***
Декабрь 2013 — Чтобы я, — с расстановкой говорю, входя в фойе, — ещё раз, — стряхиваю хлопья снега с волос, — поехала в город… Да никогда в жизни! Только через мой труп! — снимаю с себя сапожки и нервно откидываю на пол, не утруждаясь поставить на специально выделенную полку. — Во-первых, всё прошло хорошо, — успокаивающе начинает кузина, помогая мне снять пальто. — Во-вторых, не говори так! — отчего-то она произносит это несколько сердито. — Знаешь, как оно бывает: сказала, а оно сбылось. — Ты про мой труп? — Беатрис! — в это восклицание Жаклин вкладывает всё возмущение, на которое только способна. — Чем тебя не устроил город в этот раз? Всё ведь и правда было нормально: и обед в ресторане, и поход за покупками… — Нормально? — поражённо усмехаюсь, нервно дёргая уголком губ. — Да, обед прошёл хорошо, но знаешь, почему? Потому что это был мой ресторан, — направляюсь на кухню, пальцами касаясь стены: всё же в таком состоянии могу пропустить поворот или врезаться во что-то. — Если бы хоть кто-то сделал что-то не так, то был бы тут же отчитан и уволен. Но та работница магазина украшений для дома… ты её слышала? — резко останавливаюсь в дверном проёме, разворачиваясь к Жаклин. — «Я бы посоветовала другой снежный шар, например, этот», — максимально противным голосом пародирую ту девушку. — Посоветовала бы она! Не нравится ей мой выбор! Разворачиваюсь и прохожу к кухонным шкафчикам, начиная подбирать какую-нибудь большую кружку. — Она это произнесла абсолютно обычным голосом, и никаких претензий в нём не слышалось, — убеждающе-спокойно возражает кузина, не желая меня поддерживать. — Нет-нет-нет, ты просто не вслушивалась! — все кружки кажутся не такими, какими надо, и я раздражённо смахиваю что-то со стола. — Да ни за что в жизни не купила бы шар, который предложила эта… девушка! — едва ли сдерживаюсь от оскорбления, впиваясь пальцами в столешницу. — И поэтому ты купила абсолютно все снежные шары, кроме предложенного ею? — Это что, насмешка в твоём голосе? — Ни в коем случае, — мягко отвечает она и обходит меня. — Тебе нужно проще относиться к людям, и тогда тебе не будет казаться, что все они плохие. — По-твоему, я должна быть наивной дурой! — бью кулаками по поверхности кухонной тумбы и тут же прикладываю руку к груди, чуть согнувшись. — Ох, сердце… Видишь, до чего доводят люди! — сдавленно восклицаю, зажмуриваясь. — Беатрис, что с тобой? Где болит? — Жаклин тут же оказывается рядом, ощутимо сжимая мои плечи. — Тебе нехорошо? — Да, нехорошо! — сбрасываю с себя её руки, выпрямляясь. — Нехорошо от такого хамского отношения людей по отношению ко мне! Сделай мне, пожалуйста, чай с мятой, — резко смягчившись прошу я. — Ты… — начинает кузина, наверняка желая сказать: «Ты невыносима», но останавливается, видимо, решая, что так только продолжит возмущение по поводу этих мерзких людей. — Тебе с сахаром? — Да, пожалуй, — делаю глубокий вдох, чтобы успокоить учащённое сердцебиение. — Я буду наверху, на балконе. Себе тоже сделай чай, поболтаем по душам, — улыбаюсь, как ни в чём не бывало, и выхожу в коридор. Раньше всё было по-другому. Раньше я не чувствовала раздражения к людям. Мне казалось, что вокруг всё хорошо, что все абсолютно искренние и честные, что никто не пытается никого унизить или обмануть. У меня были друзья, которые, как мне казалось, поддержат в любом случае, что бы ни случилось, ведь так было всегда. Мы были на одной волне, смеялись, общались, делились самым важным, рассказывали друг другу секреты. А потом я попала в аварию, и люди вокруг резко изменились. Позже мне стало понятно, что никто не менялся, ведь они всегда были такими: неискренними, лживыми, лицемерными. Плохими. Грубость, которую раньше не замечала, теперь преследует везде, а звонкие, приторно-милые голоса так и сквозят лицемерием. Дохожу до своей комнаты, не прикрывая за собой дверь. Беру с кровати одеяло и волочу за собой прямо на балкон. Сажусь на маленький диванчик и аккуратно раскладываю одеяло, ведь на улице идёт снег, и его крупные хлопья вполне могут долететь до меня. Подтягиваю ноги к себе и принимаю удобное положение. Вокруг слишком тихо. Даже ветер, обычно всегда накатывающий сильными порывами, не дует. В снегопад всегда такая тишина. Зловещая, но успокаивающая. Порой хочется выбежать из особняка, вихрем унестись в сторону леса и там просто упасть на землю, открыв себя падающим снежинкам, чувствовать, как они легко касаются кожи лица, тут же тая, чувствовать их приятный холод, окутывающий колючим клубком, чувствовать одиночество, приятно разливающееся на душе. Жаль, что такой снегопад бывает нечасто. Видимо, в этой жизни всё хорошее живёт недолго. Хорошо там, где нет людей. Вместе с появлением человека уходит спокойствие и комфорт, а на их место тут же приползают какие-то мерзкие чувства, даже неподдающиеся описанию. Особенно сильно ощущалось их присутствие на похоронах родителей; люди то и дело подходили, выражали соболезнования, говорили о чём-то печальными голосами — но ведь никто из них не скорбел на самом деле. Они все вели себя так, как положено, чтобы показаться правильными. Они все притворялись, и это чувствовалось даже тогда, когда они молчали. Но зачем нужно было приходить? Чтобы моё мнение о них ещё больше испортилось? Слышу тихие шаги кузины, направляющиеся к балкону, и еле заметно улыбаюсь: она — единственная, кто не вызывает мерзких чувств. Она та, кто остаётся искренней и честной. — Ты не думаешь, что замёрзнешь? — недоверчиво спрашивает она, останавливаясь совсем рядом. И ещё Жаклин всегда обо мне заботится. Это очень приятно, хотя иногда и надоедает. — Замёрзну — согреюсь, — пожимаю плечами. — Давай чай, он всё равно сейчас быстро остынет, — протягиваю руки, и Жаклин осторожно передаёт кружку, а после садится рядом, тоже укрываясь одеялом. — Погода просто чудесная! — восторженно восклицаю, улыбаясь. — Погода как погода… Сейчас бы сидеть в кафе или собраться с друзьями и весело провести время. — Я тебя здесь не держу, — говорю беззлобно, хотя меня и задевает тот факт, что она не разделяет моих погодных предпочтений. — А с людьми неинтересно. — Почему ты так думаешь? Почему ты так строго ко всем относишься? Складывается впечатление, что они все разом ополчились против тебя. — Иногда мне самой кажется, что так и есть, — прикрываю глаза. — Но это лишь моя вина. Люди всегда были плохими, просто раньше я этого не замечала. Иронично, не находишь? Я всё поняла лишь после того, как ослепла! — из груди вырывается тихий смешок. — Получается, я была слепа, когда могла видеть, — следует задумчивая пауза. — Но мне нравится, что у тебя есть вера в людей. Правда нравится. У меня вместо неё только ненависть. — Я тебя не понимаю, — признаётся Жаклин. — Ты ненавидишь людей, но при этом тебе нравится, что я каждый раз пытаюсь тебя в этом переубедить? Где здесь логика? — Всё просто: её нет, — блаженно улыбаюсь. — Скажи ведь, это прекрасно — мир без логики. Не нужно оправдывать чьи-то действия, искать причины и объяснения к случившемуся. И тогда не было бы лицемерия, потому что оно появилось именно из-за чьей-то логики в том, что если ты намеренно врёшь человеку, то извлекаешь для себя выгоду. Может, мне тоже попробовать быть как все? — поворачиваю голову в сторону Жаклин, приоткрывая глаза. — Зачем тебе это? — А зачем это остальным? — серьёзно спрашиваю и снова отворачиваюсь, предпринимая попытку сделать глоток чая. Горячо. — Иногда мне становится плохо от своего отношения к окружающим, но по-другому я не могу. Так глупо, — в глазах скапливается влага, и я зажмуриваюсь, желая успокоиться и не проявлять излишних эмоций. — Я пыталась хорошо относиться к людям. Правда пыталась. Но это обернулось против меня же. Кузина ничего не отвечает. За небольшую паузу всё-таки отпиваю чай, обжигая язык, однако даже не морщусь: с холодной погодой получается отличный контраст. — До сих пор не могу понять, чем всех от себя оттолкнула. Своей слепотой? Это же полный бред! — зло восклицаю, едва ли не расплёскивая чай. — Почему после аварии от меня отвернулись практически все? — Потому что тебе не повезло, — грустно вздыхает Жаклин, и я непонимающе хмурюсь. — Твои друзья не захотели с тобой общаться просто потому, что им нужна была прежняя Беатрис. Со зрением. И это не твоя проблема, что тебя бросили, это проблема тех, кто отвернулся. Тебе не повезло с окружением, но тебе повезло, что у тебя были заботливые родители, отношение которых к тебе не поменялось. Молчу, не в силах что-либо ответить. В горле образуется ком, не дающий ничего сказать, а в глазах снова появляется влага. Отставляю кружку чая на небольшой столик, а затем глубже закутываюсь в одеяло, отворачивая от кузины голову. Её слова больно скребут по самой душе, вскрывая омерзительные раны. — Но не все люди такие, Беатрис, — слышится тихий стук кружки о столик, а в следующую секунду кузина касается моих рук. — Плохие есть, но встречаются и хорошие. — Например, ты, — совсем тихо шепчу, и кажется, что моих слов вообще не слышно, однако Жаклин притягивает меня к себе, обнимая. Утыкаюсь лицом в её шею, закрывая глаза и предаваясь умиротворению. Меня обвивают руки любящей кузины и тёплое одеяло, в то время как на улице бушует холод и идёт снег — удивительный контраст, вызывающий грустные слёзы и желание застыть на месте. Возможно, Жаклин права: хорошие люди действительно есть, просто мне они почему-то не встречаются. Но как же мне их отыскать, если всюду окружают те, в ком приходится из раза в раз разочаровываться и кто заставляет ненавидеть всех, попадающихся на пути? Эта задача кажется совсем невыполнимой, однако удивительным образом кузина вселяет надежду, пусть эта надежда и настолько слаба, что может затихнуть при первом же несильном порыве ветра.***
31 октября 2017 Последние гости прибывают в особняк ровно в восемь часов вечера под оглушительный гром молнии, который, судя по встревоженному «ах!», их пугает. — Погода сегодня прямо бушует, — выбрав из арсенала самую обаятельную и обворожительную улыбку, изображаю её на лице, успокаивая прибывших гостей. — Как будто не рада, что я посмела в этот день родиться! — легкомысленно махаю рукой, издавая короткий смешок. — Ну что же вы, мадемуазель, это замечательный день! — лицемерно отвечает последний прибывший мужчина. — Вы очень красивы! — в этот раз в его голосе больше искренности, которое даёт понять, что с нарядом я угадала: чёрное длинное кружевное платье с высоким горлом и такими же длинными рукавами производит на гостей впечатление; а Жаклин сказала, что выгляжу я в нём как смерть, потому что этот цвет ещё больше бледнит мою кожу. Легкомысленно улыбаюсь и, не желая продолжать всю эту бессмысленную игру, приглашаю их в гостиную, а сама уточняю у дворецкого, точно ли все сдали телефоны. Тот отвечает утвердительно, не забывая упомянуть, что все без исключения были удивлены таким правилом, но охрана уверяла, что таково моё желание — вечер в особняке без телефонов и прочих гаджетов. Назвать всё происходящее празднованием моего дня рождения язык не поворачивается, потому что в таком случае я бы исключила абсолютно всех людей из сегодняшнего дня. Но они должны сыграть в мою маленькую игру. Спрашиваю у дворецкого, всё ли готово, и, получив уверенное «да, Беатрис, всё сделано, как вы и просили», улыбаюсь и ухожу в гостиную прямо к нелюбимым, но вполне сносным гостям. Время медленно тянется за пустыми разговорами и лживыми комплиментами, которые люди извергают из себя только ради того, чтобы я к ним была благосклонна, и вполне возможно, что мне бы это скоро наскучило, из-за чего отправила бы всех гостей домой, даже не извинившись за потраченное впустую время, однако это было мною предусмотрено, и потому время от времени в особняке слышатся странные звуки: скрип дверей, которые по каким-то невообразимым причинам сами открываются, стук ни с того ни с сего падающих вещей, равномерные шаги несуществующих людей вдали. Всё это пугает моих гостей, а меня саму веселит, однако нужно отыгрывать свою роль до самого конца, поэтому надеваю маску человека, который боится, но пытается всех убедить, что ничего плохого не случится и что никакая опасность никому не грозит. — Вы слышали? Дверь захлопнулась! — доносится испуганный шёпот справа. — Когда? — удивление, смешанное с интересом, раздаётся слева. — Да вот же, несколько секунд назад! — Не обращайте внимание, наверняка это просто сквозняки, — изображая на лице нервную улыбку, уверяю девушек. — Здание-то совсем старое… — меня прерывает сильный порыв ветра, на мгновение сотрясший окно возле нас. — Погода сегодня несносная, — поджимаю губы, мысленно радуясь, что именно сегодня вечером разразилась самая настоящая гроза с ливнем и жутким ветром. — Маньяка только не хватает… — отрешённо протягивает подошедший к нам мужчина, и его фраза вызывает у девушек испуганные вздохи. — Я и шаги слышал, там, в дальнем коридоре. Как будто уже пришёл незваный гость. — Что вы такое говорите! — восклицаю с укоризной, хмурясь. — Вы не найдёте места безопаснее и надёжнее моего дома. Дальше следует несколько небрежных фраз о том, что, несмотря на тёплый приём с моей стороны, особняк не выглядит дружелюбным, а ужасная погода лишь подтверждает это. На это снисходительно улыбаюсь; как только ни приходится себя вести ради своей маленькой игры. Вечер идёт прекрасно: гости друг с другом разговаривают, тут и там слышатся радостные возгласы, однако сменяющиеся на испуганные после очередного скрипа двери, падающего предмета или разносящихся по коридору шагов. Далее следует ужин, во время которого в особняке почти воцаряется тишина, потому что каждый говорит по очереди. В основном они все желают мне всех благ, или расспрашивают о бизнесе, или вообще начинают говорить о своих успехах, как будто меня это может заинтересовать. Терпеливо отвечаю на все вопросы и выслушиваю гостей, мысленно поражаясь, до какой же степени они все лживы. Стоит посмотреть на них в непредвиденной ситуации. Ровно после ужина все гости испуганно-удивлённо ахают, и когда я спрашиваю, что случилось, мне отвечают, что весь свет в особняке погас. Слышатся перешёптывания о том, что нужно оставаться всем на месте, чтобы кто-то один пошёл разбираться с этой проблемой. Жалкие люди, в темноте и шага сделать не могут! А я уже с этой темнотой вот уже как пятнадцать лет. — Дорогие гости, — громко восклицаю, призывая всех послушать меня. — Прошу не беспокоиться. Должно быть, из-за непогоды выбило пробки, или что там бывает… мне-то почём знать, я же в этом не разбираюсь! — пытаюсь пошутить, чтобы разрядить обстановку. — Мсье Сорель! — громко зову дворецкого, и тот совсем скоро откликается. — Кажется, нам нужно зажечь свечи. — Подождите пару минут, Беатрис, и всё будет готово, — уверяет он, после чего слышатся удаляющиеся шаги. Пока мсье Сорель медленно зажигает свечи (пришлось попросить людей описывать происходящее, ведь я совершенно ничего не вижу), гости испуганно перешёптываются, хотя некоторые из них пробуют разрядить обстановку, придумывая не очень смешные шутки; однако слышатся тихие, но нервные смешки, значит, всё-таки кого-то эти шутки развеселили. А мне и всё равно на какие-то шутки, вместо этого меня волнует животрепещущий вопрос — почему они все просто замерли, наивно полагая, что кто-то один должен разобраться с проблемой? Все без исключения напуганы обычным отсутствием света. И это взрослые люди? Что с ними не так? Почему они перекладывают решение проблемы на одного человека, сами в это время боясь сделать хотя бы шаг? Какие же они все жалкие! — А, может, будем рассказывать страшные истории? — догадывается какой-то умник, чью идею никто не поддерживает. — Просто предложил, — следует обиженное оправдание. — Не пропадать же атмосфере… Словно в исполнение его маленькой прихоти, на улице, на фоне шумящего ливня и время от времени грохочущего грома, раздаётся звук, очень похожий на включенную бензопилу. Какая-то девушка испуганно вскрикивает, и её муж тут же принимается её успокаивать. Никто не осмеливается сказать и слова, потому что все вслушиваются в шумящий ливень в надежде, что услышанное было лишь игрой воображения. Так продолжается какое-то время, пока дворецкий оповещает, что зажёг несколько десятков свечей в гостиной и фойе, чтобы гостям было удобнее передвигаться по особняку. Благодарю его и хочу уже произнести успокаивающую речь, как меня прерывает какой-то мужчина, восклицающий, что его жена пропала. Девушки удивлённо ахают, а я изображаю испуганное удивление, поднимая брови и открывая рот. — Где же она? — Может, она просто отошла в уборную? — Аннетт, дорогая, где ты? Проходит минута, две, но никакая Аннетт не откликается на зов мужа; возможно, ей просто всё надоело, она решила покинуть скучный, полный лицемерия и странностей, вечер, а может она и вовсе устала от компании своего мужа, решив поиграть с ним, просто исчезнув. И только несколько человек знают, что здесь происходит. Но мы им, конечно же, не скажем. Игра ещё не закончена. Внезапно в окошко кто-то звучит. Гостиная погружается в гробовую тишину. Никто не смеет издать и звука. Стук не повторяется, однако напряжение не покидает помещение, затаившись. Проходит целая минута. Медленно тянется вторая. Скоро кто-то обязательно что-нибудь скажет, чтобы разбавить полный странностей вечер. Резкий удар в окно заставляет всех испуганно ахнуть. Слышится секундный скрип, словно кто-то провёл целой ладонью по стеклу. — Это… кровь? — спрашивает кто-то неуверенно. — Мы все умрём… — шепчет мужчина, стоящий неподалёку. Мысленно фыркаю: и это называется «человек разумный»? — Что происходит? — встревоженно спрашиваю я. — Мсье Сорель? — обращаюсь к дворецкому, таким образом подавая сигнал. Тем временем начинают раздаваться тихие равномерные постукивания в окно. Осторожные шаги дворецкого перемещаются в сторону окна, и все, затаившись, ожидают, что же он там увидит. Сдвигаю брови друг к другу, словно и правда встревожена, и поджимаю губы. Шаги прекращаются. Короткая секунда, и снова все испуганно восклицают. — Аннетт! — обескураженно вопит её муж, стоящий прямо позади меня. — О нет… — Что… что там? — взволнованно спрашиваю. — Аннетт… перерезали горло… — И теперь кто-то держит её тело, стуча её рукой по стеклу, — заканчивает дворецкий, в голосе которого слышится тихий ужас. Всё-таки он хороший актёр, потому что на какую-то долю секунды я даже верю его эмоциям. — Какой ужас! — левую руку прикладываю к груди, словно пытаясь успокоить и без того спокойное сердце, а правой прикрываю рот, в испуге раскрывшийся. — Как это вообще произошло? — Смотрите, смотрите! После этого восклицания гостиная вновь погружается в гробовую тишину. Уверена, что сейчас все взгляды прикованы к окну, ведь за ним вот-вот должен появиться сам маньяк! Лица его, конечно, никто не увидит, но вот очертания фигуры запомнят надолго. И пока все заворожены этим ужасом, я бесшумно отступаю, опуская руку. Жаклин, до этого стоявшая в сторонке, касается моей руки, обхватывая её, и осторожно тянет назад, уводя из гостиной; такая подстраховка нужна, чтобы я была уверена, что никто не заметит моей пропажи. Когда мы оказываемся в коридоре, снимаю с себя маску страха, расслабляясь. Мы бесшумно поднимаемся по задней лестнице на второй этаж и заходим в комнату кузины. Специально приглашённый человек, именуемый гримёром, тут же приступает к своей работе (при свете фонарика или свеч — увы, мне неизвестно). Тонкий разрез горловины платья, вязкая ненастоящая кровь. Некоторые пряди волос выпускают, создавая в образе небрежность. Жаклин шепчет, что всё готово, и тогда мы выходим в коридор, тихо подбираясь к лестнице. Остальные всё ещё находятся в гостиной, до сих пор поражаясь загадочной смерти Аннетт; и это весьма кстати, потому что они совсем упускают моё исчезновение. Кузина останавливает меня возле перилл, к которым я становлюсь спиной. Она шепчет на ухо, что сейчас самый ответственный момент, и это заставляет меня расплыться в блаженной улыбке, от которой я тут же избавляюсь — сейчас эти эмоции ни к чему. Осторожно опускаюсь на пол, подползаю к верхней ступеньке, ведущей на первый этаж, и принимаю положение лёжа так, чтобы голова и правая рука были на самой лестнице, в то время как всё остальное тело — на полу. Чувствую, как кровь спускается на лицо, маленькими капельками стекая к щекам, вискам, а одна из них и вовсе доходит до лба. Кузина крутится вокруг меня, добавляя крови на лестнице, а затем отходит, после чего создаёт шум, словно кто-то пытается кого-то убить. Теперь главное не дышать. Вернее, делать это незаметно. Слышу, как из гостиной доносится девичий вскрик и следующее за этим: «Он уже здесь!», после которого дворецкий предлагает всем выйти в фойе и лично каждому убедиться, что в особняке безопасно. Никаких поспешных шагов не раздаётся: все слишком увлечены собственным страхом, который не даёт никому сдвинуться с места. Какие же они все жалкие! Спустя пару минут до моего слуха всё-таки доносятся неуверенные, тихие шаги. Все останавливаются в фойе, не в силах идти куда-то дальше. И лишь один человек — дворецкий — поднимается по лестнице. Он должен держать в руках подсвечник с тремя свечами, чтобы гости могли увидеть безобразие в виде меня, распластавшейся на полу. Мсье Сорель останавливается в паре ступенек от меня и шепчет испуганным голосом: — Беатрис… — Что там? Что же там, скажите! — Мадемуазель мертва! После его громкого (во всех смыслах) заявления гости начинают наперебой что-то встревоженно говорить, и в этом гуле невозможно разобрать ни единой фразы. Единственное, что становится понятно из всего этого гама: люди напуганы и беззащитны, никто из них не пытается выжить, они ведут себя, как стадо овец, к которым незаметно подкрался волк. Я разочарована. Наивно полагала, что найдётся какой-нибудь смельчак, который успокоит всех и попытается найти выход из сложившейся ситуации. А они… просто стоят и боятся! Даже грустно. Мсье Сорель спускается по лестнице, оставляя моё тело без света, и тогда поднимаюсь. Сейчас зажжётся свет, и всех охватит удивление, что я всё же жива. — Ох, как ярко! — раздаётся чей-то противный голос. — Очень вовремя! — И почему мы всё это время были без света? Уголок губ вздрагивает, чуть приподнимаясь: они не превзошли мои ожидания, люди ровно такие, какие они есть на самом деле — эгоцентричные, вечно недовольные и напуганные. Повисает тишина, оповещающая, что все взгляды сейчас прикованы ко мне. — Всем спасибо за этот вечер, вы меня очень повеселили, — со спокойной улыбкой произношу я. — Мне очень жаль, что никто из вас не попытался предпринять хотя бы какие-то действия, но я ценю, что никто не упал в обморок. Аннетт, если это вас всё ещё интересует, цела и невредима, может, только напугана, — хмыкаю, отмечая, что её-то никто не предупреждал об этом спектакле. — Вы сумасшедшая! — Нельзя так пугать людей! — Примечательно, что вы считаете себя людьми! — восклицаю, не сдерживая ехидного оскала. — Всем ещё раз спасибо за вечер, можете быть свободны! И, не дожидаясь гневных восклицаний в свой адрес, удаляюсь в свою комнату. Примерно через двадцать минут, когда я уже давно расслабляюсь в горячей воде, в ванную комнату заходит Жаклин. Слышу, как она присаживается на бортик ванной. Через несколько секунд нежная мочалка касается моих голых плеч. — Кровь не до конца смыла, — тихо поясняет Жаклин. — Зато гостей напугала, — расплываюсь в довольной ухмылке. — У них были напуганные лица? — Они выглядели так, словно увидели счета за отопление, — не сдерживает смешка Жаклин. — Все гости были в таком ужасе, что я думала, что они тут же выломают двери и сбегут на улицу, несмотря на непогоду! — А как Аннетт? — Едва ли в обморок не упала, когда наш садовник её похитил. Но мы быстро ввели её в курс дела, и она даже согласилась поучаствовать в нашем спектакле. — У неё не было выбора. Обязательно сохрани её контакты, мне нравятся люди, готовые подшутить над другими, — повисает небольшая пауза. — Как думаешь, после такого ко мне будут приходить на дни рождения? — Определённо нет. — Вот и славно, — довольно ухмыляюсь. — Мне не нужны эти жалкие люди в моём особняке. Выпьешь со мной немного вина? — резко меняю тему. — Конечно, — просто соглашается Жаклин. — Сегодня ведь твой праздник, — в голосе слышится теплота, свидетельствующая об улыбке. И всё-таки Жаклин не оспаривает моего отношения к окружающим.