Падший феникс

      Тридцать лет. Тридцать лет Герон Вадал посвятил служению императорской семье. И девятнадцать из них занимался кропотливым обучением всеблагого принца Джахала. Пока тот был ребенком, история и все, что происходило с Вирисх за прошедшие века, интересовали его, но едва принц стал старше, история превратилась для него в нудный урок, который хотелось побыстрее «пересидеть». Герон Вадал, как бы ни любил свой предмет, отчасти понимал молодого ученика. Все эти столетия Вирисх только и делала, что воевала, заключала мирные соглашения и вновь отправлялась на войну с несогласными с ее политикой соседними государствами. Он преподавал историю беспощадности и кровожадности Империи, и Герону Вадалу это нисколько не нравилось.       Хотел бы он рассказать принцу о величайшей битве — той, о которой действительно стоило говорить и знать — с белоснежным фениксом, праотцом всех ирсу. Нет, не ирсу. Магов. Слово «ирсу» на языке нетерпимой Вирисх значило «искаженный». Герон Вадал, встречавший магов всего раз на своем жизненном пути, так и не смог назвать тех людей «ирсу». Да, их дар был ужасающим и странным, но не был страшным, злым. Он бы хотел рассказать, как он вместе с магами спасал бедняков от завала в трущобах. И те люди точно не были проклятыми ирсу, всего лишь людьми, способными помочь. Но то была тайна, обреченная на забвение.       Сегодня он все же смог рассказать наследнику о Безумной казни. Он ловко нарушил однозначный императорский приказ никогда и словом не затрагивать убийство феникса и века, в которые тот позволял людям пить его пепельную кровь, чтобы стать ему подобными — магами. И в тот же миг Герон Вадал увидел, как заинтересованно смотрит на него всеблагой принц Джахал. Кому не хотелось бы слушать о чудесах времен белого феникса?       Герон Вадал усмехнулся. Он и сам увлекся в свое время историей только потому, что разгадывать тайны прошлого и познавать тот мир оказалось увлекательно. Но чем больше погружался он в былое, тем больше опасностей вставало у него на пути. Однажды ему и вовсе пришлось отказаться от нечестивых познаний. С тех самых пор он служил императору Джоккару, следившему за ним с особой бдительностью.       Когда урок с принцем Джахалом закончился, Герон Вадал неспешно собрал карты, на которых подробно объяснял военные маневры Вирисх и противостоящих ей королевств, тщательно вымочил тряпку в воде и стер даты и формулы с доски, пересмотрел листы с домашним заданием всеблагого наследника и вздохнул. Младшие братья принца Джахала проявляли куда больше интереса в истории, чем всеблагой.       Когда Герон Вадал поднял голову, то обнаружил, что перед ним стоит слуга.       — Слушаю, — спокойно сказал историк.       — Его Всеблагое Величие вызывает вас для разговора. Сейчас.       Герон Вадал кивнул. Слуга, бесшумно повернувшись на пятках, исчез. Герон собрал оставшиеся папки с учебным материалом и вышел в коридор. Всю дорогу наверх, в личные покои императора Джоккара, он думал о предстоящем разговоре. Неужели не так уж и ловко обошел он запрет? Неужели сегодня он поплатится жизнью за желание передать хоть каплю истины наследнику? Эти мысли бесконечно тревожили его, пока он не остановился перед арочной дверью в узорах. Священное дерево мару обладало способностью рисовать по поверхности узоры, которые бы отображали настроение владельца или его ближайшие устремления. Герону Вадалу нисколько не понравилось изображение на арочной двери: темные, свивающиеся клубками, змеи охотились на беззащитную жертву.       — Проходи, — пророкотал голос за дверью, и та мягко отворилась.       Внутри было сумрачно. Император Джоккар сидел за столом из черного дерева на драконьих лапах. В покоях было зажжено несколько свечей, работала настольная лампа на синем кристалле войрха, что добывали далеко на севере. От нее разливался неестественный голубоватый свет, достаточно яркий, чтобы видеть и разбирать написанное, читать и работать с документами. Достаточно яркий, чтобы слепить глаза, стоило только взглянуть на него. За императорским стулом стояла тяжелая ширма, на стене слева висел только один портрет: правящие императоры Джоккары, начиная от самого старшего — Первого, сразившего нечестивого феникса, до последнего — Шестого, ныне и во плоти сидящего перед Героном Вадалом. На картине каждый император властной рукой сжимал плечо следующего.       — Вадал, — кивнул император.       Герон отвел от картины заинтересованный взгляд и обратился взором к императору Джоккару. Неуклюже поклонился: светский этикет никогда не был его сильной стороной. Но Джоккар, казалось, вовсе этого не заметил. Он был высоким мужчиной лет шестидесяти, с густой гривой жестких черных волос и абсолютно непроницаемыми черными глазами. Видно было, что он следит за собой, поскольку кожа была гладкой и свежей, борода тщательно вычесана и модно подстрижена, одежда сидела ладно. Герон Вадал впервые за девятнадцать лет видел Императора так близко, и он уже подзабыл, каким был его правитель.       — Жена сказала мне, что ты пренебрежительно относишься к своей деятельности.       Император говорил спокойно, но от каждого его слова по телу Герона Вадала бежали мурашки. Первым делом историк подумал о злополучном экскурсе в историю Безумной казни, однако тот заговорил совсем о другом.       — Мой сын с трудом может ответить на самые легкие вопросы. Что вы проходите?       — Б-битву Самзор с всеблагой Вирисх, мой господин.       — Хорошо, — еще раз кивнул император. — Года?       Герон Вадал на секунду запнулся. Он и не ожидал, что его знания будут проверять!       — Сто двадцать первый — сто двадцать восьмой от Свержения Нечестивого Феникса. Всеблагая Вирисх объявила королевству Самзор войну ввиду того, что мерзкий король ее обладал магией и был ирсу, о чем умолчал в дни великого перемирия и осквернил силой своей знатных дворян всеблагой столицы нашей, Айнатар.       — А что скажешь по поводу договоров трехсот шестого года? Правление…       — Правление Великого Императора Джоккара III. Короткая война, а затем мирное соглашение с государством Алантея. Мы проходили это в прошлом году, мой господин.       Император взглянул на историка. Герон внутренне подобрался.       — Ты прекрасно разбираешься в истории Вирисх. Мой сын — нет. Ты приближен ко двору, в твоем распоряжении кабинет и просторные покои. У тебя есть личный слуга и ты ешь за моим столом, Вадал. Когда ты появляешься на историческом собрании, все смотрят только на тебя, готовые услужить и просочиться к императорскому двору. Это тяжелая ноша, понимаю. В обмен на все это, Вадал, у тебя одна обязанность: обучить моего наследника, моего сына. Так, чтобы даты, соглашения, битвы и завоевания отпечатались у него в голове. Так, что бы я смог разбудить принца, и он сходу смог сказать, что случилось в таком-то и таком-то году.       Император поднялся из-за стола и вынул из лампы сияющий кристалл.       — Я вижу, что ты не справляешься со своей задачей. Я даю тебе ровно месяц, чтобы принц Джахал выучил все даты, все события и все благие деяния, что происходили в Вирисх. И если этот месяц истечет, а Джахал не сможет ответить даже на простые вопросы, — он помедлил, — ты умрешь.       Последнее, что Герон Вадал слышал, был хруст кристалла в пальцах императора.

❛━━━━━━━ ••• ━━━━━━━❜

      Император Джоккар сжал пальцы, и войрха хрустнул под натиском его силы. Проводив историка скупым взглядом, пока тот покидал покои, мужчина обернулся к креслу, стоявшему в темном углу рабочего кабинета.       — Что скажешь? — спросил он у кого-то.       Послышался шелест юбок, и в полосу света из объятий кресла поднялась женщина. Императрица Кефара едко улыбнулась, коснулась мужней руки и сказала:       — Я думаю теперь он возьмется за свое дело.       — Прекрасно, — кивнул мужчина.       Император Джоккар был властным и влиятельным человеком. Природная осторожность и бдительность, над которой так постарались его предшественники, были его визитной карточкой в обществе, где ему приходилось вращаться каждый день. Ни одно вскользь брошенное слово не избегало его слуха, он всегда слышал и слушал: там где не мог самостоятельно, с помощью ушей помощников и соглядатаев. Его обширная шпионская сеть была притчей во языцех, так что ни один король, ни один наместник искренне любящий свою страну не мог даже подумать о возможности предать своего императора. Джоккар умело пользовался влиянием и никогда не растрачивал его впустую: еще один отточенный до совершенства навык. Он предвидел и войны, и перемирия, и лживые помыслы вельмож. Умел пользоваться выгодой, извлекать пользу из ошибок.       Он был талантливым правителем, и уверенно держал Вирисх под своим крылом.       И лишь дома он мог быть спокоен, когда рядом с ним рука об руку шла императрица Кефара. Жесткая и непримиримая, целеустремленная и слегка фанатичная, она поддерживала его во всех его начинаниях. Ее искренняя вера во власть Всеблагой заставляла Императора мягко улыбаться, а ее смех делал его день намного приятней обычного. Она подарила ему замечательных пятерых детей, и в отличие от многих женщин знатного общества, не потеряла ни деловой хватки, ни умения держать себя на публике.       А еще она горела ненавистью.       — Он готов? — спросил Джоккар, возвращаясь за стол.       Императрица Кефара минуту-другую помолчала. Она могла лгать и обманывать других, но перед своим величественным мужем несмело замирала и еще ни разу не позволила себе слукавить в его присутствии. Женщина снисходительно улыбнулась, хотя муж не смог бы разглядеть ее лица, так как сидел спиной к ней.       — Он испытывает нетерпение, это так, — сказала она мягко.       — Нетерпения недостаточно. Ты объяснила ему, почему мы сражаемся с ирсу?       — Я сказала ему, что Всеблагая открыла нам путь к мирной жизни, к миру между странами и государствами, королями и наместниками. Я рассказала, что очищение — единственный путь достичь взаимопонимания. Сама богиня желает смерти нечестивых искаженных!       — Этого достаточно тебе, но не ему. Будущему правителю. Религия, — качнул головой император, — не всегда может предоставить ответы необходимые для понимания. Всеблагая действительно велела нам очистить наши умы, сердца и души от злонравной магии и ее влияния. Но что касается Безумной казни… Рано или поздно у моих сыновей появятся вопросы, и «почему» — один из них. Признаюсь, я был бы оскорблен, если бы ни один из них так и не спросил. Но ты ведь прибегла и к своему любимому методу убеждения, не так ли?       Императрица Кефара поджала губы. Джоккар обернулся к ней.       — Твоя болезненная любовь к недостаткам собственного тела не сделает Джахала более способным, более выносливым или более понимающим. Все, что он видел — руку, которая испытала на себе влияние магии и ничего более. Да, возможно, сейчас он и подумает: как ирсу могли причинить боль моей матери, но потом? Что останется от его понимания потом и не захочется ли ему узнать кто и как совершил это злодеяние? Ты забываешь, дорогая, Джахал крайне любопытный мальчик. В большей степени, чем это необходимо для наследника. Пытливый ум — признак всех императоров нашей ветви. И с ним тебе не совладать, Кефара.       Император постучал пальцами по крышке стола.       — Я сам объясню ему, когда буду сообщать неприятную новость.       — Новость? — встрепенулась Кефара. — Ты же не хочешь сказать, что Джахал еще не…       — Думаю, не готов. — Подытожил Джоккар. — Возможно, в следующий раз. Если тебе пришлось демонстрировать руку, а правильный ответ Джахал так и не озвучил, это значит лишь одно. Мальчик еще не готов. Он не понимает, за что мы сражаемся. Он не видит истины. Он ждет казнь лишь потому, что это увлекательное событие и он ждал его, считай, с рождения. Он не готов. В нем нет и капли ненависти к ирсу. Неужели я могу позволить сыну наблюдать казнь и чувствовать сожаление и сочувствие?       Джоккар раздраженно хлопнул ладонью по столу так, что зазвенели баночки с чернилами.       — Ступай, Кефара. Позови Джахала, я хочу поговорить с сыном.       Когда дверь за женой закрылась, император Джоккар выдохнул. Он надеялся, что именно сегодня сможет показать будущему правителю то, ради чего существует Вирисх, ради чего вступает во все эти войны и дрязги, какой именно мир пытается построить и что на самом деле замышляют ирсу. Сегодня он хотел показать ему несовершенство их мира, рассказать ему то, что не мог рассказать до первой Безумной казни. И теперь все его надежды в одночасье рухнули. Он не мог злиться на Джахала. По традиции наставник обязан был рассказать, почему ирсу стали проклятьем Вирисх.       Но в конце концов ему самому придется сделать это.