Госпожа Удача

Оля не помнила, во сколько в тот раз ушла из дома, и молила бога, чтобы в шесть часов вечера оказаться дома ещё до ссоры. Но нет — ей не повезло, и в 18:00 она уже ехала в маршрутке. Ну и ладно — зато будет время немного собраться с мыслями. Для начала Оля порылась в сумочке и достала зеркальце. И правда — ей снова шестнадцать! Лицо помолодело, а малиновые пряди исчезли: мама тогда наотрез отказывалась давать деньги на «это извращение». Эх, мама. Всю жизнь тревожилась за дочку, боялась «как бы чего не вышло», а в результате только хуже сделала. Если бы мама тогда, пять лет назад, не была так категорична, если бы оставила дочери хоть какой-то шанс на собственный выбор, может, тогда и Оля оказалась бы уступчивее? Открыв хорошо знакомую дверь, она тут же ощутила, как защемило сердце. Она не была здесь почти пять лет. Вот вязаный половик перед дверью, вот смешная подвеска для расчёсок из бересты — это Оля привезла маме сувенир из Карелии, вот зеркало в толстой резной раме — они вместе выбирали его в строительном супермаркете. Из гостиной доносился раздражённый мамин голос: — …и вообще я считаю, что незачем ей ходить по ночам на эти сборища. Ещё, чего доброго, в подоле принесёт! — И что же теперь, у неё вообще не должно быть своей жизни? Да лучше принести в подоле в шестнадцать лет, чем остаться без детей в сорок, — более спокойным голосом ответила тётя Катя. Не хватало ещё, чтобы они из-за неё ссорились! Оля погладила пушистый воротник на тёти Катином пальто и поскорее прошла в комнату. Обе женщины изумлённо воззрились на неё. У Оли сжалось сердце при виде тёти Кати. Она всегда ходила с длинными волосами, а в этот раз приехала с новой причёской. Задорное каре огненно-красного цвета делало её ещё моложе и стильнее, но до Оли вдруг дошло, что волосы поредели и тётя Катя обрезала их и покрасила, чтобы яркостью компенсировать недостаток объёма. И как она могла за два дня этого не заметить? — У вас там что, всё отменилось? — поджав губы, спросила мама. — Нет, просто я подумала, что с ребятами я ещё встречусь, а с тётей Катей… Оля осеклась, сообразив, что чуть не проговорилась. Она застыла в молчании, не зная, как закончить фразу, но её спасла тётя Катя, которая всплеснула руками: — Ёлки зелёные, уже почти семь, а у меня торт и не начат! — Я тебе помогу! — с готовностью отозвалась Оля. — А он успеет застыть? — А мы в него побольше желатина забабахаем, и застынет как миленький, — улыбнулась тётя Катя, и по лёгкому тону этих слов Оля поняла, что её простили. Они вдвоём отправились на кухню, где Оля как хозяйка дома стала вытаскивать продукты, посуду, миксер, а тётя Катя уверенными движениями разбивала яйца для бисквита. Мама же помчалась в магазин, после того как обнаружилось, что малину они всё-таки забыли купить. Вот эта женщина, которая так ловко режет солнечное манго на ломтики, которая и сама солнечная, как это манго, — она умрёт через два месяца? Оля смотрела на тётю и не могла поверить. Ей хотелось разглядеть какую-то надежду, а вместо этого она подмечала всё новые следы болезни: похудевшие руки, новые морщины, слишком заметный пробор в волосах. Но надо было пользоваться шансом, пока они остались наедине, и Оля, очень стараясь, чтобы это прозвучало как будто невзначай, поинтересовалась: — А почему ты вдруг решила приехать на Новый Год? Ты же всегда у себя там куда-то ходила? — В детский дом, — кивнула тётя Катя, отправляя нарезанное манго в кастрюлю с сиропом, — мы с волонтёрами праздник для детей устраивали. Я, между прочим, Снегурочкой была! — игриво похвасталась она. — Ну вот, так почему сейчас к нам приехала? — снова спросила Оля, отметив, что не получила ответа на свой основной вопрос. — Ну… Вы же моя семья. Захотелось с вами встретить Новый Год. А для Снегурочки я всё равно уже старая. — Да ладно! Ты мега-круто выглядишь! За мою сестру можно принять. Кстати, почему ты вдруг поменяла причёску? — Хотела сменить образ на более молодёжный. Это было сказано слишком быстро, слишком уверенно, и Оля сразу почувствовала фальшь. Фраза была заученная, видимо, этот вопрос тёте Кате уже задавали раньше, и не раз. Оля не могла понять, что она делает не так. Она же вернулась, извинилась, вызвалась помочь — почему тётя Катя всё так же скрывает от неё свою страшную тайну? «Наверное, она не хочет портить мне Новый Год и расскажет позже», — осенило Олю. Ломтики манго в кастрюле улыбались ей во весь рот солнечными улыбками и обещали, что всё будет прекрасно и ещё лучше. Оля украдкой отправила в рот один из манговых смайликов и решила дождаться полуночи. Однако и Новый Год ничего не изменил. Они пили шампанское, желали друг другу здоровья и счастья, смотрели телек, играли в забавную настольную игру, привезённую тётей Катей. Оля смотрела на заливисто хохочущую тётю, на расслабленную, довольную маму и вдруг подумала: разве мама сможет себя так вести, зная, что её сестра опасно больна? Да мама будет не переставая охать, переживать и предлагать всех знакомых врачей вплоть до окулиста и стоматолога. «Значит, она сама ничего не подозревает!» — со всей ясностью осознала Оля. Мама не врала — тётя Катя ей тоже ничего не сказала, это были просто Олины собственные домыслы. Или она планировала рассказать потом, уже вернувшись в Геленджик? Оля не могла на это рассчитывать, у неё было всего двенадцать часов, чтобы расставить все точки над «i», и потому, когда к четырём часам утра мама стала клевать носом и собираться ко сну, она решительно утащила тётю Катю к себе в комнату и после нескольких ничего не значащих фраз наконец спросила прямиком: — Знаешь, по-моему, ты от нас что-то скрываешь. Мне кажется, что ты серьёзно больна. — Да с чего ты это взяла? — У меня плохое предчувствие, ты какая-то другая, похудела немного, приехала неожиданно, — Оля несла всё подряд, а в голове билось: «Я из будущего, я была на твоих похоронах!» Внезапно у тёти Кати округлились глаза в неподдельном ужасе. Оля проследила за её взглядом. Она смотрела на гвоздь. Всего лишь маленький неприметный гвоздик, вбитый в стену над письменным столом. На нём ещё несколько часов назад болтался зелёный ёлочный шарик. А теперь висела пустая верёвочка. Оля вскрикнула и оцепенела. Тётины глаза распахнулись ещё шире. — Оля, ты… Сколько тебе лет? Ты откуда?! — Двадцать один, — растерянно прошептала Оля. — У нас две тысячи двадцать третий год. То есть уже двадцать четвёртый. — Скажи мне, я умру? Когда это будет, ты знаешь? Оле понадобилось секунд десять, чтобы выдавить из сжавшегося горла: — В марте. Третьего марта. — Тише, тише, хорошая моя, — зашептала тётя Катя, крепко обнимая рыдающую Олю, — значит, ты вернулась, чтобы помириться со мной. Ну не плачь, всё же хорошо, мы с тобой увиделись и поговорили, а это главное. Я, конечно, думала, что хотя бы до лета протяну. Но как всё-таки здорово, что я сейчас приехала! Будто чувствовала. Не верила, но чувствовала. — Почему ты нам ничего не сказала? Я уж намекала, намекала… — Я думала, я справлюсь. Выкарабкаюсь. Я же сильная. Не хотела, чтобы вы волновались раньше времени. Особенно родители. И потом, ты же маму знаешь — она мне житья не даст, будет каждый день выспрашивать: ну как там ты, ну что там врач, а может, а вдруг, а почему? А это, знаешь ли, не помогает. Так что я твёрдо решила: скажу, только когда уже совсем плохо будет. Но на всякий случай, думаю, надо съездить попрощаться. Оля была потрясена. Значит, тётя Катя изначально приняла решение ничего не говорить родным по своим, глубоко личным причинам, а вовсе не из-за того, что обиделась. Выходит, всё, в чём её обвиняла мама, было неправдой, они обе стали жертвой случайного стечения обстоятельств? У Оли с души свалился камень, давивший её все эти пять лет, но вместе с этим с невиданной силой захлестнула новая обида на маму. Оля сделала над собой усилие, чтобы не думать об этом сейчас. Поговорить с мамой у неё ещё будет время. Сейчас важно другое. — Тётечка, мы тебя не отпустим, — твёрдо заявила Оля, — ты останешься у нас, я тебе свою комнату уступлю, мы ухаживать за тобой будем, я могу на домашнее обучение перейти, книжки тебе читать… — Нет, Оля. Спасибо, но нет. Именно этого я и не хочу — чтобы вы видели меня несчастной, немощной, изуродованной. Я хочу, чтобы мною восхищались, а не жалели. Ты как-то про меня сказала, что я «мировая тётя». Вот и запомни «мировую тётю», а не тело в кровати. Оля сглотнула, вспомнив про волю покойной — похороны в закрытом гробу. — Тёть Кать, но мама говорила, что в Геленджике врачей нормальных нет, а здесь тебе нашли бы хорошего. Тётя Катя снова покачала головой: — Я же была в Москве у родителей, заодно к врачу сходила. К хорошему. Сказал всё то же, что и краснодарский. Велел непременно продолжать лечение и ещё добавил: «Я бы на вашем месте заранее составил завещание и распоряжение о похоронах». А я, дурочка, рассмеялась и говорю: «Да ладно! Вы меня просто не знаете!» Нет, Оля, у меня там все сеансы лечения расписаны, а сюда переводиться — только время терять. Я и так сегодня улетаю, завтра с утра опять капельница. Глупо, наверное, если всё равно известно, что это будет в марте. Но я не могу ничего не делать, не бороться, понимаешь? — А если тебе станет хуже? И ты будешь лежать в больнице, а там всё унылое, серое и квадратное, люди чужие. Стакан воды никто не подаст, — добавила Оля фразу, сто раз услышанную в том злополучном марте от мамы. — Успокойся, Оля. Хоспис я — на всякий случай — уже себе присмотрела. В нём моя подруга работает, так что стакан воды мне кто-нибудь да принесёт. А место там хорошее — из окна море видно. Ой, хватит обо мне, ладно? Оля, расскажи мне, как вы там живёте. Кем ты стала? Я ведь этого не увижу. — У нас всё по-старому, — попыталась улыбнуться сквозь наворачивающиеся слёзы Оля, — все живы-здоровы, я учусь на химика-фармацевта. Хочу лекарства изготавливать, чтобы люди не умирали, — не без гордости добавила она. — Сначала думала вообще на фармаколога пойти, но всё же медицина — не моё. — Ты у меня умничка. Уже заканчиваешь, наверное? — Нет, я же сначала в училище пошла, так получилось, — не рассказывать же, что она поссорилась с мамой и ушла из дома, а институт не давал ей общежитие из-за того, что у неё была прописка. — Тёть Кать, а можно тогда я тоже тебя спрошу? Как ты догадалась про меня? Ты тоже когда-то разбила шарик? Что за история у тебя была в молодости, про которую ты никогда не рассказываешь? И что это за песня, от которой ты расплакалась? — Ну, слушай, — вздохнула тётя Катя, — только это длинная, печальная и очень странная история. Был у меня в молодости парень из Колумбии, звали его Хосе. А он звал меня Катерина-Рина… Оля слушала не дыша и молилась лишь о том, чтобы ей хватило времени до шести утра дослушать историю до конца. Хотя, если так подумать логически, то та Оля, из 2018 года, никуда не денется и будет слушать дальше даже после шести часов, а значит, Оля, вернувшись в своё время, должна будет помнить этот разговор. Но кто ж его знает, это волшебство, как оно на самом деле работает? — …а услышала сейчас эту песню и вдруг подумала: мне-то как раз в любви не повезло, а вот в смерти очень даже, — закончила тётя Катя. — А почему ты не разбила другой шарик? Вернулась бы опять назад и уже точно всё хорошо сделала? Тётя Катя горько усмехнулась: — Да я его после этого вообще видеть не хотела, так обиделась. А потом поняла, что он не готов взять на себя ответственность. Да и я, конечно, тоже. Я ему говорю — плюнь на свой контракт и останься, а он мне — поехали со мной, у нас море тёплое. Разве так семью построишь? Семья — это ответственность, Оленька. Вообще жизнь — это ответственность. И потом, шарик же только в новогоднюю ночь работает. А я хотела забыть его поскорее, а не ждать ещё целый год невесть чего. Да и вообще, кто сказал, что в другом шарике тоже живёт джинн? Или живёт, но какой-нибудь злой — закинет в средневековье, и поминай как звали. Нет, я бы второй раз точно не рискнула. Но это и к лучшему, а то мы бы с тобой сейчас не сидели рядом. Вообще во всём смысл есть, даже если поначалу его не видишь. У меня из-за аборта детей не может быть, зато ты есть. Когда твою маму на пятом месяце муж бросил, она про ребёнка ничего слышать не хотела, только мой пример её и убедил, а иначе… Тётя Катя не успела договорить — в этот момент в воздухе замерцали зелёные звёздочки, и она растаяла в их сиянии. Оля знала, что больше им не суждено увидеться, но печали не было. Напротив — Оля ощущала какое-то счастливое умиротворение. Сознавать, что она не потеряла ни минуты из отпущенного ей времени рядом с родным человеком, узнать о невероятной истории любви и потери, понять, насколько на самом деле сильна духом её тётя, и избавиться от многолетнего груза вины — даже что-то одно уже было бесценно, а всё вместе наполняло Олину душу благоговением. Вернувшись домой, не спавшая всю ночь Оля самозабвенно продрыхла до двух часов дня. Когда же она проснулась, то открыла глаза в самолёте на другом краю земли, где только-только рассветало.