***
Павлова заполняла контейнер овощным рагу, когда из прихожей донеслись копошение и шум — это Артем закончил посиделки с друзьями и осчастливил Ирину своим присутствием. — Сын, ты? — выкрикнула она, не отрываясь от дела. — Я, — ласково протянул он, войдя в кухню. — Кто же еще? Артем поцеловал мать в щеку, плюхнулся на мягкий стул рядом с обеденным столом и устало потянулся. Ирина, поставив согреваться воду в чайнике, села напротив сына. Ее любимый ребенок прикрыл глаза, и она в очередной раз залюбовалась им. Как только Артем отогнал дремоту, Павлова поинтересовалась: — Ничего не замечаешь? Он внимательно оглядел мать: прическа оставалась прежней — привычные теперь распущенные укороченные волосы, а вот одежда оказалась новой. Строгая белая блузка под голубым пиджаком. С ума сойти. — У тебя обновка? — подал удивленный голос он. — Ну да. Как тебе? — Павлова распростерла руки, чтобы продемонстрировать вещи по всей красе. — У меня еще и юбка новая, смотри, — она поднялась и повернулась вокруг своей оси, счастливо улыбаясь. — В честь чего перемены? — не понял сын. — Тебе, конечно, очень идет, ты у меня самая красивая, — быстро добавил он, видя, как улыбка сходит с лица матери. — Просто захотелось. Знаешь, это бывает у нормальных людей, — поддела она, хмыкнув. На самом деле к кардинальной смене образа она шла достаточно долго. К нему привело и расставание с Павловым, и личное желание измениться к лучшему, и яркое впечатление от всегда по-деловому одетого Кривицкого, и — вишенка на торте — подслушанная утром беседа на работе. Будучи случайным свидетелем обмена репликами между Ниной и Мариной Владимировной, Павлова целый день не могла выбросить из головы въевшуюся намертво фразу Дубровской. Та имела неосторожность восторженно воскликнуть: «Марин, костюм у тебя отпад, выглядишь солидно, как настоящая начальница!». Как начальница… Отсюда следовало, даже Кривицкий походил на человека при должности больше, чем Павлова. Конечно, то было только мнение медсестры, но Ирина склонна была согласиться с Ниной, сама ведь уже думала об этом. В тот же вечер хирург направилась в ближайший к дому торговый центр и купила жизненно необходимые пиджак, блузку, юбку-карандаш и сапоги с работающей застежкой. Самой себе Ирина жутко понравилась. — Чай будешь? — женщина направилась к плите, чтобы отключить газ. Артем отказался, задумчиво оглаживая поверхность стола. Ирина вернулась обратно с наполненной чаем кружкой, не подозревая, какой трудный разговор затеял ее сын. — Мам, я хочу попросить тебя кое о чем, — вмиг заинтригованная Павлова стала теребить пальцами чайную ложку. — Забери заявление из ЗАГСа. — Какое заявление? — брови Ирины взлетели вверх. — О разводе? — сын кивнул. — Ты шутишь, что ли? Что за идиотизм, Артем? — Вам не следует разводиться, мам. Отец одумается и вернется к тебе, — он наклонился через стол и доверительно шепнул: — Видел я его студентку — тупая, как пробка, клянусь. Он с ней скоро соскучится. Ирина мгновенно вспыхнула: — Не лезь не в свое дело, это раз! — она ударила кулаком по столу так, что чашка и блюдце задребезжали. — Отец сюда больше не вернется, это два. Я жить под одной крышей с ним не собираюсь. Думаю, тебе не нужно растолковывать, почему? Обойдусь без предателей, — отрезала она. — Это ты на эмоциях говоришь, — отмахнулся Артем. — Он вернется, ты его простишь, и мы снова заживем одной семьей, пока я от вас не съеду. Прошлое останется в прошлом. Ирина откинулась на спинку стула, хватая ртом воздух. — Сходи завтра, а? Пожалуйста, мам. У отца временное помутнение. Ну ты же не хочешь остаться без мужика до конца дней? — он протянул ладонь в сторону Ирины, но Павлова, вне себя от его слов, вскочила со стула и рванула в коридор. Артем посидел немного, а после решил пойти за матерью и успокоить. Она натягивала сапоги в коридоре, когда он нашел ее. — Мама, ты куда? Не в ЗАГС же? — по-детски уточнил он. Час был поздний, все госучреждения давно закрыты. — На работу! — гневно промолвила Ирина, не оборачиваясь. Стянула с вешалки пальто (тысячелетнее, но отлично гармонирующее с ее новым образом) и наскоро закуталась в него. — Как?.. Ты же сегодня смену отработала днем. Мам? — Вызвали срочно, — процедила сквозь зубы Павлова и хлопнула за собой дверью. Артем пожевал озадаченно губы и вернулся в кухню. У плиты он заметил контейнер с едой, который мать обыкновенно брала в больницу. Неужели она и впрямь так поздно поедет в свой Склиф? И действительно ли оскорбилась от его просьбы? Ну и зря. Пусть остынет, а после он наставит ее на истинный путь.***
Прошлое должно остаться в прошлом. Эта мысль звучала в голове Павловой с частотой метронома и с громкостью набата. Здравое зерно в высказывании сына безусловно было. Пока Ирина отвлеченно пребывала в своих размышлениях, ноги несли ее туда, куда отчаянно стремилось женское сердце. Пора прекратить смотреть на окружающих сквозь призму былых разочарований. Необходимо простить себя и его. Тогда он был честен с ней — следовало отдать ему должное. Его вина состояла лишь в том, что подобрал бестактные слова, безжалостно разбившие ее хрупкое девичье сердце на миллион осколков. Ирина постучала в его дверь. Геннадий Ильич появился на пороге, зажимая в одной руке сырое полотенце, в другой — металлическую трость. Капли воды стекали с его только что вымытой головы, волосы смешно торчали в разные стороны. Мужчина охнул и спешно посторонился. Не говоря ни слова, Павлова прошла внутрь, принялась стягивать с себя тяжелое пальто, снимать высокие сапоги. Прислонившийся к входной двери Кривицкий сначала смирно созерцал гостью, но вскоре, не выдержав длительного молчания, с придыханием констатировал: — Ты пришла. Павлова ничего не ответила. Не сговариваясь, оба врача двинулись в кухню-гостиную. Ирина Алексеевна остановилась у обеденного стола, повернувшись спиной к хозяину жилья. Она понимала, что Кривицкий наверняка оценил ее решимость прийти к нему вновь, но, увы, на смену смелости пришла робость. Как оправдать свое присутствие? К облегчению женщины, Геннадий Ильич взял инициативу в разговоре на себя: — Ирина, ты прости меня. Понять не могу, что на меня вчера нашло, — лгал он ей в спину. Лгал, потому что прекрасно знал, отчего поцеловал ее. Гостья развернулась, сделала небольшой шаг навстречу. Что-то в глазах женщины дало Кривицкому понять, что совсем не это она жаждала услышать сейчас и вообще видела его насквозь — утаивать что-либо бессмысленно. Тогда Геннадий выпалил как на духу: — А к черту! Ты мне нравишься, слышишь? Нра-вишь-ся! — он нервно дернул плечами. «Какая ирония! По прошествии тридцати лет я ему все-таки понравилась», — у Павловой дрогнули губы, теперь уже хирург стояла вплотную к мужчине. Руки потянулись к его щекам, большие пальцы огладили напряженные скулы. Ирина завела ладони за голову Геннадия, чтобы наклонить к ее лицу. Поцелуй не заставил себя ждать. Кривицкий ловким движением сбросил с себя полотенце и заключил в тесные объятия женщину. На этот раз они целовались медленнее, смакуя каждое прикосновение. Упругие полные губы Ирины скользили по его податливым тонким, пока пальцы зарывались в намоченные кудрявые волосы. Мужчина оторвался от влажных губ первый, но лишь для того, чтобы опуститься к нежной шее и оставить на той метки частых поцелуев. Он не знал, хочет ли Ирина продолжения, но одно было ясно как божий день: нельзя спешить, чтобы она в очередной раз пулей не вылетела из стен этого дома. Между тем, Павлова отозвалась на ласку первым глухим стоном удовольствия — и Геннадий Ильич все понял. — Пойдем, не здесь. Кривицкий потянул ее в сторону освещаемой огнями ночного города спальни. Под воздействием адреналина мужчина почти не чувствовал привычной боли в голени. Впрочем, сейчас на все было наплевать: лишь бы она была рядом. Уложив женщину на кровать, Геннадий Ильич расстегнул пуговицы ее блузки, принялся страстно зацеловывать площадь открывшейся ему кожи. Не стал томить обоих и обрушился на женскую грудь, предварительно освободив ту от светлого бюстгальтера. Последовал еще один стон, более громкий и чувственный, вызвавший у челюстно-лицевого хирурга волну стремительного возбуждения. Вполне закономерно одежда покинула оба разгоряченных тела в считанные секунды. Кривицкий опустился рукой к внутренней части бедер Павловой, принялся за многообещающий массаж. Ирина поверить не могла, что все это происходило с ней. Он, такой недоступный и далекий когда-то, был теперь очень близким. Средний и безымянный пальцы левой ладони проникли внутрь женщины, проскользнули легко и свободно. Павлова вскрикнула и впилась острыми ногтями в кожу Кривицкого, оставляя мгновенные раны. Его запах, окутавший ее, приятно щекотал ноздри. Ей хотелось напитать им легкие на всю оставшуюся жизнь. Задвигалась навстречу его пальцам, сгорая от каждого производимого ими толчка. Ее кожа плавилась от его поцелуев; он одновременно был ее убийцей и воскресителем. Воскресителем к жизни, в которой Павлова была желанна... Пульсация в области лобка становилась невыносимой: Ирина сомкнула ноги, сжала мышцы таза, чтобы облегчить терпкую боль, но ничего не помогало. Ее сердце стучало так стремительно и оглушительно, что Павлова боялась его разрыва. Она была готова к главному как никогда... Губы Геннадия пьяно бродили по женскому корпусу. Ирина нашла ладонями щеки партнера, нежно потянула к своему лицу и поймала его затуманенный взгляд. Кривицкий остановился в ласках, повиновался, когда она заставила его перекатиться на спину. Став хозяйкой положения, Павлова коснулась языком верхней губы мужчины и легко прикусила ее. Хирург усмехнулся, но улыбка улетучилась с его лица, как только Ирина — совершенно неожиданно для него — провела рукой по эрегированному члену, распаляя в Кривицком сильнее и без того безумное жгучее желание. — Дай мне… почувствовать, — шепнула прерывисто у его уха. Кривицкий с удивлением отметил, что это были первые слова, которые она произнесла с момента прихода. Ей не нужно было его уговаривать: он прытко подорвался, схватил Ирину в охапку и вновь уложил под себя. Геннадий коснулся ее лба своим и звенящим от нетерпения голосом попросил: — Скажи это еще раз, Ира... — Дай мне полностью почувствовать тебя, — Павлова скрестила лодыжки и кисти за его бедрами и шеей. Глаза Ирины засверкали в лунном свете, а зрачки расширились до предела — Геннадий это точно видел. Они качнулись одновременно, чтобы соединиться, и оба издали облегченный стон, совершив желаемое. Кривицкий неспешно задвигался, прислушиваясь к звукам, издаваемым его женщиной, безраздельно отдавшись во власть круговерти наслаждения. Никто из двоих не знал, сколько времени они сосуществовали так. Немного устав от одного и того же положения, Кривицкий прилег, приткнувшись к Павловой сбоку, однако нашел в себе силы убыстрить темп проникновения. Его ладонь покоилась на ее шее, так что он чувствовал бешено работающую сонную артерию женщины. Настал момент, когда Ирина вновь попыталась свести ноги, и Гена вернул руку к ее промежности, чтобы помочь дойти до финала. Утратив ощущение реальности, Павлова выгнула спину и почти сразу обессиленно упала на подушки. Довольный собой Кривицкий вскоре также сбросил мучившее его напряжение.***
Когда Ирина была в ванной, Геннадий Ильич предупредительно постучал в дверь и, услышав мягкое «да», вошел в комнату. Он принес для нее свежие футболку и полотенце. Ему трудно было отказать себе в удовольствии осмотреть в желтом свете лампочек нагое тело подруги и по достоинству оценить его формы и изгибы. Павлова повесила лейку душа на держатель и без стеснения вложила свою руку в протянутую ладонь Кривицкого, чтобы безопасно ступить на холодный пол. Геннадий поспешил обмотать женщину в махровое полотенце, а после прижал блондинку к груди. Он ласково сказал: — Я тебе свою футболку принес. Вместо пижамы. Ира, милая, ты ведь ночуешь со мной? Ирина мысленно повторила его обращение к ней. «Милая», — это от него так екнуло сердце? Не выдавая трепета, хирург отозвалась: — Я останусь. Внутренне ликуя, Кривицкий только крепче сжал Павлову в объятиях. Вот уже год в жизни Геннадия Ильича господствовала сплошная черная полоса, от которой не было отдыха ни днем, ни ночью. И мог ли он представить, что его давняя знакомая появится на горизонте и окажется лучом света, источником необходимого ему человеческого тепла? Да, определенно, это был лучший вечер из всех наполненных бесконечной печалью дней.