Вопреки опасениям ночь минула почти незаметно и даровала спокойный сон. Вероятно, мне следовало бы радоваться, но я уже знал, что за такие «подарки» придётся платить позже.
Утро встретило меня Икаром, который приготовил завтрак для нас Себастьяном. Пока мы ели, сервитор пытался поддержать какую-то праздную беседу, но похоже, часть его банка памяти совсем испортилась, а потому он несколько раз в замешательстве пытался вспомнить, чем хорош Санктинус зимой. Когда трапеза окончилась, он любезно пожелал нам удачи и сконцентрировал всё внимание на посуде.
— Нам необходимо найти канониссу, — твёрдо произнес я, когда наш флаер уже нёсся к радиальной площади.
— А я всё ждал, когда ты это скажешь, — лицо дознавателя окрасила ехидная улыбка. — Сестра-палатина не дала своего согласия?
— Не думаю, что мы его дождёмся. Поэтому пока я буду отвлекать её, ты займёшься поиском, — Себастьян не удержался и, оторвав взгляд от лобового стекла, повернулся ко мне. — Местная одежда у тебя уже есть. Уверен, ты справишься.
— Как быстро? — Теперь голос юноши был серьёзным.
— Как можно скорее, но… — Я замялся и положил руку на плечо ученика. — Будь осторожнее. Сёстры настроены крайне враждебно. Они готовы убить нас, если мы сделаем что-то не так.
— Пусть попробуют, — только молодёжь может так легкомысленно относиться к смерти. — Я всё сделаю, Иероним. Но мне нужно снаряжение с нашего катера.
— Забери его. Только не пригоняй корабль сюда. Это вызовет ненужное внимание.
Дознаватель коротко кивнул и заложил вираж, направляя флаер к земле. Мы летели прямо поперёк основных воздушных потоков, кружащих вокруг площади и соборного города. Высоко над нами парили дирижабли, тащившие по воздуху религиозные транспаранты.
На этот раз мы прибыли к полудню. Звон утренних месс давно затих, а дневные службы ещё не начались. Прежде чем ступить на лестницу, я пару секунд провожал взглядом флаер Себастьяна, направившийся к космопорту на западной окраине города.
Оставшись в гордом одиночестве, я начал восхождение к Собору. Примерно на половине пути вокс-наушник запищал, принимая вызов. Это была Афелия.
— Хальвинд, вы наконец прибыли? — Её голос буквально сочился нетерпением.
— Да, сестра, — было тяжело скрыть удовлетворение от её бессильной ярости. — Поднимаюсь к Собору.
— Южная лестница?
— Да.
— Хорошо, продолжайте путь. Я встречу вас.
Я остановился, чтобы передохнуть. Несмотря на спокойный сон и завтрак, моё тело всё ещё не до конца восстановилось после полученных на войне ран.
Инквизитор всегда должен поддерживать свою физическую и ментальную оболочку в форме. Ещё аколитом я хорошо уяснил для себя этот урок, потому что слабые и праздные долго не жили. Но с годами непримиримой борьбы тренироваться становилось всё тяжелее. Несмотря на аугменты и омолаживающую терапию, способную сильно замедлить увядание плоти, полностью остановить старение было невозможно.
Разум также слабел, хотя и значительно медленнее, благодаря ментальным тренировкам и подготовке схолы. Тем не менее, это не могло избавить от огромного багажа воспоминаний, что давили на плечи всё сильнее с каждой выполненной миссией.
Тряхнув головой и сделав глубокий вдох, я продолжил восхождение, оглядываясь вокруг. Можно сказать, что лестница к Собору Святого Друза походила на широкий наклонный акведук, от которого ответвлялись более мелкие пути на разные уровни соборного города, охватывающие центр — храмовый склон, на котором громоздилось главное святилище Министорума на Валон Урре.
Чем выше я поднимался, тем больше священнослужителей встречал. Кто-то из них наслаждался прогулкой, ведя какую-то праздную беседу, кто-то опрометью взбегал или спускался, таща на себе какие-то пергаменты и книги. Время от времени на перекрестках я встречал группки послушниц. Совсем ещё юные, эти девы были похожи на пингвинов в своих черных одеждах с белыми передниками.
Проследив за моим взглядом, одна из настоятельниц остановила воспитанниц и приказала им поздороваться со мной. Никогда ещё я не слышал, чтобы инквизитора приветствовали так искренне.
Поблагодарив детей, я продолжил путь. Можно было бы сказать, что эта встреча подняла мне настроение, но я слишком хорошо знал о будущем, что ждало этих девчушек, а потому отчаянно удерживал себя от того, чтобы обернуться…
…потому что по виску вновь заструился холодный пот, а сердце учащённо забилось. Тело дрожало от внутренней борьбы, охватившей моё естество. Доносившийся позади детский невинный смех вдруг начал нарастать, медленно превращаясь в агонизирующие вопли.
Но даже тогда я держался, заставляя ноги перешагивать ступень за ступенью. Возможно, я смог бы продержаться ещё, если бы не споткнулся.
Ледяной воздух врезался в лицо, и я распластался на холодных камнях. А когда поднялся, то все-таки бросил взгляд через плечо.
Рядом с моей ногой лежало маленькое тельце, а растрескавшийся мрамор вокруг заливала кровь. Еще ниже трупов становилось все больше, и каждый из них превосходил предыдущий по чудовищности увечий.
Лица несчастных детей замерли в гримасах страданий, многие из них были так же изуродованы, как и тела. Нежную кожи рассекали рваные раны, из обрубков конечностей торчали кости, а некоторые бедняжки покрылись богохульными рунами, нанесёнными огнём.
От такого зрелища живот скрутило и весь скудный паек оказался на ступенях. Меня поглотил чудовищный ужас, заставивший ползти спиной назад.
Руки скользили в вязкой чернеющий крови, а нижний пролет лестницы, словно бы приближался, желая представить картину бойни во всех подробностях. Я силился отвернуться, но шея словно задеревенела. Тело пронзала острая боль, настолько похолодела кровь в венах.
За пределами лестницы возвышался частокол из ритуальных копий, из которых еретики сделали жертвенные тотемы, нанизав на них детей и их воспитателей. Теперь эти распятые фигуры с выколотыми глазами и зашитыми ртами молча взирали на то, как я пячусь, бормоча под нос какие-то глупые молитвы.
От этого не было спасения, кроме как просто сойти с ума…
— Хальвинд? — Сильная рука буквально выдернула меня из мира кошмаров и бросила на прохладный воздух Санктинуса. От неожиданно чистого воздуха я закашлялся. Пот на лбу и висках начал покалывать на ветру.
Я поднял голову и увидел перед собой Афелию, стоявшую во весь невысокий рост. Даже без силового доспеха женщина излучала угрозу, облачённая в простые тканевые одежды, украшенные серебряной нитью и символикой ордена.
Впервые на её лице отразилось что-то, отличное от презрения. Хотя, конечно, видок у меня сейчас был явно жалкий…
— Вы в порядке? — Спросила сестра и без спроса подхватила меня под руку. — Выглядите дерьмово.
— Просто помогите мне дойти до скамейки… — Неожиданно для меня самого, из груди вырвался едва слышный хрип вместо внятных слов. Впрочем, целестианка поняла, что от неё требуется, и, резко дёрнув меня вверх, повела к собору. Словно немощного старика.
Краем глаза я мог видеть реакцию окружающих. Немногочисленные служители отводили взгляд, стоило только мне посмотреть на них исподлобья, но было очевидно, что они всё видели. Теперь по всему соборному городу начнут расходиться сплетни…
Во мне вспыхнула ярость и тогда я сбросил руку Афелии с локтя. Она не сопротивлялась, но не без интереса смотрела на то, как я хромаю по высоким ступеням.
В ушибленной ноге пульсировала неприятная боль, но я мог с ней справиться. Это ерунда в сравнении с тем, что мне довелось пережить за долгую службу.
Рыча от злости и недомогания, я расталкивал прохожих, преграждающих путь. Некоторые из них предлагали помощь, но в ответ получали лишь проклятья. От сердобольности и жалости священников к горлу подступал новый ком, готовый извергнуться на чьё-то бежевое одеяние.
Надо сказать, что ненависть придала сил. К концу подъема я чувствовал себя лучше, хотя настроение и было испорчено напрочь. Вероятно, из-за этого я бросил презрительный взгляд на Афелию, когда та наконец догнала меня.
— А вы оказались шустрее, — не знаю, что подразумевала эта фраза. Попытку меня успокоить, или же задеть. Я выбрал второе и ответил в той же манере:
— В следующий раз не отставайте, сестра. Время дорого, поэтому ведите меня к Бальтазару.
Ничего не ответив, воительница просто пошла дальше.
Мы вновь пересекли Собор и покинули его через восточный неф, ведущий к семинарии. Полдень минул, и теперь просторные залы заполнились послушницами и послушниками, решающими, как скоротать предобеденное время. Как только мы с палатиной появились в протяжённом коридоре, бурная толпа разошлась в сторону, уступая дорогу и отвешивая поклоны.
На одном из перекрестков Афелия свернула пустующий тупик, где располагалась небольшая дверь. При помощи ключа, воительница впустила нас в круглый колодец, резко контрастирующий своим простым серым камнем с богато украшенными учебными залами. Между пролетами завывал сквозняк.
Взяв в руки подсвечник, палатина повела меня дальше вниз.
Не знаю, сколько длился спуск, но мы часто проходили мимо таких же дверей. Вероятно, они вели на другие этажи зданий. Глядя на голые обтёсанные камни и простые деревянные поручни, можно было сделать вывод, что этот проход не предназначен для публичного пользования. Однако стёртые углы ступеней явственно говорили о том, что по ним прошлись миллионы ног. И проходят до сих пор.
Чем ниже вела дорога, тем отчётливее становились чужие стоны и завывания, доносившиеся с самого низа.
Там, где колодец наконец достигал дна, стены расходились в стороны, словно лестница была опущена в пещеру. Однако и здесь виднелись следы человека в виде стен из массивных каменных блоков и выровненного рокритового пола.
Свет стал совсем скудным, а ветер теперь завывал среди связок цепей, звенящих друг о друга. Пещера вокруг колодца оказалась заставлена столами, где в дрожащем сиянии свечей корпели над бумагами какие-то люди. Вместо белых сутан они носили чёрные плащи с красными масками, заканчивающиеся острыми колпаками.
Немногие из экзекуторов обратили внимание на посетителей, и Афелия ответила им взаимностью. Сестра пошла дальше, углубляясь в коридор, охраняемый двумя вооруженными стражниками.
Мы оказались в холодных казематах, освещаемых редкими факелами и наполненных тяжёлыми запахами и звуками человеческих страданий. В узком коридоре с обеих сторон тянулись стальные двери с засовами. В их маленьких окошечках царила кромешная темнота, из которой время от времени доносилось чьё-то безумное бормотание, крик или жалобная мольба.
Занятые камеры так же охраняли святые братья, при виде Афелии вытягивающиеся по струнке.
Напрягая зрение, я смог разглядеть на некоторых камерах священные обереги и нанесённые руны. Один раз нам даже встретился священник, который с великой осторожностью наносил защитные знаки на чью-то камеру.
Я никогда не был мягкосердечным человеком, но прекрасно понимал, кто содержится в таких клетках. Экклезиархия с трудом принимает необходимость использования Империумом псайкеров, но не допускает в свои ряды никого, кто нёс бы в себе ген мутанта.
Адептус Сороритас, как одни из представителей Имперской Веры, придерживались столь же радикального мнения, а потому ни позволяли мутантам служить в своих орденах. Кандидатки подвергались всесторонним проверкам, прежде чем вступить на путь обучения.
Но случалось так, что чувствительность к варпу просыпались уже в подростковом или даже зрелом возрасте. Для сестер битвы это всегда означало приговор, потому что таких воительниц отлучали от службы и заключали в темницу.
К сожалению, нетерпимость была слишком сильна, а потому те девушки, что не решались на самоубийство, медленно сходили с ума под тяжестью проклятых талантов и ненависти к своей новой сути.
Одна из таких бросилась на дверь, когда мы проходили мимо.
— Афелия, Афелия, я чувствую тебя, сестра! — Скрипучий возбуждённый голос лаем вырывался из едва различимых уст, говоривших в маленькое окошко. — Прошу, выпусти меня! Выпусти, чтобы я могла выпустить тебе кишки!
После этого заключённая разразилась хохотом, от которого кровь стыла в жилах.
Палатина остановилась напротив камеры. В полумраке я видел, как раздуваются её ноздри, но воительница лишь закрыла окошко задвижкой и пошла дальше. Безумный смех преследовал нас ещё несколько минут.
Наконец мы добрались до нужной камеры. Это было понятно по караулу сестёр, заключённых в силовые доспехи. Увидев палатину, они сотворили знамение аквиллы и расступились, уступая место. Ещё до того, как открылась дверь, я приметил едва заметное свечение, виднеющееся в камере.
Когда же засов со скрипом отошёл в сторону, я шагнул за порог и тут же развернулся, останавливая Афелию.
— Дальше я справлюсь сам, сестра.
Засов снова скрипнул, оставляя меня один на один с братом Бальтазаром, который замер в той позе, в которой его застал звук открывающейся двери.
Прежде чем сесть, я внимательно осмотрел его «покои». Камера три на четыре метра, провисшая койка у дальней стены, на которой заключённый сидел, скрючившись над раскладным столом, одинокий стул и яма для испражнений около выхода.
На узкой столешнице едва помещались листки пергамента, чугунная чернильница и подсвечник из потемневшего металла. Свечу зажгли недавно, а потому её огонек горел ярко, распространяя по камере замах расплавленного воска, перебивающего вонь испражнений.
Я молча подошёл к деревянному стулу и опустился на него, достав информационный планшет. Зелёное свечение экрана вступило в борьбу с жёлтым светом свечи.
— Ты знаешь, кто я? — Спросил я спокойным голосом, поднимая глаза на арестанта.
Брат Бальтазар был «молодым» по меркам духовенства мужчиной, лет сорока, но в отличие от кардинала, его лицо покрывали уродливые морщины, а под глазами темнели глубокие синяки. Несмотря на узкие костлявые плечи, выпирающие из бежевой сутаны, подбородок и щёки священника создавали сходство того с бульцигнидом, настолько они обрюзгли.
— Вы инквизитор, господин, — осторожно кивнул брат Бальтазар, заставляя жир на шее дрожать. Впрочем, чем дольше я молча смотрел на него, тем больше дрожь сотрясала всё его тело. Он боялся.
Многие мои братья решили бы, что страх — доказательство вины. Но это лишь самообман, который тянется за Инквизицией на протяжении всего срока её существования.
— Как тебя зовут? — Я осторожно облокотился на спинку стула, заставляя дерево под собой тихонько стонать.
— Я брат Бальтазар… — Произнес священник, после чего будто бы опомнился и добавил:
— Бальтазар Коппо моё имя.
— Это ты нашел канониссу-прецептор?
На секунду он задумался, едва слышно повторяя последние два слова. Вероятно, от стресса, он пытался понять, что значит второе, но, когда понимание не пришло, он покачал головой и закивал.
— Я нашел канониссу Селестину в святилище.
На экране планшета возникла виртуальная клавиатура.
— Можешь описать подробности? Всё, что вспомнишь.
— Ну… — Тупо протянул духовник, глядя на листки пергамента на столе. — Наверное, да…
— Тогда начни с того, что ты делал в святилище.
Целую минуту брат Бальтазар жевал обкусанные губы и бегал глазами по камере. Дрожь стала настолько сильной, что я слышал редкий перестук зубок. Было понятно, что давление лишь замедлит его и без того неторопливые мысли, но даже моё терпение начало иссекать.
— Я об-обходчик… — Наконец произнес священник, сцепив в замок руки перед собой. — Мне велено обходить южны-ные владения Императора.
Последнее слово он попытался произнести без запинки. Славно.
— Зачем ты делаешь обходы?
— Слеж-ж-ж-ж-жу, чтобы дети не ходили по ночам…
— А они ходят? — Недоверчиво спрашиваю я.
— Д… — Священника поразила особенно сильная дрожь, но он почти сразу взял себя в руки. — Д-да. Иногда. Они м-м-м-молятся. Хотят прикоснуться к таинст-ст-ству.
— Ты имеешь ввиду, что они очень праведные и благоверные? — Отчего-то мой вопрос вызвал на лице заключенного блаженную улыбку.
— Конечно! Вы ж-ж-же на Валон Ур-р-ре, господин, — мимолетный приступ уверенности зажёг искру в маленьких запавших глазках. — По этому миру ходил Святой…
— Да, я слышал эту легенду. Но мы отвлеклись, — произнес я строго. — Сколько было времени, когда ты нашёл госпожу Селестину?
— Ну, пять… или шесть утра, — казалось, я буквально слышу, как скрипят шестерёнки мыслей в голове этого человека, силящегося вспомнить мелочи, на которые он никогда не обращал внимания.
— Что было после того, как ты зашёл в святилище?
— Ну… я помолился, говоря «спасибо» Богу-Императору за кусочек меча Святого, — начал брат Бальтазар, от страха перечислявший каждое действие. — Двери оказались не заперты, я убрал ключ и вошёл в коридор…
— Погоди, — я сделал жест рукой. — Ты говоришь, что замки были открыты?
— Д-да, — с сомнением ответил священник, не понимая, где подвох.
— Их запирают на ночь?
— Это делал я, — виновато произнес мужчина, понурив голову. — Но я точно помню, что запирал двери. Не понимаю, как могло быть иначе…
— Продолжай, — сделав пометку в планшете, приказал я.
— Д-да… я вошёл в коридор и начал идти, осматривая статуи. Потом вошёл в зал и проверил альковы. Дети иногда прячутся там, думая, что я их не вижу… — Вспомнив о воспитанниках, священник снова улыбнулся и немного осмелел. — Но в эту ночь никого не было, тогда я подошёл к лестнице и увидел…
— Что увидел?
— Кровь увидел… её было много, она всё испачкала… — Говоря об этом, мужчина не смог скрыть своей брезгливости. — А наверху, у алтаря, лежала женщина.
— Ты запомнил, в какой позе она лежала?
Брат Бальтазар вновь погрузился в раздумья, начав агрессивно чесать волосатую родинку на виске.
— Она…лежала на спине, — осторожно начал он, словно через силу произнося слова. — Лежала на спине… головой к алтарю. Кажется, она смотрела на него…
— Кого?
— Бога-Императора. Его каменное извоя…изво…статую. Госпожа вся была в крови…
— Ты не заметил ран на её теле?
Тут священник скукожился и затрясся сильнее обычного.
— П-п-п-прошу, не заставляйте…
— Хоть что-нибудь, — проникновенно произнес я. — Это важно, чтобы найти убийцу.
Несколько минут мужчина пытался совладать с собой обхватив голову руками и постанывая время от времени. Меня тем временем посетила мысль, что брат Бальтазар, очевидно, поражен слабоумием. Об этом говорили его медленная речь и проблемы с произношением, а также странная реакция на некоторые вопросы.
Но при всем этом он сам, по словам Афелии, сдался под стражу. Даже не будучи медикусом, становилось очевидно, как тяжело даётся мужчине этот разговор. И тем не менее, он пытался помочь.
— У неё была большая царапина на шее, — наконец заговорил священник, прижимая голову к груди. — А еще синяки… на ру-ру-ках и ногах.
Следы насилия…
— Это все?
— Они были круглые… их много… — Почти плача, подвывал мужчина. — много, много, много…
Каждое новое слово становилось всё сложнее разобрать, постепенно превращаясь в несвязное бормотание. Похоже, что вид канониссы нанёс травму его и без того слабому разуму. Возможно, если бы я надавил, то узнал бы ещё что-то, но вряд ли больше подробностей о увечьях могли помочь.
— Спасибо, брат, — я поднялся, убирая планшет обратно. — Ты мне очень помог, спасибо.
Священник же уже не обращал на меня внимания, продолжая трястись и бормотать, оплетя руками голову. Он не пришёл в себя даже когда за мной захлопнулась дверь.
Кинув последний взгляд через смотровое окошечко двери, я обернулся к Афелии:
— Пожалуйста, проявите к нему милосердие.
— Вы хотите казнить его? — С сомнением спросила воительница. — Без допроса?
— Я не об этом. Когда в следующий раз явятся арбитры, пусть они возьмут отпечатки пальцев брата Бальтазара, но ничего более. Пока что у меня нет причин считать его виновным. Пусть святой брат остается здесь, но не будьте к нему слишком суровы. Обеспечьте едой и водой.
Мои слова вызвали недоумение на лице женщины.
— Вы уверены, Хальвинд? Всё-таки, он главный подозреваемый…
— Он — слабоумный служка, сестра. Да ещё и немощный по виду.
— У нас есть свидетельства его… — Афелии потребовалось мгновение, чтобы подобрать нужное слово. — …его приступов агрессии. Он достаточно опасен из-за своего недуга.
— И всё же я сомневаюсь, что он способен нанести хоть какой-то вред канониссе, подготовленной для борьбы с куда более серьёзными противниками, — парировал я. — Или вы сомневаетесь в своей госпоже?
Возможно, мне не следовало говорить подобные вещи, но твердолобость Сороритас выводила меня из себя.
Афелия насупилась и уже хотела что-то ответить, когда рядом оказалась одна из стражей камеры. Судя по расплывшемуся желтеющему синяку на её левой щеке, это была Мираэль.
— Моя госпожа, — произнесла девушка, голос которой дрожал от едва сдерживаемой ярости. — Неужели вы пропустите это мимо ушей?
Похоже, прошлый раз научил девушку выражать свои мысли более спокойно, но не научил держать их при себе.
— Уйди с дороги, — приказала Афелия, выпячивая вперёд грудь. Даже без брони, палатина производила опасное впечатление. — Если инквизитор считает, что Бальтазар невиновен, то мы должны прислушаться к его мнению.
— Но он ведь мутант! — Брезгливо пропищала воительница. — Неполноценный отброс. Один Император ведает, что могло прийти в голову этому…отродью!
Признаться, я ожидал, что моя спутница отвесит подчинённой ещё одну оплеуху, но на этот раз Афелия ограничилась лишь выставленной в останавливающем жесте рукой. Впрочем, даже это произвело впечатление на Мираэль, потому как та зажмурила глаза, приготовившись к новой порции боли.
— Похоже, ты всё ещё не поняла, как подобает себя вести, сестра, — в голосе женщины звучало огорчение. — Тогда ты останешься здесь до конца дня.
— Но ведь завтра парад!
— Да, завтра парад, — садистски ухмыльнулась воительница. — И ты прибудешь на него сразу после дежурства. Без сна. Посмотрим, как ты проведёшь службу на глазах у его преосвященства. И только посмей посрамить нас, тогда я лично выстегаю тебя на глазах всего отряда.
Как только палатина сделала шаг вперёд, девушка отскочила к стене, пытаясь подавить смесь отчаяния и разочарования, выступившие на лице. Меня не покидало чувство, что она вот-вот разревётся.
Впрочем, этого я уже не видел, потому что стремительно последовал за Афелией прочь из темницы.
— Что вы намерены делать теперь, Хальвинд? — Спросила та, когда мы вышли на улицу несколькими уровнями ниже Собора.
— Я бы хотел нанести визит в архив. Необходимо поговорить с мастером Гвинке.
Воительница кивнула и свернула на запад.
Теперь наш путь пролегал через узкие улочки между высокими стенами задний, куда забились тщедушные лавочники, жавшиеся под прилавки от одного только гневного взгляда палатины.
Похоже, она не жаловала этих несчастных, в отчаянии рискнувших вести торговлю на благословенных владениях Министорума. Впрочем, их товары разительно отличались от того, что продавали на главных улицах соборного города. Вместо индульгенций и намоленных бумажек здесь продавали овощи, а палочки с благовониями и постные сладости заменяли конфеты и папиросы.
Интересно, насколько сильно здесь развита торговля обскурой?
Далее Афелия свернула куда-то в сторону, выводя меня на просторный проспект, выложенный брусчаткой. Мы оказались в окружении богато украшенных зданий, крылья которых тянулись на сотни метров, расчерченные колоннами и раскидистыми контрфорсами. С высоких крыш на нас смотрели ужасные горгульи, а фронтоны украшали барельефы с черепами. Скошенные лучи заходящего солнца отражались от витражных окон на пешеходные дорожки разноцветным сиянием.
На самой улице бурлила жизнь. Горожане в тёплых плащах и синтетических куртках толпились у громоздких кукольных театров, развернувшихся прямо на улице. Воздух наполняли звонкие голоса зазывал и лавочников, предлагающих свой «уникальный и редкий» товар. Повсюду сновали дети, машущие флажками.
— Как здесь людно… — Произнес я с оттенком недовольства, когда очередная толпа детей чуть не сбила меня с ног.
— С завтрашнего дня начнётся фестиваль Святого, — спокойным голосом пояснила Афелия, окидывая прохожих любопытным взглядом. — Первый день — это Анжуйский парад.
— Я не видел на Валон Урре гвардейцев…
— О, они тут ни при чём, инквизитор, — впервые на лице воительницы появилось нечто похожее на улыбку. — Приходите завтра к исходу южной лестницы, и всё увидите сами.
— Это личная просьба? — Ухмыльнулся я, не глядя на собеседницу. — Или же очередная попытка проповеди?
— Решайте сами, Хальвинд, — ответила Афелия и указала мне на переулок. — Нам туда, срежем дворами.
Кивнув, я последовал за воительницей, но прежде чем скрыться за поворотом, бросил взгляд назад.
Что-то в разношёрстной толпе прохожих привлекло моё внимание. Одинокая тощая фигура, рыскающая по улице, словно выискивая что-то. Возможно, это было лишь игрой воображения, но оказавшись в переулке, я время от времени оглядывался.
Мы снова нырнули в переплетение тёмных коридоров, над которыми завывал ветер, носящийся в переплетениях арок и надземных галерей, соединяющих здания. На этот раз нам почти не встретилось прохожих, да и те стремительно старались убраться с дороги, лишь завидев геральдические лилии и изображение чаши на одеждах Афелии.
На очередном повороте я вновь помедлил, проверяя спину. Тощий силуэт продолжал неуверенное движение следом за нами, время от времени останавливаясь, чтобы оглядеться по сторонам.
Мы прошли ещё несколько десятков метров, прежде чем оказались на маленькой внутренней площадке. Брусчатку здесь сменила настоящая почва, из которой росла пушистая трава и раскидистые деревья. Но всё это хранилось под толстым слоем плексигласа, отделяющего питомник от непогоды. Внутри можно было разглядеть яркую люминосферу и скамейки для отдыха.
— Афелия, — я взял сестру за руку и сделав знак молчать, отвёл к краю стены, а сам изготовился.
Прошла минута, прежде чем тайный преследователь показался из переулка, продолжая озираться. Я немедля накинулся на него, сбивая с ног. Незнакомец вскрикнул от неожиданности и выронил из рук какой-то сверток.
— Кто ты такой и зачем преследуешь нас? — Заревел я, заламывая запястье оппонента и прижимая его голову к холодному камню.
На вид ему было не больше двадцати. Худощавое лицо с острыми чертами и едва проявившаяся щетина.
— Отпустите, я ничего не сделал! — Закричал он в ответ, пытаясь сопротивляться.
— Ты преследовал имперского инквизитора, лжец! Что ты здесь вынюхиваешь?!
На секунду парень замер. Казалось, что он даже перестал дышать. Когда осознание наконец пришло, он перестал брыкаться, но тут же разразился рыданиями.
— Во имя Императора! Я ничего плохого не сделал, господин! Прошу, помилуйте!
Прежде чем развернуть шпиона к себе, я приложил его лицом о брусчатку. Из разбитого носа тут же потекла кровь, смешиваясь с соплями и слезами.
— Кто ты такой? — Обхватив парня за отворот пальто, я поднял его и прижал к стене.
— Курьер, господин инквизитор! Я всего лишь курьер!
— Не лги мне… — Мой голос все больше походил на голодное рычание зверя, вот-вот накинувшегося на жертву. — Как тебя зовут?
— Хальвинд, — осторожно позвала меня Афелия.
Продолжая удерживать шпиона, я повернулся на голос.
Сестра сидела на корточках у небольшого свертка, который выронил «курьер». Из-под развернутой бумаги выглядывали рассыпавшиеся ягоды винограда.
Примерно в этот же момент послышался щелчок замка у одной из двери, выходящей во внутренний двор. Кутаясь в темный халат, к нам вышел старик в пенсне. Как только он осознал увиденное, его глаза раскрылись так широко, что увеличительное стекло чуть не упало на камни.
— Прошу прощения, я просто услышал шум, — скрипучим голосом произнес старик. — Я могу узнать, что тут происходит? — Осмотрев сцену, он вдруг пригляделся к свертку. — И почему мой виноград лежит на земле? Это неслыханно…
Мы с Афелией переглянулись.
— Вы знаете этого человека? — Спросил наконец я, указывая на затихшего паренька.
— Лично нет, но если он нёс этот сверток, то он, должно быть, направлялся ко мне.
— Вы мастер Сальдус? — Оживился шпион.
— Да, это я, — кивнул старик.
— О Трон! Мастер, я еле нашёл ваш а…
— Притихни, — зло бросил я, вновь оборачиваясь к неожиданному свидетелю. — Вы утверждаете, что этот человек нес этот сверток вам?
— Ну конечно! — Недовольно ответил Сальдус, скрестив руки на груди. — У кого ещё, как вы думаете, хватило бы средств на такие яства в это время года? Но, похоже, насладиться ими я уже не смогу, если они побились!
— Почему ты так странно себя вел? — Вернулся я к курьеру.
— Я п-п-первый раз в западном округе, господин, — заскулил тот. — Сегодня мой первый рабочий день на этой территории, Богом-Императором клянусь!
Мои руки разжались, и парень грохнулся на брусчатку, потому что от страха у него подкосились ноги.
Больше тут делать было нечего.
— Нам пора, сестра, — обратился я к Афелии, прошагав мимо до ближайшего переулка. Воительница нагнала меня и вновь заняла позицию во главе, прокладывая путь.
— Что это было? — Спросила она немного погодя.
— Профессиональная деформация, — мой голос пытался звучать равнодушно. — Долгая служба Трону накладывает свои…отпечатки. Уверен, вы понимаете.
Последняя фраза была произнесена с надеждой воззвать к воспоминаниям такого же ветерана боевых кампаний. Возможно сестра и испытывала ко мне неприязнь, но имела достаточно благоразумия и уважения, чтобы удержаться от насмешек.
Мы снова свернули и оказались в коротком проулке, дальний выход которого сверкал в лучах солнца.
Неожиданно Афелия остановилась и, положив руку мне на плечо, произнесла:
— Вам стоит обратиться к нашим духовным наставникам, Хальвинд, — казавшиеся сочувственными слова начали приобретать угрожающий подтекст. — Я не могу позволить, чтобы по улицам соборного города расхаживал безумец вроде вас.
— Не доверяете мне? — Огрызнулся я, но руки не сбросил.
— Пока что у меня достаточно поводов. Протекция вашего друга Августа меня совершенно не убедила.
Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, пытаясь прочесть мысли. Уверен, в этот момент они совпадали и выражали неприязнь и подозрение. Но в глубине души я прекрасно понимал, что она права. Внутри меня действительно поселилось нечто опасное.
Из груди вырвался тяжелый вздох, когда правая рука медленно потянулась к кобуре под плащом. Всё это время воительница пристально следила за моим взглядом, будто бы могла лишь по нему определить мои намерения.
Несколько ловких манипуляций, и стаббер с его узилищем оказались на свету, протянутые целестианке.
— Я верный слуга Императора, сестра. Пусть этот жест значит, что я вручаю свою судьбу в ваши руки.
Афелия опустила глаза на оружие и приняла его.
— Мне прекрасно известно, что вы умеете творить голыми руками, — под словом «вы», вероятно, она имела ввиду всех инквизиторов.
— Мне кажется, я не сильно похож на эльдара, чтобы уметь уворачиваться от пуль, — попробовал отшутиться я, чем вызвал улыбку на лице воительницы.
— И всё же, не думайте, что из-за этого я буду меньше следить за вами, — Афелия не стала заморачиваться и закрепила ремешок кобуры на поясе, после чего вновь зашагала вперёд. — Мы почти пришли.
Действительно, переулок выходил на просторную улицу, шедшую поперёк здешней кольцевой архитектуры. Слева расположился оживлённый перекрёсток, за которым виднелась граница владений Министорума, а справа — громадина архива.
До него было несколько сотен метров, но даже отсюда размеры поражали. Казалось, будто бы архитекторы специально оставили эту часть города пустой, чтобы прямо из скалы вырезать циклопических размеров башню, тянущуюся до самого Собора Святого Друза.
Кажется, ещё вчера я поднимался по южной лестнице и видел, как у западного нефа вырисовывается небольшая в сравнении с громадой храма башенка. Теперь же, стоя у подножия архива, я понимал, частью какой махины она являлась.
Пока мы приближались, я пристально вглядывался в грандиозные стены, пытаясь отыскать промежутки между блоками скальной породы. И не находил. Вполне возможно, что их скрыли, но выбранный неказистый материал, резко выделяющийся на фоне остальных зданий, наталкивал меня на мысль, что архив действительно был изготовлен из самого склона, и лишь потом украшен включениями белого мрамора и золотыми барельефами.
По мере приближения к архиву, улица стала опускаться под небольшим наклоном, из-за чего окружавшие улицу здания быстро поднялись над нами на своих рокритовых фундаментах, образовывая своеобразные желоб, ведущий к главным вратам. Вероятно, по размерам они не уступали соборным, но не могли похвастаться столь же богатыми украшениями.
Вместо барельефа с религиозными мотивами, на эти створки нанесли классический символ Экклезиархии — золотую литеру «I» с черепом внутри кольца, из которого исходят десять острых лучей. Вдобавок к этому, на фоне разместили скрещённые ключи и книгу. Похоже, это должно было символизировать назначение данного заведения.
Рассматривая убранство, я не заметил металла, зазвеневшего под ногами. Теперь брусчатку рассекали рельсы, ведущие к архиву со стороны перекрёстка. Вероятно, они использовались для переправки документов из разных частей соборного города.
Оказавшись у подножья башни, Афелия отступила от главных ворот и направилась к более скромной двери, ютившейся слева. Мы оказались в помещении, которое можно было бы назвать тамбуром, между главным залом архива и улицей. Справа от нас, по ту сторону грандиозных врат, на рельсах стояли телеги.
Я не удивился, когда увидел запряжённых в них сервиторов, замерших в ожидании новой команды.
Служители архива, методично и осторожно разгружавшие книги, совершенно не обратили на нас внимания.
За следующей дверью меня ожидал удар тяжёлого спёртого воздуха, пропитанного сухостью и затхлостью.
Главный зал башни был похож на гигантский колодец, вдоль стен которого раскинулись кольцевые галереи, кромки которых опирались на круглую колоннаду, вырастающую до самого венца башни. На самих этажах громоздились высокие шкафы и стазис-банки. В центре круглого зала вырастал обсидиановый столб с вытравленными на поверхности золотыми апофегмами, восхваляющими труд архивариусов и декламирующими важность знаний.
Вдоль этой центральной колонны тянулись бесконечные пучки проводов и кабелей, а в математически идеальных промежутках между эпитетами протянулись направляющие, по которым, судя по всему, перемещались какие-то вертикальные механизмы.
Весь первый этаж был заставлен столами и конторками писчих, между которыми царила дисциплинированная возня служащих.
Только когда мы сделали несколько шагов к центру зала, на нас обратили внимание.
— Прошу прощения, моя госпожа, — лысый священник в коричневой сутане преградил нам путь и поклонился. — Что привело вас в нашу обитель?
— Мы ищем встречи с первым архивариусом, — в соответствующей манере ответила Афелия, так же отвесив короткий поклон. — Дело не терпит отлагательств.
Последнюю фразу она произнесла более строго, намекая на то, что так просто мы не уйдем. На лице священника мелькнуло недовольство, выразившееся в поджатой губе. Но он тут же совладал с собой и кивнул.
— Прошу за мной. Нам предстоит долгий подъем.
В дальней части зала у самой стены вверх убегала винтовая лестница, достаточно широкая, чтобы на ней в ряд могли встать трое.
Священник отвёл нас к ней, и мы начали восхождение, занявшее около получаса. Император свидетель, несколько раз мне приходилось останавливаться, чтобы отдышаться, настолько долгим был путь. Но каждый раз я продолжал идти по гранитным ступеням, которые уже давно потеряли свои изначальные блеск и форму.
Всё это время из залов, которые мы проходили, доносились сигнальные колокольчики, короткие приказы старших архивистов и механические звуки сервиторов.
— Нам сюда, повелители, — священник наконец свернул с лестницы в проём между перилами, и мы оказались на очередном этаже.
Среди огромных книжных полок здесь раскинулись длинные столы, где под светом ламп корпели над книгами люди с аугментами. В воздухе царил необычный для здешних мест запах химии, а сами священники больше походили на жрецов Механикус, вооружённые специальными инструментами для реставрации священных книг.
Я не без любопытства прошёл мимо трудящихся, пока ведущий не остановился у согбенной фигуры в высокой митре. Священник припал к уху своего господина и что-то прошептал, после чего поклонился и ушёл по своим делам.
— Первый архивариус? — Спросил я, делая шаг вперед.
Тот обернулся, тут же вперив в меня ненавистный взгляд маленьких глазок, запавших глубоко в глазницах изнурённого годами лица. Первая аналогия, пришедшая на ум, была связана с падальщиком, которого отвлекли от свежей туши.
— Инквизиция? — Казалось, будто бы этот пренебрежительный тон принадлежит козлу. — Чем я могу вам помочь?
— Меня интересует, где вы были в ночь гибели канониссы-прецептор, — прямо спросил я. Ноги гудели от долгого подъема, так что мне не хотелось обмениваться любезностями.
— Известно где! — Хохотнул старик. — В своей постели, разумеется. А что, Селестина умерла?
— Вы не в курсе?
— Я старый человек, инквизитор, — каждое слово архивариуса произносилось так, словно бы он плевался желчью. — Моё тело едва слушается, так что я стараюсь не отклоняться от пути, проложенного для себя сотню лет назад.
Мой взгляд скользнул по телу священника. Несмотря на богатые одежды, из-под них выглядывали угловатые кости и элементы экзоскелета, который позволял старику ровно стоять. Но даже с ним каждое движение хозяина было дёрганным, будто бы неумелый кукловод пытается дергать за ниточки.
В моих руках вновь возник планшет.
— Кто может подтвердить, что вы находились в своих покоях?
— Мои послушники и несколько старших братьев, с которыми я беседовал перед сном, — говоря это, архивариус чему-то неприятно улыбался.
— Мастер Гвинке, мы можем где-то уединиться? Следующий вопрос я бы не стал задавать в присутствии ваших подчинённых.
Поняв, что от меня так просто не избавиться, старик скис. Он явно не стеснялся своих эмоций.
— Идите за мной.
Двигался архивариус мелкими шажками, словно опасаясь упасть, и время от времени опираясь на древние полки. Следуя за священником, я впервые оказался у ограды этажа, выходящей к центру. Солнечный свет, проникающий в колодец из невидимых для меня источников, выхватывал из воздуха целые облака пыли, клубящейся между этажами от крыльев херувимов.
На этом уровне на центральной колонне зависло массивные кольцо, к которому были подключены сервиторы. Некоторые из них спали, а остальные орудовали своими многосуставчатыми руками, переставляя книги со шкафов на столы и обратно.
— Здесь нам никто не помешает, — проблеял Гвинке, указывая на ряд молельных кабинок. — Наш труд очень важен для его преосвященства, а потому он не смеет требовать от нас являться в Собор на покаяние. Исповедники сами приходят к нам.
— Вы не соблюдаете общего порядка? — Спросил я, когда дверь плотно закрылась.
— Эдикты Тора позволяют служителям Министорума отклоняться от общих ритуалов в случае, если это может нанести вред их прямым обязанностям на службе Бога-Императора. Я не запрещаю своим подопечным посещать службы, но мало кто из них на это решается, — архивариус улыбнулся той самой улыбкой, что сияет на лицах деспотов, мнящих себя самыми милосердными. — Тем не менее, мы постоянно приходим на важные ритуалы.
Даже сквозь решетку, отделявшую исповедника от исповедующегося, я мог до мельчайших подробностей разглядеть мимику старика. Это был самый настоящий змей. Вероятно, в прошлом Афениан Гвинке был опытным интриганом, но с возрастом либо потерял хватку, либо самоустранился, согласившись стать хранителем пыльных книжек.
И всё-таки он мог быть опасен…
— Я слышал, у вас был конфликт с канониссой незадолго до её смерти.
— Это был всего лишь теологический спор, — отмахнулся архивариус, отведя взгляд в сторону.
— Не уверен, что при обычном «споре» можно назвать собеседника еретиком, — парировал я. — О чем шла речь? Кажется, это была эра отступничества?
— Вы крайне хорошо осведомлены, инквизитор, — недовольно прыснул старик. — Зачем вам со мной говорить, если и так всё знаете?
— Мастер Гвинке, — мой голос обрёл вкрадчивость палача. — Мне нужны детали.
Несколько секунд старик размышлял, глядя на меня сбоку.
— Мы говорили о Вандире. Безумном экклезиархе, который узурпировал власть Администратума и Министорума в начале тридцать шестого тесяче…
— Я знаком с историей, — у меня иссякало терпение. — Вы выбрали неверную тактику, мастер. Но во имя Императора и вашего священного дела, я дам вам второй шанс. Используйте его мудро.
Для острастки моя рука демонстративно скрылась под плащом, где недавно располагалась кобура. Старый архивариус с великим пониманием следил за ней. Очевидно, подобный жест был ему знаком. Кадык заметно дёрнулся, прежде чем старик заговорил вновь:
— Селестина обратилась ко мне для поиска книг. Ничего значительного, просто копии жития первых повелительниц Сороритас. Но я, вероятно, проявил недостаточно почтения в разговоре с ней, и она встрепенулась. Знаете, фанатизм целестианок порой…
— Что конкретно вы сказали? — Повысил я голос, заставляя старика дрогнуть.
— Я назвал её «невестой Императора», а также позволил себе несколько вольнодумных мыслей о том, чего стоит верность этих святых дев. Очевидно, Селестине это не очень понравилось. В ответ она назвала меня церковником и еретиком.
В этом мог быть смысл. После смерти безумца Вандира сестринство крайне болезненно реагирует на свое прошлое, связанное с кровавым царствием. И всё-таки, Афелия не лгала, называя Селестину кроткой и сдержанной.
Я бы месте канониссы отправил старого идиота на эшафот.
— Вы недолюбливаете сороритас, мастер?
— Я считаю, что каждый священнослужитель должен с опасением относиться к сестринству. Всё-таки однажды они уже били Экклезиархию в спину.
— Они совершили это по воле Императора, — спокойно возразил я, не мешая собеседнику раскрываться.
— Разумеется, — однако Гвинке не спешил навлекать на себя немилость. — Алисия Доминика совершила справедливый суд над безумцем, но я считаю, что сестры не сумели до конца очиститься от греха, которым запятнали себя во время служения Вандиру.
После этого старик замолчал, внимательно следя за моей реакцией. Похоже, что он совершенно не беспокоился насчёт сказанного, что могло бы вызвать опасения в отношении куда менее влиятельных святых братьев.
— Это все? — Наконец спросил я.
— Больше мне нечего вам сказать, инквизитор, — первый архивариус пожал костлявыми плечами. — Разве что перечислить точные названия книг.
— Что вы делали в ночь гибели Селестины? — Порой стоит попытаться выбить собеседника из колеи и повторно задать неудобный вопрос.
Наши взгляды со священником пересеклись, и он снова улыбнулся.
— Я спал, инквизитор. Вы можете спросить об этом моих послушников и старших братьев, с которыми я беседовал перед сном.
На несколько секунд в кабинке повисла гробовая тишина. Глаза старика замерли, словно у мертвеца, пытаясь пронзить меня насквозь. На мгновение я задумался, не может ли Гвинке быть псайкером. Но окинув его фигуру пристальным взглядом, мне удалось избавиться от навязчивой идеи.
— Скажите, мастер, почему такой почтенный и мудрый служитель как вы всё ещё не кардинал? — Сорвавшийся с губ вопрос оказался неожиданным даже для меня.
И всё-таки он был справедлив. Экклезиархия — древняя и очень консервативная организация. Люди приходят под её крыло сызмальства, но достичь хоть каких-то вершин в мирное время на мирной планете возможно лишь выносливостью и терпением. Если младший брат не имеет покровителей, ему почти невозможно выбиться в хоть сколько-нибудь старшее духовенство. Но даже наличие связей и амбиции не гарантируют взлёта, обрекая служителя на десятилетия ожидания.
Манера держаться и острый язык Гвинке свидетельствовали об очень долгом пути. Те, кто дерзит с самого начала своей карьеры остаются драить пыточные камеры до конца своих дней без права увидеть дневной свет.
Архивариус же забрался очень высоко, но его поведение говорило о куда больших амбициях.
— Таково было решение синода, — сухо ответил архивариус, поджав нижнюю губу. — Я смиренный слуга Бога-Императора, и не смею высказываться против.
— Но вы явно недовольны избранием Анку. — Глядя на собеседника, мне даже не требовалось ставить это высказывание под сомнение. — Почему?
— При всём моём уважении, инквизитор, вам вряд ли удастся понять истоки наших… разногласий. Богословие — сложная и тонкая материя, затрагивающая не только святых братьев, но и всю нашу паству. Я считаю, что брат Банифаций излишне энергичен в своих реформах, что вполне естественно для его возраста. Однако он совершенно не беспокоится о последствиях… — Голос архивариуса слегка дрожал от сдерживаемых чувств. — Решение синода ставит меня в недоумение. А теперь прошу прощения, инквизитор, — старик поднялся, явно намереваясь закончить неприятный разговор. — Но мне пора вернуться к работе.
— Конечно, — я кивнул и повернулся к двери. — Благодарю вас за уделённое время, мастер Гвинке. Но прежде чем мы расстанемся, я хочу предупредить вас. Поскольку убийца ещё не найден, вам не стоит покидать священных владений до его поимки. В противном случае, вы рискуете оказаться на дыбе у своих же братьев.
Последние слава заставили старика замереть. Прежде чем он обернулся, до моих ушей донёсся едва слышный скрип немногих уцелевших зубов.
— Я буду иметь в виду, инквизитор. Да поможет Бог-Император вам в поисках этого мерзкого еретика.
Молча расставшись с архивариусом, я вернулся к Афелии и мы вместе направились к выходу. Пока мы спускались по лестнице, сестра не раз украдкой бросала на меня выразительные взгляды. Похоже, её одолевало нетерпение. Я же не торопился заводить разговор, давая понять, что обсуждение стоит отложить до момента, пока мы не покинем архив.
За время пребывания в башне я успел жутко вспотеть. Одежда под зимним плащом неприятно налипала на тело, будто бы на кожу нанесли слизь.
Как только мы выбрались, легкие наполнил свежий леденящий воздух. Первый вздох оказался настолько приятным, что вызвал секундное головокружение. Я вздрогнул, ощущая, как холод пробирается вглубь одежд, обжигая вспотевшее тело. И всё же было приятно вырваться из атмосферы душного студня, которую поддерживали здешние хранители книг.
Я заметил, что Афелия так же сделала пару глубоких вдохов, прежде чем повернуться ко мне.
— Гвинке что-нибудь сказал? — В её голосе ощущалась неприязнь к архивариусу.
— Мало чего полезного, — пожав плечами, я указал в сторону перекрёстка и продолжил путь. — Но он явно недолюбливает ваш орден. На почве этого у него был конфликт с Селестиной.
— Нам повезло, что этот змей сидит в своем логове. Было бы невыносимо лицезреть его наглое лицо в стенах Собора.
— И его это расстраивает. Похоже, должность первого архивариуса — это не предел мечтаний.
Воительница состроила гримасу отвращения.
— Ему бы стоило быть благодарным. Насколько я слышала, именно благодаря его преосвященству Гвинке занял это место. По слухам, прошлый кардинал умер не своей смертью. И архивариус был в этом как-то замешан.
— Полагаете, этот человек убийца? — Я с недоверием посмотрел на целестианку.
— Нет, — та сокрушенно покачала головой. — Точнее, я не знаю наверняка, но сомневаюсь. Если бы он был причастен, госпожа… умерла бы иначе.
— В любом случае, нам стоит приглядывать за ним. Надеюсь, ваши сестры смогут сделать так, чтобы архивариус не покинул пределов священного города?
— Мы этого не допустим. Я сегодня же пойду к кардиналу и потребую запрет на всякое передвижение Гвинке, — теперь Афелия говорила с прежним сестринским пылом. — А что намерены делать вы, Хальвинд?
— Не торопитесь придавать аресту огласку, сестра, — я предостерегающе поднял руку. — Если Гвинке не виновен, то мы лишь подадим ненужный сигнал настоящему убийце.
— Вы уверены?
— Абсолютно. Архивариус не глупец, а потому не станет провоцировать нас лишний раз. Мы же должны собрать как можно больше прямых доказательств, прежде чем обвинять кого-то.
— Вы сомневаетесь в наших экзекуторах, инквизитор? — Наивно спросила воительница. — Они мастера своего дела. Уверяю вас, что мы заставим еретика говорить, как только поймаем подозреваемого.
Мне оставалось лишь покачать головой и прикрыть от усталости глаза.
— Я уверен в том, что они заставят говорить любого, и в этом проблема, Афелия. Под пытками невинный может взять вину на себя.
— Но таким образом он навлечет на себя страшный грех, — возразила сестра. — Кто в своем уме согласится на такое?
Я остановился и заглянул собеседнице прямо в лицо. Конечно же в её глазах не читалось и тени сомнения в собственных суждениях. Наверное, это показалось бы диким и античеловеческим какому-нибудь мыслителю с верхних уровней, которому повезло родиться в семье богача и не видеть ужасов бедной жизни.
Но я не мыслитель.
— Тот, кто хочет перестать испытывать боль, готов сознаться даже в убийстве Императора, Афелия, — мой голос старался звучать уверенно и поучительно. — Поэтому я против.
— Вы слишком мягкосердечны, Хальвинд, — прыснула воительница, придав лицу недовольное выражение. — Мне сложно поверить, что вы действительно служите священным ордосам.
Еще один болезненный укол, как и вчера на террасе. Кровь начала стремительно закипать от негодования. Кулаки сжались, врезаясь ногтями в кожу.
Я закрыл глаза и произнес про себя успокаивающую молитву. Словно снотворное, слова сумели заглушить набирающую мощь ярость, очищая сознание от бессмысленной ненависти. Легкие вновь наполнил глубокий вдох, и глаза вновь узрели свет клонящегося к закату дня.
Где-то над нами зазвучали колокола.
— Мы по-разному служим Императору, сестра, — спокойно ответил я, делая шаг вперёд. — А теперь отведите меня куда-нибудь, где можно поесть.
***
Признаться, мне редко доводилось видеть такую реакцию, когда человек, готовый голыми руками душить еретиков, внезапно задыхается в приступе бессильной злобы из-за того, что его поставили в неловкое положение. Видит Император, Афелию никто и никогда не просил показать путь до столовой.
И тем не менее, она согласилась, взяв себя в руки. Впрочем, я не могу отделаться от мысли, что она нарочно повела меня через главную улицу обратно к южной лестнице, откуда уже мы спустились на радиальную площадь.
Но мы пошли не в «мирские» заведения, которые привлекали состоятельных гостей богатым убранством и световым шоу витрин. Воительница свернула дважды направо, уводя меня вглубь храмовой улицы, примыкающей к площади.
Здесь все выглядело не так радужно и чисто, как на верхних уровнях соборного района. Массивные стены-опоры лестницы потемнели от времени. У их подножья скопились горы сажи, которую, видимо, просто сбрасывали из жаровен на самом акведуке. А местные уборщики достаточно небрежно относились к своей работе, чтобы избавляться от мелких излишков, забившихся в промежутки брусчатки.
Пройдя несколько десятков метров и оказавшись на задворках красивых зданий, видневшихся с радиальной площади, теперь мы оказались в аналоге «подулья» обычного перенаселённого мира.
Свет солнца не достигал этих мест, а потому повсюду горели газовые фонари, стекла которых не протирали десятилетиями. Чугунные украшения тоже потемнели и покрылись пятнами ржавчины.
Но жизнь кипела. Вокруг под брань немощных стариков бегали дети в грубой теплой одежде. У стен некоторых зданий, что выглядели более ухоженно и, вероятно, являлись фундаментами схол и семинарий верхних уровней, сидели попрошайки с протянутыми ладонями.
Где-то в глубине улиц слышался заунывный голос проповедника.
— Не слишком радостное место… — Вслух подумал я.
— К сожалению, материальная благодать достигает не всех, — печально произнесла Афелия, на пару мгновений останавливаясь, чтобы посмотреть на ребятню, изображающую имперских гвардейцев. — Но мы стараемся делать всё возможное, чтобы хоть немного скрасить жизнь местных.
Наконец мы вышли на более широкую улицу, больше похожую на транспортный отсек космического скитальца. Часть «потолка» представляла собой обтёсанный камень скалы, к которой примыкали наслаивающиеся друг на друга конструкции. Похоже, здесь уровень окончательно переходил под храмовый холм, обросший вычурными постройками, словно ствол дерева грибами.
Афелия свернула вдоль дороги, и мы почти сразу оказались в общественной столовой, занимавшей два этажа уродливого квадратного здания, зажатого между двумя циклопическими колоннами-опорами.
Как и ожидалось, еду раздавали святые братья и младшие послушницы сестринства, которые ещё проходили обучение в схоле.
Как только люди в очереди увидели Афелию и меня с инсигнией на груди, то стали опасливо расступаться.
— Не бойтесь, люди. Мы пришли на трапезу, — произнесла сестра, занимая место в конце. Но ропот толпы это не успокоило.
На нас всё ещё смотрели с беспокойством и старались держаться подальше. Возможно, такую реакцию вызывал я. Обычному гражданину нечасто выпадает случай оказаться в одной закусочной с инквизитором, который не прячет регалии.
С другой стороны, люди также испытывали благоговение перед палатиной Сороритас.
Очень быстро подошла наша очередь получить пищу, после чего мы заняли свободный столик в дальнем углу зала на втором этаже.
Меня одолевали голод и усталость, а потому я не стал разглядывать простенькую кашу в миске и приступил к трапезе. После первой же ложки по телу начало разливаться приятное тепло. Я так сильно хотел есть, что пища казалась лучше омлета с мясом грокса, которым мы с Себастьяном ужинали вчера вечером.
Впрочем, больше удивления вызывало молоко. Жидкий белый напиток, чадящий паром из прозрачного стакана.
Ещё одно отличие аграрного мира от производственных миров-ульев. Пища, которую могут позволить себе только планетарные губернаторы и знать, здесь подаётся в качестве милостыни. Вполне возможно, что на Валон-Урре вообще не употребляют белковые батончики из трупного крахмала.
Обед мы с Афелией провели в тишине. Не знаю, о чем она думала, но с моей стороны было бы опрометчиво не наслаждаться молчанием сестры. Пользуясь случаем, я осторожно оглядывался вокруг, глядя на соседствующих людей, возносящих молитвы перед тем, как приступить к еде.
Большинство из них выглядело достаточно бедно: перештопанные стёганые куртки, будто бы доставшиеся по наследству; странная обувь, будто бы сделанная своими руками, а не вышедшая из-под конвейера; бледные и тощие лица.
Эти люди не относились к низшему духовенству. Они были обслугой. Те самые мирские рабочие, благодаря которым храмовый холм может процветать и сиять золотом.
Любой из этих бедолаг мог бы найти более высокооплачиваемую работу в других районах Санктинуса или переехать в какое-то фермерское поселение, где услуги стропальщика или маляра могут прийтись очень кстати. Но что-то удерживало их под пятой кардинала и его братьев…
Мне очень хотелось спросить Афелию, что она об этом думает, но не стал.
Очевидно, что сестра в ответ произнесет очередную вдохновляющую чушь про веру и смирение, а так же отказ от материальных благ. В конечном счете, вся планета превратится в один большой храмовый холм, где нижние уровни заполнят такие бедняки и бродяги, а повелевать ими будут святые братья.
***
Когда солнце скрылось за горизонтом и на Санктинус опустилась темнота, я вновь встретил Себастьяна у главных ворот Собора Друза.
— Выглядишь дерьмово, — вместо приветствия произнес дознаватель, после чего мы начали спуск.
Он был прав. После обеда я потратил ещё несколько часов на опрос священников самого разного качества и положения. Оказывается, Афелия приказала собраться всем, кто присутствовал вчера в святилище и «наследил».
По мнению воительницы, кто-то из них мог быть причастен к убийству, но я же думал, что ей просто было тяжело смириться с ответственностью за то, что она допустила столпотворение в атриуме, из-за чего работа арбитров стала заметно сложнее.
Подозреваемых собрали в одной из аудиторий семинарии и приводили под конвоем по одному в небольшую комнатку, где я проводил допрос.
Разумеется, никто из них ничего не знал, а пришёл в святилище по глупости и из-за любопытства. Похоже, что здешним проповедникам, писарям, дьяконам и прочей святой публике не хватало острых ощущений.
Что же, видит Император, теперь каждый из них десять раз задумается, прежде чем соваться куда-то за пределы своих полномочий.
— Ты тоже не лучше, — ответил я Себастьяну, внимательно разглядывая его. Из-под закатанных рукавов виднелся чёрный облегающий комбинезон, который дознаватель обычно использовал для тайных проникновений.
— Пойдем поедим, — кивнул юноша, и мы направились в ту самую закусочную.
На этот раз в заведении было заметно больше народу. Возможно потому, что мы заявились не так поздно.
Заняв столик у окна, прикрытый колонной, и заказав ужин, мы сразу приступили к обсуждению дела. Себастьян положил на стол небольшое дата-хранилище в виде круглой лепёшки и активировал руну.
Воздух между нами тут же засверкал зеленым, а спустя пару секунд обрёл очертания какой-то гололитичекой проекции.
— Что это? — Спросил я, внимательно разглядывая переплетения каких-то туннелей.
— Мне удалось попасть в вентиляцию Собора, — пояснил дознаватель. — Но без планов здания… поиски могут занять месяцы. Тут лишь то, где я успел побывать.
— Как ты смог просканировать внешние стены?
— Ну… — Юноша растерянно улыбнулся. — Мне разрешили припарковать наш катер на посадочной платформе Министорума. Я воспользовался возможностью и дал пару импульсов с бортового авгура.
— Хитро, — я потер подбородок. — Но мне нужен лучший результат.
— Тогда тебе стоит попросить палатину выдать нам карты.
— Я попробую. Но это может поставить нас в неудобное положение. Нам не доверяют, Себастьян.
— Именно поэтому при тебе нет оружия? — Глаза дознавателя сверкнули.
Я немного помолчал.
— Да. Пришлось пойти на уступки. Но ты должен пользоваться этим. Пока Афелия рядом со мной и гоняет своих сестер по пустякам, ты должен узнать как можно больше.
— Буду стараться, — кивнул юноша, отключая дата-хранилище и пряча его в карман своих монашеских одежд.
— Но позже, — я взмахнул вилкой, словно дирижёр оркестра. — Завтра нас пригласили на праздник, а Афелия начала интересоваться тобой. Придется потратить день, чтобы приглушить её чувство подозрительности.
— Хорошо. А тебе удалось узнать что-нибудь?
— Только то, что здешний архивариус не переваривает Сороритас, а нашедший Селестину священник — слабоумный.
Себастьян тем временем внимательно изучал данные на инфо-планшете.
— А что за странные синяки? — Спросил он, показывая на строчку из допроса брата Бальтазара.
— Обходчик говорил, что их было много и они имели круглую форму, — моя ладонь сделала неопределенный жест в воздухе. — Ничего определённого, кроме того, что убийца оказался достаточно сильным, чтобы долго удерживать канониссу.
— Местные священники не похожи на атлетов… — Голос дознавателя опустился до шёпота. — Пока что я не видел здесь никого, кто мог бы справиться с сестрой битвы.
— Да… — Неудовлетворённо протянул я, вспоминая, скольких толстяков увидел сегодня. Даже если брать в расчёт массу, крайне тяжело было представить, чтобы воительница не смогла дать отпор. Если только она с самого начала не оказалась ослаблена…
— Нужно ждать результаты анализов. Вполне возможно, что Селестину отравили, из-за чего она не смогла сопротивляться. Фактор внезапности вполне реально мог позволить сделать инъекцию.
Себастьян сделал соответствующую пометку в планшете, после чего спросил:
— Может быть, нам дадут повторно осмотреть святилище?
— Сомневаюсь, — я недовольно поджал губы. — Теперь сёстры охраняют его ото всех.
— Зачем мы вообще им помогаем… — Мне были понятны чувства Себастьяна, но сейчас не стоило ему потакать.
— Потому что не бывает маленькой или большой ереси, ученик, — мои глаза сурово врезались в молодое лицо. — Ты видел, как сестринство реагирует на помощь судий. Боюсь, если мы оставим их один на один с убийцей, то ситуация примет скверный оборот. Никто не знает, ради чего убили Селестину, но ты прекрасно знаешь, к чему это может привести…
Юноша слушал молча, смиренный моим тяжелым взглядом. На последней фразе он понурил голову и уже без иронии произнес:
— Вы правы, учитель, я забылся.
Тогда я довольно кивнул и коснулся руки дознавателя.
— Инквизитор должен стараться держать эмоции под контролем. Никогда не знаешь, насколько верен Императору твой собеседник.
— Это касается даже разговора с другом? — Почему-то тот наивный тон, с которым Себастьян задал этот вопрос, заставил меня на мгновение забыться.
Интересно, относился ли я так же к Квентусу Колу?
— Даже разговора с другом. Ты обязан быть осторожным и с подозрением относиться ко всем. Особенно к людям, что кажутся тебе близкими. Кажется, тебя учили этому в схоле?
Юноша немного потупил взгляд, глядя в окно.
— Да. Но война на Би… то, что мы пережили, заставляет иначе смотреть на догмы.
— И всё же не забывай о них.
После этого разговора мы закончили ужин в полном молчании.
Несмотря на то, что Себастьян казался мне подходящим кандидатом на роль инквизитора, я всегда напоминал себе о том, что не стоит перехваливать своего подопечного. Как бы ни был хорош, сколь бы амбиций не имел, дознаватель должен оставаться учеником. Нельзя позволять ему думать, что вы на равных.
Когда мы вновь оказались на улице, я внезапно осознал, что пришла расплата за спокойный сон.
Ночь казалась неестественно тёмной и мрачной. Даже неоновые вывески будто бы растеряли всю свою яркость. Мир вокруг начал медленно приобретать мрачные черты.
Пока мы шли до стоянки флаеров, я пристально следил за каждым тёмным переулком, за каждой крупной тенью, ползущей вслед за пролетающим над нами транспортом. Меня не покидало ощущение, что за нами кто-то следил.
Тлеющие сигареты в руках ночных гуляк казались мелкими глазками уродливых тварей, притаившихся во мраке. Дремлющий в проулке бездомный походил на кучу плоти, которая вот-вот грозила обрести чудовищные черты. И даже поздний курьер, нёсший на спине баул с рассылкой, благодаря наваждению становился отчаянным подрывником, готовым броситься под ноги.
Несколько раз моя рука пыталась нащупать под плащом кобуру, а голова болезненно пульсировала от осознания, что стаббера нет на месте.
Когда мы наконец добрались до стоянки флаеров и арендовали ближайший, я нервно забрался в салон и вжался в кресло. Похоже, по пути Себастьян не сильно следил за мной, но когда внутренности салона осветил тусклый свет приборной панели, он всё-таки разглядел проступившую на моём лице испарину.
— Мы скоро будем дома, — его рука на моем плече казалась тяжелейшей ношей, а потому я скинул её.
— Едем, — прохрипел я, тщетно пытаясь совладать с голосом.
Но даже в небе не было спокойствия. Рваные тени метались по лобовому стеклу, заставляя меня вздрагивать. В какой-то момент я разглядел в зеркале заднего вида подозрительный челнок. Его древний корпус был выкрашен в болотный цвет в тех местах, где ещё не властвовала ржавчина.
— Надо сделать крюк…
Дознаватель не стал спорить и повернул флаер на восток к «золочёному» кварталу.
Но даже в плотном воздушном потоке, охватывающем радиальную площадь, преследователь не отставал от нас. Вероятно, я совершенно утратил самообладание и это отразилось на лице. Себастьян вновь свернул, покидая основную трассу и направляясь к жилым шпилям.
Там мы петляли в течение получаса, пока челнок наконец не пропал. Казалось, будто бы он всегда предугадывал наш следующий шаг, а потому выходил наперерез и летел куда-то по своим делам.
— Думаю, теперь можно возвращаться, — тихо произнес Себастьян, возвращая флаер в общий транспортный поток.
Небо стало совсем чёрным, будто бы из мира выкачали все краски. В лобовом стекле я видел только тьму и мелькающие остовы «валькирий», кометами рассекающие мрак. Шум двигателя начал постепенно отдаляться, будто бы я всё глубже уходил под воду. Даже голос дознавателя превратился в далекое эхо, едва слышимое в нарастающем грохоте разворачивающейся битвы.
Прижатый ремнями к креслу, я окончательно потерял связь с реальностью, и веки опустились против воли…
