Под вуалью мрака

Весна-лето 2003 Бледно-серый гравий приятно скрипит под ногами, и его настолько много, что под шагами он практически не расходится. Вдоль центральной широкой дорожки расположены скамейки из чёрного дуба с искусной резьбой на спинках. Они попеременно чередуются с невысокими тёмно-зелёными кустами, остриженными в форме кубов с чуть округлыми углами. Перед крыльцом дорожка из гравия превращается в достаточно большой круг, сделанный из чёрного гранита. Им же выполнены три нешироких дорожки, две из которых уходят в северную и южную части соответственно, а третья, центральная, ведёт прямо к ступенькам. Все они огорожены небольшим бордюрчиком. Участок украшают высокие деревья, с едва появившейся тёмно-зелёной кроной. В их расположении присутствует небольшая асимметрия, которая не кажется такой уж назойливой. В северной части деревьев больше всего, но во внутреннем дворе, который на самом деле является задним, потому что особняк имеет форму квадрата без одной стороны, их нет совсем. Стены трёхэтажного особняка сделаны из тёмного кирпича и облицованы практически чёрным камнем. Само здание делится тягами по горизонтали и несильно объёмными пилястрами — по вертикали, а оконные проёмы с наличниками создают чувство симметрии. Углы особняка подчёркнуты рустованными наличниками, которые всего на пару оттенков светлее стен. Если первые два этажа соразмерны, то третий — чуть меньше, и основная его часть расположена прямо по центру относительно крыльца. Многощипцовая крыша из чёрной металлочерепицы несимметрична в плане склонов, имеющих разный угол. Ступеньки сделаны из того же чёрного гранита, только чуть более гладкого и оттого скользкого, им же оформлено и крыльцо. Прямоугольная двустворчатая дверь из чёрного дуба создаёт впечатление безмолвного стражника дома. Над крыльцом — массивный козырёк, защищающий от непогоды. Сложная конструкция в виде полусферы, идущей от стены, величественно возвышается над входом, идеально дополняя образ особняка. Все, кто когда-либо бывал у меня в гостях, не забывали упомянуть, что атмосфера здесь не самая приятная. Так или иначе, им всем было неуютно здесь находиться: то ли дело в свете, которого в некоторых местах слишком уж мало из-за густой кроны деревьев, то ли в постоянных ветрах, редко утихающих. Однако на все эти замечания я всегда отвечаю просто: «Ты просто не привык», хотя мои родители, постоянно здесь проживающие, тоже не жалуют эту атмосферу. Зато меня всё устраивает. Вхожу в фойе, устало скидывая с себя новые чёрные туфельки с острым носом и на несколько секунд замираю на месте, то ли отдыхая, то ли прислушиваясь к обстановке в доме. Высокий потолок, который преследует на всей территории особняка, всегда заставляет мимолётно подумать о том, какой же человек всё-таки маленький по сравнению с этим миром. Передо мной, прямо по центру, расположена широкая лестница из тёмного мрамора, в конце которой виднеется развилка в северное и южное крыло особняка, но я решаю, что сделаю уроки в северной гостиной, которую по некоторым причинам никто, кроме меня, не любит. Из фойе виден вход в главную гостиную, расположенную слева от входящего, и столовую с противоположной стороны. Закинув школьную сумку на плечо, иду влево, прохожу по широкому коридору, находящемуся между лестницей и гостиной, и оказываюсь в другом коридоре, одна часть которого продолжает идти вперёд, в углубление, а другая — поворачивает налево, ведя в комнату, смежную с центральной гостиной. В южном крыле расположение комнат такое же, если не считать того, что столовая имеет площадь прямоугольника, за счёт чего пространство с «коридорной развилкой» там больше. Прохожу мимо двух дверей, останавливаясь перед третьей, но не последней. Широкий коридор и высокий потолок снова напоминают о собственной незначительности, однако огромные, прямоугольные окна в пол пропускают много света, отчего на душе становится легче. Хороший контраст с практически полностью чёрным интерьером. Толкаю тяжёлую деревянную дверь и оказываюсь в не любимой всеми северной гостиной, как её прозвали ещё век тому назад. На первый взгляд, здесь нет ничего примечательного: большой диван с высокой спинкой притягивает к себе всё внимание. Его обивка сделана из чёрного бархата, который распространяется и на декоративные подушки, по краям дополненные незамысловатым узором золотого цвета. Ножки дивана тоже позолочены, как и подлокотники. Длинный низкий деревянный кофейный столик, напротив, имеет однородный чёрный цвет. Сбоку от дивана, но прямо по центру от двери у дальней от входа стены расположен камин, у которого нет никаких примечательных деталей. Он не должен выделяться, иначе затмит собой диван, являющийся главным элементом северной гостиной. К тому же, по вечерам в нём ютятся языки пламени, что уже можно назвать примечательной деталью. За исключением большой люстры по центру потолка, более никаких элементов мебели здесь нет. Высокие окна с массивными, тяжёлыми шторами по бокам пропускают сравнительно мало света, потому что снаружи эту гостиную закрывают деревья своей могучей кроной. Здесь всегда холодно, а постоянные сквозняки не позволяют открывать окна — это и является причиной, по которой никто не любит здесь находиться. Кроме меня, конечно же. Устало плюхаюсь на диван, устраиваясь на нём с ногами. Совершенно не забочусь о том, что могу помять школьную юбку или блузку, хотя, наверное, на чёрном это и не так бросается в глаза. В любом случае, у меня есть ещё одежда, так что сейчас можно не заботиться о внешнем виде, полностью уйдя в комфорт. И эссе по литературе. Вздыхаю, доставая из сумки тетрадь с учебником. Вместе с ними выпадает карандаш, который сейчас очень кстати. Открываю записи, сделанные сегодня на уроках, и внимательно их читаю, думая, на какую тему стоит написать эссе. Сейчас мы проходим знаменитое произведение Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери», и каждому из учеников следует написать о каком-то конкретном аспекте романа. Я разрываюсь между Эсмеральдой и самим Собором, но в итоге выбираю совершенно иную тему — Двор чудес. Он тоже часто фигурирует в произведении, так почему бы не написать об этом квартале? Накидываю в тетради план эссе, время от времени крутя карандаш в руке и думая, на что нужно обратить внимание в каждой части работы. Когда довожу это практически до идеала, снова тянусь к школьной сумке, из которой быстро достаю пенал и выбираю ручку с чёрными чернилами, а затем, сев прямо на пол между диваном и столиком, начинаю писать эссе. Потратив на это дело примерно три четверти часа, встаю, разминая шею, и подхожу к окну; всё же это было легче задания написать стихотворение в стиле Клемана Маро. В свой пятиминутный отдых наблюдаю за тем, как сильно колышутся листья деревьев, едва ли не срываясь с веток. Будет печально, если порывы ветра всё же их сорвут, — они же совсем недавно появились. Возвращаюсь на диван, на этот раз доставая тетрадь по французскому языку. Через некоторое время доделываю все уроки и со спокойной душой покидаю северную гостиную, которая всё это время дарила мне тишину, прерываемую лишь ветром, время от времени бьющим в окна. Поворот направо, затем — налево, после — лестница и очередной поворот налево. Вторая дверь от начала коридора — моя спальня, к которой и направляюсь. Коридоры второго этажа чуть шире, чем на первом, потому что комнаты несколько уже. Лестница, ведущая на третий этаж, уходит назад, оказываясь над фойе; признаться честно, никто ею не пользуется, потому что площадь особняка настолько велика, что на неё попросту не хватает людей. Прислуге выделены комнаты в южном крыле, но даже с этим учётом остаётся много места. Толкаю деревянную дверь с искусной резьбой, и сразу подхожу к своему письменному столу, кладя на него тетради, а школьную сумку небрежно кидая на пол рядом. Большую часть пространства занимает кровать с балдахином и изголовьем, края которого украшены незамысловатым позолоченным узором, так прекрасно сочетающимся со всем интерьером чёрного цвета. Она стоит перпендикулярно входу, но изножье направлено к двери, ведущей в мою ванную комнату. Между дверьми стоит большой платяной шкаф, а справа от двери в комнату расположен туалетный столик, за которым я обычно пытаюсь собрать непослушные волосы в относительно аккуратный хвост. Справа от письменного стола есть ещё дверь, ведущая на террасу. Легко толкаю её, и меня тут же встречают холодные порывы ветра. Терраса тянется практически по всему периметру северного крыла, однако на её участке то и дело встречаются ограждения, которые не дают попасть из одной комнаты в другую не по коридору. Но если постараться, то можно через неё перелезть, рискнув упасть с высоты примерно пятнадцати метров. Опираюсь руками о балюстраду, вдыхая свежий, но холодный воздух и приводя мысли в порядок. Сегодня вечером мы с родителями поедем в Париж, конкретно — в театр, чтобы послушать очередную оперу, которые я так полюбила в последний год. Впереди два выходных, так что есть вероятность, что мы останемся в городе на какое-то время. Хотя я бы предпочла уехать домой, потому что, хоть атмосфера здесь и не из приятных, всё-таки времяпрепровождение здесь мне нравится куда больше суетливого Парижа. Однако Париж неплох по воскресеньям. Магазины и торговые центры не работают, соответственно, и людей на улицах меньше.

***

Огни за окном машины часто мелькают, и я не успеваю рассмотреть что-то конкретное. Опера понравилась и мне, и родителям, и это радует, потому что редко кому из моего окружения нравятся походы в театр, так что обсудить что-то попросту не с кем. Кроме родителей. Опера была со счастливым концом, хотя обычно мы предпочитаем ходить на трагедии. Игра актёров была чудесна, сюжет тоже не разочаровал — получается, я получила массу приятных эмоций и лишь положительные впечатления от просмотра. Такое бывает редко, потому что обычно нахожу что-то, что мне не нравится. За окном замечаю машину, летящую в нашу сторону со скоростью света, и не успеваю ничего даже подумать, как дальше события принимают совершенно неожиданный поворот, и всё происходит буквально за несколько секунд. Открываю рот, чтобы что-то сказать, но в следующее мгновение машина влетает в боковую часть нашего автомобиля, и нас отбрасывает на несколько метров вбок. В это время выставляю руки, инстинктивно пытаясь уберечь себя от летящих осколков. От сильного удара затылком в голове всё звенит. Ремень безопасности уже не защищает, не выдерживая столкновения, и меня отбрасывает в сторону. В какой-то момент машина наклоняется в сторону, грозясь перевернуться набок. Снова удар головой. За ним ещё один. Режущая боль в районе правого бока. Продержавшись ещё несколько секунд, организм не выдерживает, и я отключаюсь. Первое, что слышу после тяжёлой пустоты, — писк аппаратов. Он как будто проникает внутрь, режет барабанные перепонки, не оставляя в покое. Зажмуриваюсь, словно меня это спасёт, а после осторожно приоткрываю глаза, ожидая, что белый свет резко ударит в глаза. Но вместо него вижу лишь непроглядную тьму, сквозь которую не видно даже очертания предметов. Меня тошнит, голова раскалывается на части, особенно затылочная часть, а в боку что-то неприятно жжёт. Вдобавок ко всему на меня наваливается смертельная усталость, и не остаётся сил даже на то, чтобы пошевелиться, не говоря уже о том, чтобы встать. Кости ломит. В горле першит. Сердцебиение постепенно учащается. И вокруг темно. Почему так темно? — Беатрис! — по голосу узнаю свою маму. Чувствую лёгкое прикосновение к своей руке. — Ты очнулась! — Почему… — начинаю, но слышу лишь осипший голос. Прокашливаюсь и повторяю попытку, на этот раз хрипя. — Почему здесь так темно? Повисает тишина. Мама ничего не отвечает, я ничего не вижу — что происходит? Почему она молчит? Почему в комнате темно? Холодный писк аппаратов раздражает ещё сильнее, и я перевожу взгляд в сторону источника звука, надеясь увидеть какие-нибудь мигающие лампочки или цифры. Но снова лишь тьма. — Мам? — взволнованно спрашиваю я, вцепляясь в её руку. — Я сейчас позову врача, — стараясь замаскировать встревоженность, успокаивает она. — Ты, главное, успокойся, хорошо? Я сейчас приду. Она убирает руку от моей, и поспешно куда-то уходит, а я ещё несколько секунд пытаюсь схватить воздух, то и дело сжимая пальцы. Через несколько секунд даже такое простое действие утомляет меня, и я обессиленно замираю, закрывая глаза и пытаясь успокоиться, однако противный писк аппаратов является постоянным напоминанием о том, что что-то со мной не так. Неподалёку слышится звук открывающейся двери, а затем — поспешные шаги. — Беатрис Давелюи, — произносит незнакомый мужской голос, и, к своему ужасу, улавливаю встревоженные нотки. — Как Вы себя чувствуете? — Почему здесь темно? Мой вопрос оставляют без ответа, что лишь настораживает меня. Мужчина, который, как выясняется, мой врач, говорит, что обязательно ответит на все вопросы, но только после того, как проведёт должный осмотр. За последующие минут пятнадцать врач то и дело повторяет, как мне повезло, — только сотрясение мозга и несерьёзная рана в правом боку от осколка. Много ушибов, но ни единого перелома. Я лишь молча слушаю это, выполняя всё, что он скажет. В палате не может быть темно, потому что врач спокойно меня осматривает. Дело во мне. Снова спрашиваю про темноту, но он напоминает про то, что сначала — осмотр. Однако он не сдерживает своего обещания. После осмотра говорит не нервничать. И уходит. Откидываю тонкое одеяло и, рукой опираясь обо всё, что находится рядом, поднимаюсь с больничной койки. Врач отцепил от меня все провода, так или иначе соединяющие меня с аппаратами, так что я могу куда-то отойти. Шаря рукой по стене, направляюсь в сторону, как мне кажется, двери. Нащупываю уже ручку, но не спешу выходить из палаты, потому что слышу встревоженный голос мамы, а за ним — голос того самого доктора. — У неё ушиб затылочных долей, в которых как раз находятся зрительные корковые центры. Такие травмы ведут к полной потере зрения, — осторожно объясняет он. — Но есть же вероятность, что зрение вернётся? — взволнованно спрашивает мама. — Это сравни чуду, — с сожалением отвечает он после нескольких секунд заминки. Медленно убираю руку от дверной ручки. В горле образуется ком, а по телу пробегает волна мурашек, которые обычно появляются при сильном страхе. В ногах ощущается слабость, и я кое-как добираюсь до больничной койки, сажусь на неё и опускаю голову, пытаясь прийти в себя. Это сравни чуду… Нет! Не может же быть такого, что я потеряла зрение? Бред! Оно обязательно вернётся! Просто я слишком сильно ударилась головой, всё обязательно пройдёт… Со мной не может такого быть. Не может! Да, есть слепые люди, но я к ним не отношусь! Не отношусь… Закрываю лицо руками, пытаясь сдержать рвущуюся наружу истерику. Отгоняю назойливые мысли о том, что теперь я лишена способности видеть. Из глаз начинают течь слёзы неконтролируемым потоком, и я зажимаю рот рукой, чтобы не сорваться на крик. Отрицание и боль смешиваются воедино, не давая почувствовать что-либо ещё. Когда мама снова приходит навестить меня, я уже успокаиваюсь и делаю вид, что не подслушивала никакой разговор. Она не затрагивает тему моего здоровья, и тогда интересуюсь их с папой самочувствием, узнавая, что у папы лишь небольшое сотрясение, а у мамы всего один ушиб. Я пострадала больше всех потому, что столкновение пришлось на заднюю часть машины. Во время маминого рассказа лишь киваю, искренне радуясь, что хотя бы с родителями всё хорошо. На следующий день врач всё-таки рассказывает, что именно со мной случилось и почему сейчас я ничего не вижу. Он говорит, что шансы на то, что зрение всё-таки вернётся, есть, хотя и маленькие. Это лишь подпитывает моё отрицание собственной слепоты. Во мраке время тянется медленно, и это начинает меня злить. Иногда желание всё крушить и ломать достигает такой степени, что начинают дрожать руки, и в такие моменты я просто сжимаю пальцы, сильно впиваясь короткими ногтями в ладони. Это не помогает выпустить злость наружу, но точно заглушает её. Меня выписывают из больницы почти спустя три недели, и к тому моменту я злюсь не только на врачей, которые давали лишь ложные надежды, но и на жизнь в целом: мне всего пятнадцать, а я уже лишена зрения! Это несправедливо! Почему из-за какого-то пьяного водителя, нёсшегося на нас с огромной скоростью, страдать должна я? Не продержавшись и суток после возвращения домой, не сдерживаю накопившейся ярости и одним движением сметаю что-то с полки в гостиной. Злость никуда не девается, и я проделываю это ещё раз, а затем третий, четвёртый. Успокаиваюсь лишь тогда, когда больше не остаётся предметов, которые можно кинуть куда-то в стену или разбить. Застеленный осколками пол главной гостиной является результатом моей вышедшей наружу злости, и я облегчённо выдыхаю, постепенно успокаиваясь. После этого инцидента начинаю уверять себя в том, что не всё так плохо, как казалось раньше. Передвигаться по дому оказалось несложно, потому что территория знакомая, да и специальная трость помогает не врезаться в стену. Похоже, к слепоте и правда можно привыкнуть. Да, я не вижу, но ведь могу ходить по дому, как делала до этого. Теперь постоянно прислушиваюсь к разным звукам и по некоторым из них могу понять, например, кто ко мне приближается. Когда я могла видеть, не особо обращала внимание на шаги — проще ведь посмотреть, кто идёт, а не опознавать человека на слух. Возможно, даже слепота имеет свои плюсы? Но мои мнимые торги с самой же собой вскоре накрывает волна отчаяния и пустоты. Я не смогу продолжать ходить в школу, как и прежде, — теперь я полностью на домашнем обучении, а всю информацию воспринимаю на слух. Не могу сыграть на рояле даже простые мелодии, потому что зрение было для меня неотъемлемой частью в этом деле, а теперь придётся полагаться только на слух и собственные пальцы, и это совсем непросто. Теперь я не в состоянии приготовить себе еду, потому что велика вероятность отрезать себе пальцы. Готовке тоже придётся учиться заново. Могу самостоятельно заплести косу, но не могу оценить результат. Одежду выбираю только наощупь — благо, она хотя бы вся чёрного цвета. Чтение тоже можно забыть, по крайней мере то, которое доступно зрячим. Выходить за пределы знакомой территории — самоубийство, если только не идти с кем-то. Сейчас я не могу существовать без помощи. Меня уверяют, что со временем я привыкну и смогу делать обычные вещи самостоятельно, например, играть на том же пианино или готовить, однако это ничуть не успокаивает. Неспособность действовать самостоятельно загоняет в угол, и я медленно проваливаюсь в отчаяние, которое не позволяет даже встать с кровати. Самокопание и анализ жизни без зрения вызывают мысли о смерти. Какой смысл так жить? Я всё равно не смогу стать тем, кем хотела. Вся моя жизнь перечёркнута. Я не смогу. Родители то и дело говорят, что мне нужно встретиться с кем-то из моего окружения — будь то мой парень, Лука, или подруги. Однако я не хочу ни с кем говорить, мои желания ограничены бесполезным времяпрепровождением в кровати и самокопанием. Иногда эти два занятия прерываются паникой, которая душит изнутри, не давая даже вдохнуть. Вместе с отчаянием, временами сменяющимся с холодной пустотой, приходит страх. Страх быть непринятой обществом, страх остаться в одиночестве. Страх неизвестности. Страх будущего. Мысли обо всём этом заставляют жалобно свернуться калачиком и плакать, пока слёзы не кончатся, а тело не устанет содрогаться, и я не провалюсь в беспокойный сон. Такое состояние продолжается долго, но в один день я смиряюсь с тем, что уже ничего не смогу изменить и, собрав по уголкам души остатки сил, поднимаюсь с постели, принимая свою новую жизнь. Но это принятие несёт лишь холод и бесконечный мрак.