Соперники

В кабине лифта Павлова встала спиной к зеркалу, скрестив на груди руки, и пытливо вглядывалась в лицо сына, пока тот нажимал на кнопку с цифрой нужного им этажа. Десятью минутами ранее она строго запретила Геннадию Ильичу выходить из машины и знакомиться с Артемом, несмотря на явный протест мужчины. Потрепав Кривицкого по ладони, Ирина Алексеевна захлопнула за собой дверцу авто, затем крепко схватила своего ребенка под локоть и потянула в сторону подъезда — молодой Павлов и опомниться не успел. Когда двери лифта сомкнулись, Артем продолжил высказывать недовольство, прерванное матерью на улице: — Так вот почему ты отказалась забирать заявление о разводе! Где ты этого хмыря подцепила вообще? — Значит так, милый мой, — начала защитную речь Павлова. — Ты прекрасно знаешь, что я люблю тебя сильнее всех на свете, и беззастенчиво, нагло этим пользуешься. Мы с тобой когда-то договорились, что я не лезу в твою личную жизнь и не пытаюсь даже познакомиться с твоими бесконечными подружками! Хотя, на минуточку, они ночуют у нас чуть ли не сутки через двое! Вспомни-ка: был хотя бы раз, чтобы я тарабанила в твою дверь, если понимала, что ты не один? Чего кривишься? Я тебе отвечу — никогда я себе подобного не позволяла! Так какого черта ты меня позоришь перед людьми? Неужели не мог просто подождать? Зачем настолько неподобающе себя вести? — Мне не понравилось, что он тебя лапал! — Прекрати использовать грязные выражения! «Хмырь», «лапал» — откуда в тебе это? Я полагала, что ты — воспитанный мальчик. Павловы прибыли на свой этаж и продолжили путь к квартире в оживленном диалоге. — Так где вы познакомились? Когда? — Гена — мой коллега. А встречаться начали совсем недавно, так что — нет — я не изменяла твоему отцу до нашего расставания, если ты именно это пытаешься у меня выведать. Артем долго ковырялся в замке, после, наконец, пропустил мать в квартиру и, только закрыв дверь, возобновил допрос: — Он хоть адекватный, нормальный? — Что значит «нормальный» в твоем понимании? — Ну, хорошо к тебе относится? — До сегодняшнего вечера так и было. Однако после твоей выходки ума не приложу, что он станет обо мне думать, — Ирина прошла в ванную и принялась тщательно, по всем стандартам гигиены намыливать руки. Сын топтался у порога, словно хотел продолжить натиск, но за неимением претензий, вынужден был хранить молчание. Сняв с крючка полотенце, Павлова со всей серьезностью произнесла: — Артем, я не хочу, чтобы твой отец узнал, что у меня перемены в личной жизни. Это теперь не его дело, поэтому нет никакой необходимости ему сообщать. Договорились? — Как скажешь, — буркнул Павлов и прошел к раковине, не глядя на мать. Ирина, шумно выдохнув, вышла из комнаты. Пока лилась вода, Артем отметил, что негативные эмоции, как тлевшие угольки, постепенно гасли в его душе. Обижаться на мать не имело смысла: она являлась взрослой женщиной и имела право на любовь. Да, он надеялся на возвращение отца; да, он думал, что родители потянутся друг к другу по старой привычке, но судьба уготовила иной исход для семьи Павловых. Сей печальный факт надлежало признать и принять, третьего не дано. К тому же, если мать серьезно увлечется своим коллегой, то вполне закономерно ослабит контроль над ним, Артемом, чего тот страстно желал уже многие годы. Он нашел Ирину в гостиной: женщина старательно делала вид, что увлечена просмотром телепередачи, но ее выдавали беспокойно бегающие по экрану глаза. Усевшись рядом с матерью, молодой человек как ни в чем не бывало принялся развивать другую тему для беседы: — Кстати, мам, когда ты меня в свою больницу переведешь? Надоело мотаться в Бурденко каждое утро. Заведующий поручает целую смену торчать в процедурных, а до операций не допускает. Я вообще не отдыхаю с этими перевязками и уколами, достали! Скоро тебя назначат главной? — Не главной, а завотделением, — устало поправила она, бросая задумчивый взгляд на экран телефона. — Дней через восемь должны. Кстати, ты не надейся, что в Склифе легче будет. У нас неотложная хирургия. — Все равно. Не станешь же ты меня мучить. Павлова предпочла промолчать — не было сил не то чтобы говорить, но и шевелиться. За несколько часов ей «посчастливилось» испытать самый что ни на есть широкий спектр эмоций: от радости и трепета до печали и страха, и от этого женщина чувствовала себя донельзя вымотанной. — Ты уверена, что именно тебе должность перейдет, а не какому-нибудь любимцу главврача? — почесывая подбородок, уточнил сын. — Слишком долго ты ждешь, это ненормально. Они там между собой решили все, наверное, а тебе сказать не потрудились. Если это так, что будем делать? Ты найдешь способ меня протолкнуть? Из телевизора донесся взрыв хохота, отчего-то наводящий на Ирину безотчетную тоску. Она тяжело повернула голову в сторону сына. Артем очень хорошо знал, как она мечтала о продвижении карьеры, насколько существенно для нее было закрепиться в отделении. Однако ей стало вдруг очевидно следующее: ему не было важно, что почувствует мать, если позиция заведующей ускользнет от нее. Сын беспокоился исключительно за себя. — Должность за мной, это совершенно точно, — глухо ответила Павлова, хватая диванную подушку и обнимая ее. — Мам, не будь наивной! — он опустил руку на ее плечи. — Хотели бы тебя стопроцентно взять, разве устраивали бы смотрины? Может, твои соперники оказались вариантами поинтереснее, а? — Нет у меня соперников. Вернее, они есть только на словах. Артем, я тебя прошу, давай уже закроем эту тему и любую другую из разряда неприятных, — поморщилась Ирина. — Я тебя устрою, как договорюсь с главврачом. Потерпи еще немного. Артем согласно кивнул и выпростал руку, чтобы поудобнее прилечь на диване. Он скоро по-настоящему увлекся происходящим на экране, мысли Ирины Алексеевны же блуждали далеко за пределами квартиры. Женщина думала о том, что вместо просмотра телевизионных программ с сыном предпочла бы сейчас посидеть в обнимку с чутким и ласковым Кривицким, и от осознания этой истины почувствовала себя гадко. Неужели она в самом деле предпочла бы кого-то другого — пусть и взрослому — ребенку? На зеленых глазах выступили слезы.

***

Поставив мясо в разогретую до нужной температуры духовку, Геннадий Ильич подсел на кухонный диван к Ирине Алексеевне, лениво листавшей медицинскую статью о челюстно-лицевых травмах в условиях нейрохирургического стационара. Как и обещала, Павлова приехала к нему на следующий день сразу после работы, доставив этим огромное удовольствие своему коллеге. Желая привлечь к себе внимание, Кривицкий опустил голову на женские колени и вытянул ноги, поудобнее устраиваясь рядом с женщиной. — Ты так оброс, — резюмировала Ирина, отбрасывая журнал подальше и запуская пальцы в густые волосы мужчины. — Помнится, в день нашей встречи ты еще не был таким лохматым. — Все никак не зайду к мастеру, — пожал плечами Геннадий Ильич, мгновенно расслабляясь под воздействием массажных движений. Сквозь толщу воспоминаний к Кривицкому пробился образ слегка надменной, привлекательной женщины, раздраженно стучавшей ногтями по своему бейджу, вместо того, чтобы представиться ему вслух. Геннадий не сдержал улыбки: — Ира, а я тебя и вправду не узнал тогда. Две родинки на лице, безусловно, напомнили мне кого-то, но все же понадобилось время, чтобы я вспомнил тебя окончательно. — Что именно ты вспомнил? — сглотнув, поинтересовалась Павлова, на миг перестав водить ладонью по его голове. Впервые он сам заговорил об их прошлом. — Студенчество, — замявшись, пояснил Кривицкий. — Завтра вечером забегу в парикмахерскую. Ты права, никуда не годится с такой шевелюрой ходить. — У тебя есть машинка? — спросила Ирина, параллельно придумывая, как бы заново подступиться к теме о юных годах. Помнит он или нет? — Подстригу тебя сама. — Да была где-то, — с удивлением отозвался Гена, запрокинув голову. — Правда, я не уверен, полный ли в ней заряд. — Поищи. И ножницы тоже. Геннадий Ильич, хоть и нехотя, отлепился от Ирины Алексеевны и исчез где-то в коридоре. Двадцать минут спустя, запасшись инвентарем, они расположились в ванной. Мужчина смирно сидел на табурете в центре комнаты, смело отдавшись во власть примерившей на себя роль парикмахера Павловой. Ирина Алексеевна встала за его широкой спиной, зажав в правой руке расческу, отмеряя на глаз линию будущего среза. — Ира, вне зависимости от того, что из нашей затеи выйдет, помни: тебе придется принять меня любым. Даже лысым. — Лысый кавалер у меня уже есть, — горестно вздохнула она. — Прости, место занято. — Кем? Брагиным? — он закрутил шеей, но Ирина со смешком отвернула мужчину от себя. — Олегом Михайловичем, единственным и неповторимым. Хочешь составить ему конкуренцию? — Да куда уж мне! С легким хрустом смыкались ножницы в умелых руках Павловой, заставляя темные завитки дружно слетать с мужской головы. Насадка тихо жужжащей машинки щекотала Геннадию Ильичу шею, но он терпел, чтобы ненароком не дернуться. Когда в ванной вновь воцарилась тишина, Ирина наклонилась к затылку Кривицкого с целью сдуть срезанные застрявшие волоски и чуть хриплым голосом произнесла близ его уха: — Я помню твои волосы еще иссиня-черными. В тебя пол-института влюблено было, ты в курсе вообще? Павлова осторожно возвела глаза к зеркалу, что висело на стене напротив. В то же мгновение она столкнулась с испуганным, напряженным взглядом Кривицкого. Геннадий Ильич вытянулся в струнку, дыхание и пульс участились, но молчал он недолго: — Ирочка, я знаю, что виноват, знаю, что обидел! — резко развернув корпус, он оттолкнул табурет и упал перед ней на колени — прямо в состриженные пряди, вызвав поток воздуха, тут же разметавший волосы по всему полу. Павлова словно со стороны наблюдала, как Геннадий тянет ее за кисти, целует руки, затем утыкается в живот, исступленно шепча извинения. С силой вжимается в нее, до боли сцепив в кольцо железных объятий. — Прости меня, прошу! Я бы многое отдал, чтобы не говорить тебе тех жестоких слов! Мне так мучительно стыдно, ты представить себе не можешь. Я не ведал, что творил, Ирина. Слышишь? Скажи, что прощаешь! — Ну тише, успокойся, пожалуйста, — растерянно забормотала она, гладя затылок мужчины, прижимая его к своему корпусу. — Все в порядке, чего ты? — Ты простила? — вопрос прозвучал по-детски жалобно. Что ему ответить? Безусловно, решение двигаться вперед, невзирая на обиды прошлого, уже было ей принято, но вот прощение… — Я оставила воспоминание об этом в прошлом, и тебе советую сделать то же самое, — твердо сказала женщина и, вздохнув, добавила: — Гена, давай уже закончим со стрижкой, а потом ты меня накормишь ужином, как и обещал? — Да, разумеется. Поднявшись с колен, Геннадий стряхнул с себя мусор и сел обратно на табурет. Он глядел в пол и потому не заметил улыбки, озарившей лицо Ирины. Дождалась: Кривицкий искренне сожалел о том, что жестоко обошелся с ней в студенчестве, и просил у нее прощения. Это наконец-то произошло!

***

Ирина Алексеевна в наилучшем расположении духа варила утренний кофе, пока Геннадий Ильич ополаскивался в душе. Опершись на столешницу, Павлова обратилась в воспоминаниях к событиям прошлого вечера, которые и вдохновили ее на прекрасное настроение с утра пораньше. Вот она сидит на этой самой столешнице, закинув ногу на ногу, наблюдая за тем, как Гена тщательно моет посуду, то и дело бросая на женщину проницательные взгляды. В какой-то момент он ускоряется, что-то решив в своих мыслях, и под сильным напором струи наспех ополаскивает тарелки и столовые приборы. Промокнув полотенцем руки, помогает Павловой опуститься на пол и ведет к ожидающему их дивану. Глаза Геннадия Ильича наполнены кипучей смесью нежности и страсти. Ирина с радостью отвечает на его терпкие поцелуи и не возражает игре на раздевание, впрочем, немало удивившись выбору места для занятия любовью этим вечером. Партнерша Кривицкого вовлечена в процесс не меньше зачинщика: медленно снимает с него рубашку, проводит ногтями по груди, чувствуя, как та вздымается все более учащенно. Раз-два-три — это расстегивается мужской ремень в три ловких шага. Пуговица брюк легко поддается женским пальцам, молния покорно сползает вниз. Самой Ирине без одежды совсем не холодно — она ощущает, как ладони мужчины источают жар, и руки касаются ее кожи повсеместно. Ее тело полыхает, кровь бурлит в венах, волны желания, которые, кажется, сильнее океанских, накатывают к промежности одна за другой. Пока Кривицкий занят ее шеей, Павлова стягивает с него нижнее белье, освобождая упругую плоть. Та вмиг врезается в кожу женщины, обжигая своим откровенным прикосновением. Геннадий словно бы не замечает вспыхнувших искр в глазах Ирины, хотя снова и снова смотрит на ее лицо между поцелуями. Он не торопится соединиться с ней — у него рождается план такого извинения за прошлые ошибки, который перекрыл бы все его грехи. И Кривицкий приступает к воплощению задуманного: — Милая, — шепчет он, — ты красивая. Ты вся — совершенна. У Ирины вздымается бровь — она не верит ему. Нет, Павлова имеет здоровую самооценку и в целом высокого о себе мнения, но она слишком хорошо помнит его слова о ее внешности тогда, в юности. — Я схожу от тебя с ума. Теряю голову от этого тела, которое как шелковый путь, неизведанная новая земля. С этими словами, опираясь на одну руку, он нежно проводит указательным пальцем другой прямую дорожку от щеки Павловой до ее бедер, оставляя след в виде мурашек. — Земля эта манит меня водопадом волос, — зарывается носом в ее локоны и полной грудью вдыхает ставший любимым аромат. — Океаном света, лучащимся из глаз. Посмотри на меня, Ира, — и Павлова покорно ловит взгляд, который, видимо, был создан для того, чтобы гипнотизировать ее, увлекать в темную бездну без конца и без края. — Есть на этом пути впадины, желанные источники, — целует губы, проникая языком в ее рот. С трудом оторвавшись, продолжает монолог для своего единственного завороженного зрителя. — Возвышенности, которые я готов покорять снова и снова. Ирина теряет его глаза. Он у ее груди, и Павлова уже не понимает, что именно Кривицкий творит — до того ярко удовольствие отзывается в ее голове. Сознание теряет способность к анализу, терпит полный и абсолютный крах. Но для Геннадия Ильича кульминация в исследовании еще не наступила. Подобравшись к сути, он, наконец, произносит: — И запретные территории, куда так хочется ступить. Кривицкий опускается к центру возбуждения Павловой. Горячий вакуум охватывает клитор так неожиданно, что бесконтрольное судорожное «ох» проносится по всей комнате. Звук отражается от стен и возвращается к женщине, выпустившей его. В поисках спасения от остроты давно забытых ощущений Ирина стремится схватиться за простыню или одеяло, но на диване их нет. Тогда она кладет ладонь на затылок Геннадия, и состриженная ее же рукой шевелюра колет кожу тонкими иглами. Ирина пребывает в забытьи и не знает наверняка, сколько времени прошло с начала. Ее возвращает в реальность Кривицкий, который поднимает голову, чтобы спросить о том, что так беспокоит его: — Теперь ты мне веришь? Ты нравишься мне вся, веришь? — Да, да! — быстро говорит Ирина. Ей вовсе не хочется отвлекаться... Газовая плита с недовольством зафыркала, когда кипящая кофейная пена вышла из границ турки. Женщина, всплеснув руками, поспешила выключить газ. Усмехнувшись взявшейся из ниоткуда собственной мечтательности, Ирина в задумчивости опустила ладонь на ключицу и почувствовала легко выраженную боль. Похоже, Гена слишком увлекся накануне, раз оставил на ее коже след безудержной страсти. Павлова стала осматриваться в поисках зеркала, чтобы определить масштаб катастрофы, но ближайшее оказалось в коридоре. Она вынырнула из кухни, качая головой и все еще придерживая ладонь на месте гематомы. — Господи! — вырвалось у Ирины Алексеевны. У двери в прихожей сбрасывал ботинки совершенный незнакомец, не менее изумленно таращившийся на нее саму.