поймав снова мимолетный взгляд слизеринки, он улыбнулся. — Теперь просто грозно смотришь, да? Нечем кидаться, ха?       — Я сама на тебя накинусь скоро, понял? — процедила она. — Я могу.       — Да я не сомневаюсь. Ты ж дикарка.       И все снова завертелось в тот же сценарий: оры, крики, удары, выговор, одна пялится на зелье, другой на нее.       — Эта жидкость может плеваться, — грозно прошептал Сириус на ухо девочке, запугивая, словно ему нравилось выводить ее из себя. — Остерегайтесь, мисс Драка! Или лучше мисс Дикарка? Что больше нравится?       — Ты мазохист, скажи мне?       — А ты сбежала из Святого Мунго, только честно?       И казалось, что вся эта сценка повторилась бы заново. Сириус уже даже приготовился к метаниям и новым синякам. Но вдруг зелье так забурлило и закряхтело, что выстрелило, попадая прямо на лицо, на щеки и на глаза слизеринки. В моменте стало так больно, будто кто-то начал использовать Круцио. Равенна бы поклялась, что зарыдала бы, если б рядом не было этого заносчивого мальчишки. Просто перед ним плакать не хотелось. Слезы она ему ни-ког-да свои не покажет. Обойдется, гад.       — Нужно быстрее отвести ее к мадам Помфри! — в панике протараторил Слизнорт. — Сириус, отведи мисс Селвин в Больничное крыло немедленно! Если все будет в порядке, вы снова должны прийти и доготовить зелье, поняли?       Первокурсник кивнул, а Равенна, казалось, даже не смогла пошевелиться от боли. Но говорить могла еще как, все-таки жидкость не попала на губы. К ее счастью, конечно, но к глубокому несчастью Сириуса.       — Не трогай меня! — выкрикнула слизеринка, когда Блэк взял ее за плечи, направляя их к выходу из кабинета.       Гриффиндорец фыркнул.       — Да я после тебя руки тысячу раз помою! Не хватало еще бешенством заразиться!       Так и прошел первый совместный урок Слизерина и Гриффиндора.

Конец воспоминаний

      Внезапно в Большой зал ворвались совы, пролетая над продолговатыми столами, кидая в руки ученикам Ежедневный пророк. Каждую субботу птицы приносили в школу газеты с новостями, только делали они это чаще всего по утрам. На этот раз отчего-то задержались.       Все ждали этот день. Всем не терпелось прочитать те или иные новости, всегда было интересно, что происходит за пределами Хогвартса в их отсутствия дома. Первокурсники в особенности обожали этот момент. Наверное, считали себя серьезными дядьками и тетками, показушно раскрывая перед собой волшебную газету, мол: «Вот, смотрите, читаю, прям как мой отец у телика», а если еще подтереть невидимые усы, то вообще настоящая серьезность и зрелость!       Но со временем, как ни странно, теряешь эту любовь к субботам из-за как раз-таки газет. С каждым годом читать их страшнее и страшнее, боясь увидеть новость о том, что твоих близких больше нет в живых. Казалось, о приближающихся временах знали абсолютно все, только молчали, словно был запрет на слова: «Война». Хотя можно понять. Это не запрет, а страх и надежда на то, что все на самом деле обычная игра, сценка.       Но и надежда долго не живет, а страх имеет дерзость задерживаться.

«ШОК! СЕНСАЦИЯ! СИЛЬВАНУС СЕЛВИН — ПРЕДСТАВИТЕЛЬ САМОГО ЧИСТОКРОВНОГО РОДА ВОЛШЕБНИКОВ БЫЛ УБИТ ВЧЕРА НОЧЬЮ

      Вчера поступили новости о зверском убийстве прямо в поместье Селвинов. Домашний Эльф, так же был найден уже мертвым. Что же слу…»

      — Какой кошмар, — первая отозвалась Эванс, которая судорожно мотала головой при прочтении Пророка, косясь на фигуру, сидящую за другим столом.       Равенна определенно чувствовала, как студенты начали перешептываться, с жалостью осматривать и сочувствовать. Где-то внутри она ощущала эту знакомую ненависть, это отвращение. Но ни одна мышца на ее лице не вздрогнула. Селвин лишь закрыла книгу, что читала все это время, отбросила Пророк и вышла, будто бы ее просто наскучило здесь сидеть. Будто бы она не узнала о смерти родного отца, а другие ученики не шептались о ее бедном теперешнем состоянии. Будто бы это было обычное утро, обычная новость и обычная боль.       Все было слишком обычно. Это и бесило.       Бесило Блэка.       Лунатик повернулся в сторону друга, тот лишь смотрел в след слизеринки, в пустое пространство, где остался лишь шлейф какого-то неправильного безразличия.       — У нее даже лицо не поменялось, — сказал Сириус в никуда.       — А ты чего ожидал? Что она заплачет при всех? — отложив Пророк, спросил Ремус. — Она не заплакала даже тогда, когда все ее лицо было в болючих волдырях от того зелья с первого курса.       — Зачем она строит из себя бесчувственную, гордую, самовлюбленную дуру?       — А зачем это делаешь ты? — парировал Люпин. Его спокойный тон порой так раздражал…              Блэк цокнул, снисходительно фыркнув. Бред.              — Я никого из себя не строю, Лунатик.       — Тогда почему ты думаешь, что это делает она? — развел руками Люпин. — Если бы тебе пришло то же известие, как бы ты себя повел? Заревел бы на весь зал? Или начал бы истерику? Тебе бы было больно, но ты бы никому эту боль бы не показал, оставаясь с ней один на один, как идиот, я же тебя знаю. Мы тебя знаем. Ты бы хотел побыть один, но одновременно, ты бы хотел, чтобы тебя поддержали. Ты бы ненавидел нас за жалость, но без жалости не бывает сострадания.       Джеймс с Питером переглядывались, как два несуразных осла. Поттер впервые не хотел перебить кого-то… Так долго сидит на жопе ровно — чудо!       — Что ты хочешь этим сказать, Люпин?       Ремус усмехнулся.       — То, что вы ужасно похожи, Бродяга.

***

      Черное озеро, 4 часа дня       Месть Блэков — вещь страшная. Месть Нарциссы Блэк — еще страшнее.       Она долго думала над тем, как поставить на место недоноска Малфоя или своего будущего мужа. Дай Салазар, чтобы ребенок их пошел не в отца. Еще одного тупого засранца она не вытерпит.       После приятного разговора с неприятной Селвин, Нарцисса поняла, что Малфой боится ее. Хотя, возможно, не ее, но семью Блэков — уж точно.       Когда выясняешь слабую сторону противника или потенциального мужа (разницы нет: брак — поле, а ты в нем воин, ничего личного), то сразу становится легче. Допустим, если ты узнаешь о том, что твой потенциальный муж ненавидит брокколи, то после каждой ссоры с любовью накладывай ему это в тарелку. В ситуации Циссы все чуть по-другому, но суть та же: боишься семью жены — бойся и саму жену, а так же и последствий своего страха.       Дороти Спелман, несменная соседка по парте, а также хороший сообщник по мести всем тем, кто заслуживает подобной участи, почти что сразу же согласилась помочь Блэк исполнить операцию «Муж объелся груш» в совершенстве и без всяких ненужных проблем.       «Почти что» возникло лишь из-за того, что план был весьма…неприятным. Точнее один из этапов этого плана.       Затруднение было в том, что девушка не очень-то горела желанием пить оборотное зелье для того, что сыграть роль жуткой Вальбурги. Все-таки эта женщина не вызывала даже каплю доверия. Страшный сон проснуться в теле тетки Циссы. Зато всегда была интересно, что чувствует эта дама. Нарцисса всегда говорила: «Пустоту, сырость и смрад», наверное, самой Вальбурге это утверждение не очень бы понравилось.       В общем, запугать бедного облезлого блондина у них точно получится. Осталось лишь его найти.       Нарцисса знала, что тот любит темные места, будто ему есть что скрывать. Он всегда считал себя главным героем, точнее злодеем, но на деле был безобиднее опавшего осеннего листика.       Она не любила его, она была уверена, что такого человека полюбить никогда не сможет. По началу от этого было больно. Больно, как женщине. Любовь, нежность, страсть, казалось, для нее это будет лишь в сказках…и так оно и есть. Но не зря говорят, что люди адаптированы к привыканию. Каждый привыкнет к роскоши, каждый привыкает к бедности. К нежности и к боли — тоже. Значит, боль — это не такая уж и проблема.       Успокаивать саму себя Блэк тоже любила.       — Я говорил, что нужно больше прилагать усилий. Он не ждет твоего милосердия, если ты надеешься, что именно оно принесет уважение к тебе, то весьма глупая стратегия, — говорил Люциус, периодически растягивая слова. Он с кем-то сидел на лавке напротив Черного Озера. Весьма неожиданно.       — Как же ты любишь покомандовать, когда сам не несешь ничего, за что стоит уважать твою персону, — в ответ бросил Барти Крауч-младший.       — Абсолютно согласна. Уважение? К нему? Вас только черви будут слушать, мистер Малфой.       Перед двумя однокурсниками возникла нагнетающая статуя грозной Вальбурги Блэк. Рядом с ней стояла «поникшая» Нарцисса, чьи щеки на этот раз отдавали пунцовым раскрасом, будто та не переставала плакать.       Барти усмехнулся такой сцене, оглядев испугавшегося слизеринца напротив, закатил глаза, но сидеть на месте продолжил. Что ж, когтеврацы тоже любят драмы. Тем более Крауч. Нарцисса уже представляет, как тот побежит к своему дружку — Розье, а потом эти стыдливые сплетни расползутся по всему Хогвартсу.       Вот она, злость женщины, Малфой. Запоминай.       — Подними свои глаза, трус, — фыркнула Вальбурга. — Скажи, как мог ты позволить себе хоть на секунду иметь наглость опустить свое уважения к роду Блэк, мальчишка?       — Я?! — пискнул блондин. — Но я ничего не делал, я люблю Нарциссу и ваш священный род…       — Хватит лести и пустословия, Малфой!       От голоса Вальбурги-Дороти даже Нарцисса дрогнула.       — Ты решил, что можно позволить себе измену, раз еще не женился до конца? Вы обещаны друг другу и это нельзя поменять, мы заключили договор с вашей семьей, так будь добр его соблюдать. Будь добр уважать нашу сторону. Сторону Блэков. Если ты не можешь этого сделать, то вся семья ваша падет, и священный род Малфоя сгинет под позор бесчестия. Вы даже концы с концами свести не сможете, так вам будет невыносимо. Потом посмотрим, кто кого будет опускать.       — Мадам, я…       — Ты совратил мисс Селвин, заставив делать вещи, что порочат все границы гордой аристократии. Ты сделал это, опорочив ни в чем неповинную девочку, а так же и Нарциссу, твою будущую жену!       — Но мы с Селвин не… Она меня…       — Мне не нужны твои гнусные оправдания. Ты и вся семья Малфоев должны быть благодарны за нашу доброту! И за этот договор! Ведь все понимают, что привилегия насчет имущества, денег и наследства у нас, а если вы забыли, то напоминаю: Блэки всегда будут выше вас, и если хоть один неверный шаг в сторону нашей семьи будет совершен вами, никто не будет церемониться.       Малфой был напуган. До ужаса и даже почти до смерти. Лицо его стало бледным в тон платиновых волос. Лишь Нарцисса пыталась спрятать улыбку от вида слизеринца, ну еще и Барти, чью улыбку тот вовсе не скрывал.

***

Где-то рядом с Хогвартсом, 5 часов вечера       Следы лап оставались на земле после каждого шага черного пса, да и похоже здравый рассудок вместе с ними. Черная, как уголь, шерсть постепенно намокала от капель с желтых листьев. Видимо, вчерашний ливень сделал свое дело. Было тускло, много слякоти и паршивое настроение.       Блэк просто хочет…да ладно, вряд ли он знает, чего на самом деле хочет.       Он никогда не ставит себя на место других, эмпатия — не его конек, да и нахер ему она нужна была, если дело не касается его друзей. На чувства других ему плевать.       Точнее было плевать.       Ему не нравилась Равенна Селвин, в этом он был уверен. Она его раздражала, над ней хотелось смеяться, но почему-то получалось так, что когда она рядом, то смеются только над ним. Из-за нее. Эта девчонка всегда умудрялась создавать проблемы Сириусу. Он уже уяснил, что с ее появлением можно ожидать чего угодно, но точно не то, что может понравиться.       С самого детства между ними была какая-то красная черта. Их дуэт — ураган несчастий. Это знала вся семья Блэк, когда Равенна приходила в гости к Регулусу, это знали все учителя, студенты и Хогвартс.       Они, естественно, не общались. Все, что их связывало — Регулус. Сейчас, ни он, ни она с ним не общаются.       Поэтому, он сам не мог объяснить, зачем идет к ней. Почему не все равно. Ведь отвращение к слизеринке все еще крутит в животе. Но он все еще шел и все еще думал, что будет делать.       Конечно, он не придет так просто и не начнет разговор по душам, мол все люди умирают и бла-бла-бла. Он просто…поддержит, как верный пес своего хозяина. Буквально. Только вот она не хозяин, а он не сказать, что супер-верный.       Кажется, что ему просто-напросто было ее по-человечески жаль. Зная эту занозу лет с шести, что заявлялась на баллах в джинсах и рваных куртках, устраивала драки и разбивала драгоценности…       Он уверен, что она не любила своего отца. Он тоже своего не любил. В их кругах — это норма. Но не любить, не значит, что боль от утраты отсутствует. Иногда, если ненависть превосходит любовь, то терять человека еще ужаснее. Ненависть, все-таки, сильнее любви, как бы кто не утверждал обратное. В любом случае, Сириус и в этом был уверен.       Равенна сидела на холмах, что расположены чуть правее Запретного Леса, оттуда даже виднелись рельсы по которым каждый год проезжает Хогварстс-экспресс.       Красивое место.       Он бы подумал так, если бы не обстоятельства.       Слизеринка даже не заметила пришедшего пса, будто вообще была абстрагирована от происходящего. Бледная кожа стала будто еще бледнее, локти отдавали краснотой, будто все в ранах и разбиты. После этого замечания она спустила рукава свитера вниз, словно прочитала мысли Блэка, хотя до сих пор сидела, как вне реальности.       Лицо у нее было нечитаемым. Как-будто сидит на каком-то скучном уроке и думает о своем. Впрочем, даже на уроке из-за своих мыслей можно улыбнуться или наоборот. Сейчас витала надоедливая пустота.       У животных всегда чувства обостряются, эмоции ощущать легче.       С ней было уж слишком сложно. Даже в обличии собаки. И даже в тишине.       — Ой, — вдруг Селвин обернулась, увидев темное пятнышко. — Ничего себе, ты прям…черный.       Сириус гавкнул.       «Ну и ну, какая же она все-таки наблюдательная»       — У тебя такие глаза проницательные, аж жутко.       Сириус гавкнул еще раз, бегая возле нее.       — Ты какой-то слишком энергичный, — фыркнула Селвин. — Прикольная жизнь у тебя на самом деле, брат: спишь, ешь, ссышь где хочешь.       «Ага, мечта любой аристократки»       — А ты видом тоже можешь насладиться или тебе главное, чтоб удобная была трава для справления своих потребностей? — Равенна прищурилась. — Хотя кого я спрашиваю? Вот птицы намного умнее вас, а вы просто лохматые, бродите себе, ссыте.       «Заладела она с этой ссаниной…»       Блэк даже глаза смог закатить, толкая носом слизеринку. Как-то даже по-доброму, играясь.       — Что? Обидно, когда начинают сравнивать, да? — усмехнулась Селвин. — Да ладно тебе, мне на самом деле нравится эта животная сущность. Вам проще жить, как мы выясняли, а еще проще мстить. Вот тебе сделали что-то неприятное и ты можешь просто нассать кому-то в ботинок, без запары и проблем. Потом еще цапнешь и убегай со спокойной душой, будто ничего и не делал. С птицами тоже самое: как насрут на голову чью-то и улетят, чтобы дальше наслаждаться видами.       Когда Блэк к ней шел, он явно не думал, что они будут говорить о нуждах собак и птичьем помете, ну ладно, еще терпит.       — Людям с этим сложнее, — фыркнула она. — Они ведь зачем-то придумали манеры, теперь так просто на кого-нибудь нагадить нельзя. Ты должен париться насчет мести: строить план, просчитывать все до мелочей, чтоб еще и не поймали… Вот с Блэком, например: мне нужно договориться с одним, пробраться другому. Надо еще уметь подкупать. Сейчас каждому же нужна эта чертова выгода.       «Интересно, трезвая ли она?»       — С отцом тоже самое: пытаешься мстить ему всю жизнь, званые ужины срываешь, из дома убегаешь, идеологию меняешь, ну и наконец, роду чистокровному изменяешь, становясь предателем крови. И вот, ты такая сильная и независимая вдруг узнаешь, что отец, оказывается, мертв, — Селвин улыбнулась, смотря в черные собачьи глаза. — Так сказать, за что боролась, на то и напоролась.       Блэк даже и не шевельнулся. Просто смотрел на ее серые глаза, что до сих обладали чем-то жутко-пустым. Он не стал ластится, не гавкнул и не заскулил.       — Маленькой девочкой я всегда думала, что если никто из твоих родных или друзей не знает, что ты умер, тогда ты вроде бы не совсем мертв. Для тебя могли придумать и лучшее, и худшее, — на секунду она замолчала, словно обдумывая сказанное. — Лучше бы я не знала о его смерти. Потому что сейчас об этом напоминать будут все.       Сириусу было просто все это знакомо. Вся ее жизнь с отцом - его прошлое с родителями. Разная семья, но чувства одни. Судьба одна. Да и боль тоже одна.       Это несправедливо.       — Мой знакомый, кстати, очень на тебя похож, — Равенна легла на траву, перебирая листья в руках. — Повезло ему быть похожим на тебя. Главное, чтобы ты не был похож на него. Это ж разные вещи. Вот если ты на него похож, то это уже очень плохо, тогда ты мудак, без обид.       Послышалось недовольные бурчание.       — У вас глаза одинаковые. Взгляд такой же щенячий, поэтому и на него ведутся, наверное… А на тебя еще собачки не прыгают? Или ты еще не такой кобель? — отложив листы, она посмотрела на животное впритык. — Хотя ты и есть кобель, что с тебя взять… Все вы мужчины одинаковые.       «Да уж, она то самая адекватная..»       — И прическа у него такая же лохматая и черная, как шерсть твоя. Один в один, может, ты он и есть?       Блэк снова гавкнул.       — Не думаю, что тебе он понравится, брат. Ты ж не тринадцатилетняя девочка, которой нравятся самовлюбленные эгоисты, да? В любом случае, сходство серьезное, — резюмировала напоследок Селвин и замолчала.       Осталась лишь тишина и поля, простилающиеся по Шотландии.

***

Библиотека Хогвартса, 7 часов вечера              Библиотека страдала по Ремусу Люпину или Люпин страдал по ней? Возможно, все было обоюдно. Все знали, что Лунатик любил проводить время за книгами, но никогда не думали — почему, ведь, казалось бы, причины очевидны:

1. Люпин ботаник.

2. Люпин странный.

3. Люпин странный ботаник, который любит читать.

      Студенты, вправду, не понимали, как такой скрытный Ремус может дружить с такой вызывающей компанией, как Сириус и Поттер. Вроде бы хороший пай-мальчик, а ходит по коридорам ночью, устраивая безобидные (или даже очень обидные) шалости.       Но Люпин действительно хороший, а доброта и какое-никакое благородство не перечеркивает детство. По крайней мере, сейчас.       Он так долго жил в страхе одиночества, даже смирился с этой судьбой, которую уже с самого рождения нарекли ему родители после того самого инцидента с укусом.       Он отталкивал от себя всех, боясь навредить. Ведь Люпин знал: он монстр, он — и есть свой страх. И пока тот боялся, гриффиндорцы пробирались сквозь решетки, что понаставил Ремус, защищая их от самого себя.       Мальчик никогда бы не подумал, что в своем положении сможет найти друзей, заменяющих семью. Ведь многие оборотни так и остаются навеки одни, погружаясь в мир леса, теней и вечного страха осуждения.       Все свободное время он проводил в библиотеке только лишь для того, чтобы доказать, что он умен. Чтобы клеймо: «оборотень» не загораживало его интеллект. Он нагружал себя учебой, дабы выйти лучшим среди каждого в глазах абсолютно любого профессора.       Если ты монстр, такова цена, ничего личного.       С появлением поддержки, тот все еще был пристрастен к библиотеке. И теперь — это как само собой разумеющиеся вещь.

— Где Люпин?

— В библиотеке, естественно.

      Он не боялся говорить, не боялся своего мнения, он был очень смекалист и впору раздражительным. Он был обычным ребёнком, подростком, парнем, который лишь надеется на то, что его не бросят. И он не останется один.       Как бы себя к этому он не готовил, как бы не настраивал, Люпин будет этого бояться всегда: одиночество и себя.       — Демиан, — рядом послышался женский голос, из-за чего Ремус сразу же обернулся, испугавшись.       Перед ним стояла студентка, одетая в мешковатую толстовку и пижамные штаны, что чуть развивались от сквозняка из окна. Брови были чуть хмурыми, будто она прямо сейчас что-то анализирует, возможно, кого-то. Очевидно, что Люпина, раз рядом больше никого нет.       — Мне кажется, я тебя напугала, — усмехнулась она. — Извини, это были мысли в слух.       Ремус все еще продолжал молча стоять, сразу заметив ярко выраженную ямочку на щеке брюнетки от улыбки.       — Ты каждый месяц берешь эту книгу, я имею ввиду «Демиана». Она настолько интересная или у тебя провалы в памяти, поэтому ты ее так часто перечитываешь?       Люпин затупил. Это было забавно, особенно зная, что тот борется за то, чтобы не казаться глупым.       Волосы у девушки были завязаны в пучок. Пряди ужасно выбивались, казалось, одно движение и ее сооружение из волос развалится. На одной брови присутствовал шрам, как бы «разрезая» тонкой полоской ее. И если честно, это придавало свой своеобразный шарм.       — Это философия, — наконец очухался Ремус. — Магловская.       Но девушку это не впечатлило.       — Мне кажется, — продолжил Лунатик, — идеология маглов всегда будет интересна. У них другие убеждения, даже не смотря на то, что мы одни и те же люди, просто мы имеем привилегию сотворять чудо, тогда как они лишь в него «верят».       Студентка хмыкнула.       — Рассказал ты интересно, но зацикливаться на одной истории, перечитывая ее раз за разом? Разве это не надоедает? В этой библиотеке есть целый стенд с магловской философии, но ты берешь только эту… Однолюб?       — А ты следишь, какие книги я беру, а какие нет? — покосился на нее Люпин.       — Это наблюдение со стороны и интерес.       На этот раз хмыкнул уже Ремус, будто не веря, но книгу девушке протянул.       — Так прочти ее.       Она опять усмехнулась, но уже как-то более нервно, не нарочно показывая свои ямочки на щеках. Взяв книгу, та быстро ушла, будто не она вовсе начала этот странный диалог.       Ремус еще минут пять смотрел ей в след, пытаясь вспомнить, видел ли он ее когда-нибудь в пределах этой школы.       Наблюдал. Думал. Надеялся.       Надеялся на то, что это был не плод его воображения или какой-нибудь призрак.

***

Небо, ночь       Белая ворона все летала над полями, рассматривая ночной Хогвартс с каждой стороны, будто запоминая его, как в последний раз. Птица заглядывала в окна, слушала сокровенные тайны, смеялась и гаркала, пугая учеников.       Она не пугала только одного слизеринца, что день за днем стоял на Астрономической башне в одно и то же время, будто чего-то ожидая. Или кого-то. Впрочем, это все догадки. Может, он уже вовсе ничего не ждет.       Но раз за разом ворона, пролетающая через башню замечает его, а тот и ее в ответ.       Казалось, это обычный мимолетный взгляд, но приносящий столько гнева и боли одновременно. Приносящий тоску, сочувствие и ненависть. Все эмоции были скомканы в большой ком, который распутывать надо было уж слишком долго.       Этот мимолетный взгляд молил о прощании и кричал об обиде. Он говорил, что скучает, но так разрывается от злости внутри, отчего становилось страшно задерживать взгляд даже на одну секунду. Словно эта секунда способна сжечь ворону.       Всего лишь взгляд.       «Я не хочу убивать. Но если не убью, то сам стану жертвой»       Всего лишь взгляд, говорящий о потери, горечи и страданиях.       Взгляд, кричащий о приближающийся войне.