6. Народные методы врачевания и обманные увещевания
6 марта 2024 г. в 18:41
С первым выдохом после пробуждения Тео услышал кашель. Свой. А вдыхать приходилось ртом, потому что нос кто-то забаррикадировал. Да и уши вели себя странно — можно было заподозрить наличие в них ваты. Тео осторожно ткнул мизинцем в правое ухо — ваты не было, но привычные утренние кухонные звуки было слышно не так хорошо, как обычно. Попытки обоняния понять, что бабушка готовит, тоже потерпели крах. Запахи исчезли. Чтобы убедиться в этом, Теодор ткнулся носом в спящего рядом кота. Честно говоря, Тишка никогда особо ничем не пах, так что непонятно, на что его хозяин рассчитывал. А теперь, вдобавок ко всему на рыжей шерсти остались сопли. Кот посмотрел осуждающе. Тео в качестве извинения и объяснения шмыгнул носом.
Вставать совершенно не хотелось и не моглось. Он поплотнее закутался в одеяло и крикнул… То есть хотел крикнуть, но получилось хрипло, жалостливо и не очень громко:
— Ба-а-а! Я заболе-е-е-ел!
Обладательница тонкого слуха почти сразу материализовалась рядом с ним. Или Тео закрыл глаза и отключился, а Елизавета Павловна просто пришла разбудить внука. Впрочем, по одному взгляду на дрожащего ребёнка, она быстро поняла, что вытаскивать его из-под одеяла всё же не стоит. Тогда в ход пошло средство определения степени угрозы — на лоб Тео легла большая и очень горячая ладонь, после чего её место почти сразу заняли мягкие губы, видимо, для подтверждения поставленного диагноза.
— Бог мой, да ты весь горишь! — всплеснула руками бабушка.
Теодор вяло кивнул и начал трястись ещё сильнее. Одеяло почему-то не собиралось выполнять свои обязанности и доставлять тепло к его телу.
Вокруг него сразу началась активная деятельность. Рядом с кроватью появился табурет, куда каким-то чудесным образом уместилась кружка с чаем, в который, как он понял только по словам принесшей его Елизаветы Павловны, добавили лимон и малиновое варенье, стакан с подогретым молоком и разведённым в нём мёдом, пустая миска, сильно смахивающая на ту, из которой обычно питался кот, и ещё один стакан, но уже с какой-то мутной, почти прозрачной жидкостью, не поддающейся идентификации. Затем последовал шквал инструкций по применению всего этого богатства, но поплывший взгляд Тео мягко намекнул, что с чаем он ещё, может, и разберётся, а вот полоскать горло будет очень вряд ли. Тогда бабушка, ещё раз потрогав детский лоб и попричитав о том, что ей надо на работу, а оставить его одного такого не выйдет, на время пропала из поля зрения, а болеющий человек снова уснул.
Сон не был приятным и успокаивающим. Кажется, там присутствовал дракон, выдыхаемый огонь которого опалял лицо. Или это сам Теодор превратился в огнедышащее чешуйчатое существо, и поэтому у него с непривычки так дико болело горло? Кем бы ни был он в сновидении, ему хотелось найти снег или хотя бы прохладную лужу и прыгнуть в неё. Источники прохлады всё не попадались, зато он как будто забрёл в огромную нору. Там стало уже совсем невыносимо жарко. Тео попытался выбраться, но вдруг оказалось, что к выходу нужно карабкаться почти вертикально вверх. Он предпринял пару попыток, каждый раз шлёпаясь обратно, потом просто лёг на неровный земляной пол и позволил себе совсем расклеиться. В этот раз он проснулся от своего собственного голоса, который звал маму.
Видимо, зов этот не сработал, потому что перед ним оказалась не только не его родительница, но даже не её ближайший заместитель — у дивана стояла баба Зина, в своей неизменной зелёной кофте, юбке, которая когда-то была чёрной, с шалью, повязанной вокруг условной талии, и тапках, сильно походящих на обрезанные валенки (сходство не было случайным, они реально брали своё начало в валенках).
— Они не для дома, — сказал Теодор, который теперь отвечал тут за порядок. У него получилось выдавить только половину слогов и хрипы, но он старался: кто ещё отстоит годами устоявшиеся правила в отношении домашней и уличной обуви?! Он хотел помочь себе жестами, но обнаружил, что запутался в пододеяльнике.
— Ма… — этим слогом Тео хотел попросить, чтобы немедленно позвонили маме и объяснили ей, что её присутствие требуется незамедлительно, желательно сию минуту.
— Где я тебе её возьму? — вздохнула недостаточно хорошо понявшая инструкции временная сиделка. — Есть будешь?
— Суп, — больной не то что жаждал отведать супа, ему просто нужно было, чтобы баба Зина ушла. Это сработало. Она кивнула, сказала: «Сейчас согрею» и скрылась за шторой.
У Тео было срочное дело. Едва открыв глаза, он сразу увидел неподалёку от кровати горшок. Это его одновременно немного обрадовало и много возмутило: за кого его принимают, за младенца? Он уже сто лет не пользовался этим приспособлением и надеялся, что оно навсегда осталось в прошлом. Горшок был довольно модным, ярким, и, что немаловажно, пластмассовым, и этим сильно выигрывал в своё время у садичных, металлических, в которые, казалось, была встроена система дополнительного охлаждения. Теодору, к счастью, не так часто приходилось соприкасаться с этим ледяным монстром, а вот его разгуливающие в платьях товарищи проходили это испытание с незавидной регулярностью. Они довольно долго мирились с несправедливостью, пока в один прекрасный день девочка Света не решила, что с неё хватит, достаточно она натерпелась к своим трём годам, и отныне будет гордо стоять, а не униженно сидеть. Её примеру последовали ещё две борцы за права.
Нянечка Люда была крайне недовольна результатами этого восстания. И иногда её можно понять.
Теперь Тео размышлял, не получится ли у него всё провернуть, не вставая с кровати. Он прикинул расстояние — примерно три кота. Нет, рискованно. Вздохнул и выпутался из одеяла, отметив, что на ногах волшебным образом оказались шерстяные носки, которых точно не было, когда он засыпал. А когда ступни коснулись пола, он почувствовал, что в носки ему что-то подсыпали, и скорее всего, из-за этого появилось ощущение, что там горячий песок.
Теодор за свою недолгую жизнь видел цаплю примерно ноль раз, но ему читали про них в книжках с картинками, так что он мог точно заявить, кого изображал в попытке добраться до горшка. Прибыв на место, Тео ещё почувствовал ассоциации с капустой, потому что вместо одного экземпляра домашних штанов стягивать пришлось сразу два.
Обратно он летел уже на двух ногах, потому что взмокшее от пота тело казалось таким слабым, что его владелец всерьёз опасался рухнуть лицом вниз посреди комнаты и уснуть в не самой удобной позе. Голова кружилась. Прилипший к нёбу язык чувствовался отдельным и очень горячим организмом. Тео даже приоткрыл рот и выдохнул немного воздуха, дабы убедиться, что это его привычное действие не закончится выбросом настоящего пламени, сделав его мини-версией Змея-Горыныча.
Время теперь чувствовалось иначе. Для Теодора, сумевшего справиться с тяжёлым испытанием и вернуться почти невредимым под одеяло, казалось, что прошла целая вечность. Для бабы Зины миновало несколько минут, в течение которых она успела разогреть суп и поставить вариться картошку. Когда два мира снова встретились в одной временной линии, ребёнок уже готов был снова уснуть.
— Надо поесть, — пресекла его попытки присматривающая за больным человеком женщина, ставя дымящуюся тарелку на табурет рядом с кроватью, с которого волшебным образом исчезли молоко и чай, но никуда не делись мутная вода и миска.
Не без труда Тео сел. Не без труда и не без помощи взрослой. Сначала он хотел было возмутиться и затребовать право самостоятельно держать ложку, но внезапно почувствовал слабость в том месте, где кисти крепятся ко всей остальной руке, и решил, что безопаснее просто открыть рот и позволить другому отправить туда пищу. Впрочем, много в него всё равно не поместилось. Уже после третьей ложки не имеющего ни запаха, ни вкуса бульона Теодор скривился и замотал головой, сообщая, что наелся и питаться дальше отказывается. Как ни странно, но убеждать его в обратном никто не стал. Возможно, принятие решений о степени насыщения является одной из привилегий болеющих людей.
Странным образом мизерное количество супа как будто смогло попасть в каждый уголок его тела и дополнительно разогреть, что было с его стороны неучтивым и явно лишним побочным действием. Однажды Тео видел, что стало со связкой свечей, которые с полки упали на печь (ладно, возможно, они не могли сами упасть по такой траектории — наверное, это был очень замысловатый порыв ветра. Сквозняки коварны) и теперь испугался приобрести такую же форму, вернее, бесформенность. Для начала он попытался без помощи рук снять носки. Это получилось. В кровати тут же образовалась небольшая кучка горчицы, которая точно намеревалась распространиться по всей поверхности и попасть уже не только в носки, но и в те предметы гардероба, о которых страшно было даже подумать. Очень талантливо изображая гусеницу, Теодор выбрался из одного свитера и уже было хотел скинуть остатки своего кокона и окончательно стать краснолицей, обливающейся потом бабочкой, но, видимо, его пыхтения и скрип пружин кровати услышала баба Зина, потому что она прервала его трансформацию, натянула обратно носки и хотела то же самое проделать со свитером, но не желающий растаять как воск человек скрылся под одеялом, откуда хрипло и прерывисто кричал: «Не-е-е-е-т!»
— Ладно, угомонись, всё равно сейчас над картошкой дышать будем, — сдалась заместительница бабушки и по совместительству народная целительница, видимо.
— И ты?
— Что «и я»?
— Ты сказала «будем», а не «будешь».
— Так говорят.
— Говорят или говоришь?
— Умный больно, — сказала баба Зина без особого раздражения. — Садись. Сейчас кастрюлю принесу.
Очень скоро Тео осознал, что во фразе «дышать над картошкой» определённо затесалось лишнее слово. Потому что когда его усадили на краю кровати, заставив склониться над табуретом, накинули на голову покрывало и практически носом уткнули в кастрюлю, последнее, что он хотел делать — дышать. Внезапно вспомнились фрагменты далёкого детства, год или два назад, когда вместе с ним под одеялом сидела мама и мягким голосом превращала происходящее в почти что весёлую игру. Измученный жаром и усталостью организм моментально откликнулся на прорвавшиеся сквозь туман в голове воспоминания. Нос получил возможность снова чувствовать запахи, и одновременно с этим внутри него защипало. Дыхание стало частым и прерывистым. Первый всхлип был тихим, как будто пробным. Словно человек опасался производством звука сделать себе ещё хуже. Второй оцарапал горло, заставив скривить рот в подобие сломанной улыбки. И вот, наконец, поток бесконтрольных слёз полился по щекам, падая прямо в кастрюлю с варёной картошкой.
Теодор зажмурился, чувствуя жар каждой клеточкой тела. Ему было темно и страшно. Тело било мелкой дрожью. Кажется, он что-то лепетал, словно жалуясь на свои неприятности ароматному пару, бьющему по лицу.
Когда одеяло приподняли, воздух, хлынувший снаружи, показался ледяным — захотелось даже обнять кастрюлю. Его освободителем — о чудо! — была бабушка. Она достала из комода полотенце, вытерла с лица Тео пар, слёзы и пот с примесью соплей и уложила его на подушку.
— Ты зачем ушла? — укоризненно поинтересовался внук.
— Работать. Две контрольные сегодня были.
— Не уходи больше.
— Не уйду.
— Почему я над супом не мог дышать?
— Там меньше испаряющая поверхность.
— Угу. Я знал. Я уже здоров?
— Почти. Просто полежи на всякий случай, а я тебе попить что-нибудь принесу.
Теодор расслабленно вздохнул. Даже догадки, что напиток может оказаться не тем, что люди пьют добровольно, уже не очень беспокоили.
Он повернулся на бок и посмотрел в воду. Вода была на ковре. Там же обитали олени: трое взрослых и один поменьше. Они бродили у пруда с кувшинками, а один непосредственно из него пил. Судя по кустам с огромными, и что просто поражало, разноцветными цветами, в оленьей стране приближалось лето, но гора на заднем плане оставалась полностью в снегу. Всё это было в высшей степени экзотично. Засыпать рядом с этим окном в поразительный мир доводилось нечасто — ковёр висел у кровати бабушки, а Теодор давно был достаточно взрослым, чтобы спать на диване в соседней комнате, это его только сегодня перенесли сюда, наверное, чтобы он ближе к печке был.
— Не спи там, — предупредила Елизавета Павловна.
— Не сплю, — еле слышно и даже не пытаясь открыть глаза, ответил внук.
— Я всё слышу, — бабушка зашла с большой кружкой. — Пей, а то неделю ещё в садик не выберешься.
Это звучало довольно страшно, так что Тео перекатился к краю кровати и заглянул в поставленное на табуретку зелье. Оно было белым с подозрительными вкраплениями жёлтого.
— Там что, масло? — поморщился догадливый человек.
— И сода.
— Ты неправильно печёшь пирог. Надо муку ещё.
— А ты неправильно со взрослыми разговариваешь. Пей.
— Я никогда не видел синих цветов на деревьях, — сказал Теодор, махнув в сторону ковра.
— Да ты много чего ещё в жизни не видел.
— Пойдём летом, поищем?
— Посмотрим.
— А почему они тут жёлтые, белые и красные вместе?
— Наверное, в разных стадиях вегетации. Пей.
— Дашь конфету?
— Ремня дам, если будешь время тянуть.
— Не дашь, я пациент.
— Не дам, — призналась Елизавета Павловна.
Теодор мужественно выпил ровно половину, после чего скривился и протянул кружку бабушке, при этом тряхнув головой так, словно это могло помочь отключить вкусовые рецепторы. Елизавета Павловна уже собиралась сказать, что лекарство должно быть выпито до последней капли, но её внук смастерил такое жалостливое лицо, что сердце заслуженного учителя дрогнуло.
Дышать стало немного легче, но тело всё ещё ощущалось, как какая-то желейная масса, неспособная долго находиться в вертикальном положении. Тео вернулся к положению лёжа, натянул одеяло до носа и принялся отяжелевшим взглядом следить за действиями бабушки. Сначала ему просто снова проверили температуру, только на этот раз прикосновением рук и губ дело не ограничилось, а в подмышку сунули градусник. Результат явно не устроил Елизавету Павловну. Та нахмурилась, попричитала и отправилась к месту сбора всякого нужного хлама, которое гордо именовалось антресолями.
— Сколько там, ба? — в спину бабушки спросил Теодор, преисполненный любопытством. — Очень много?
— Тридцать шесть и девять, — безрадостно сообщила Елизавета Павловна, забираясь на табуретку. — Сейчас банки тебе поставлю.
Тео мысленно визуализировал шкалу термометра, напрягся, чтобы вспомнить, с какой отметки начинался кричащий красный цвет опасности, и возмущённо нахмурился.
— Так нет же температуры! — выкрикнул больной и сразу же закашлялся.
— Знамо, что нет, — невозмутимо отозвалась бабушка. — Банки с температурой и не ставят. Хорошо, что спала, сейчас полежишь и будешь здоровым, — она спустилась на пол с пакетом в руках.
Теодор почувствовал внезапный прилив жара. Звон внутри пакета не казался ему чем-то жизнерадостным. Наоборот, он внушал почти что священный трепет и ужас.
На самом деле, на себе ему ещё не приходилось это испытывать. Только видеть, как на спине Елизаветы Павловны выстроились два ряда крошечных круглых банок, внутри которых можно было рассмотреть покрасневшую кожу. Это не выглядело очень здорово, но тогда его настойчиво заверяли, что процедура совсем не болезненная. Ага, про лечение зуба ему тоже так говорили. После неболезненных процедур синяки не остаются.
— Я это не буду, — Тео всё ещё надеялся, что проблему можно решить торгом.
— Это не обсуждается.
— Я маме пожалуюсь.
— Она со мной согласится. Как мне ещё тебя лечить?
— Зельем? Давай я допью? — не очень уверенно предложил свою цену умелый переговорщик.
— Снимай кофты, — Елизавета Павловна выставила банки на поднос и пошла за спичками.
Теодор сел. Попыток избавиться от одежды он не делал. Секунду подумав, он шмыгнул под кровать. Это было идеальное укрытие — просто невозможно было догадаться, где он, особенно при абсолютной тишине, которая при этом соблюдалась… почти. Хрипы, тихий кашель и шмыганья носом можно не считать.
— Вылазь, — сказала бабушка, которая, видимо, обладала рентгеновским зрением. Тео не ответил, надеясь, что его всё-таки не заметили. Но тут одеяло приподнялось и… быстро вылетев на четвереньках из-под кровати, Тео совершил побег. По пути он зацепил табурет. Банки покатились по полу, но, будучи орудием дьявола, не разбились.
Бежал он медленно, но комната всё равно быстро закончилась и осталось только подпрыгивать перед дверью, в тщетных попытках дотянуться до крючка.
Елизавета Павловна понаблюдала за ним минуту, вздохнула и признала своё поражение.
— Иди обратно.
— Убери сначала свои банки, — Теодор всё ещё прижимался спиной к двери — наверное, чтобы защитить себя от возможного метания этого орудия пыток для присасывания с расстояния.
— Убрала, — бабушка продемонстрировала, что кладёт их на печь. — Капли просто сделаем — и всё.
Это звучало обнадёживающе.
Капли принесли спустя минут пятнадцать, и были они не в аптечном пузырьке, а почему-то в стопке.
— Это не больно? — на всякий случай уточнил внук любительницы народной медицины.
— От чего там болеть? Редька да мёд.
Тео покорно запрокинул голову. К его носу поднесли пипетку. Первая капля пролилась в носовую пазуху…
— А-а-а-а-а-а-а-а! — от раздавшегося крика, кажется, задрожали окна, а Елизавета Павловна отпрянула.
— Да что с тобой?
— Ты говорила… говорила-а-а-а, что не больно-о-о-о-о-о, а сама-а-а-а-а… — Тео побежал к умывальнику и попытался достать из носа то, что создавало ощущение крапивного ожога и кипятка одновременно.
Бабушка непонимающе нахмурилась, задумалась и капнула себе в нос. Вскоре у умывальника стало тесно.
Лечебные процедуры измучили всех, так что большую часть дня все Щербаковы спали. Ближе к вечеру Елизавета Павловна встала и, как ей казалось, незаметно проверила, не взял ли внук на себя функцию обогревателя жилища, после чего отправилась доить козу.
Она успела только сесть на низкий табурет и обмыть вымя меланхолично жующей сено Варьки, как дверь хлева скрипнула, и к ним ввалился посетитель в расстёгнутой куртке, шапке набекрень и новых валенках, которые явно приобрели на вырост.
— Федя! Ты зачем вышел? — бабушка вытерла руки о висящее на гвозде полотенце и быстро начала застёгивать на нём пуговицы.
— Помогать, — объяснил Тео, который даже не спорил, что ему самому с застёжками помогают, так что наверняка был бы превосходным и очень полезным ассистентом. Даже сейчас, когда ему поправляли шапку, он не терял зря времени, а приветствовал козу и гладил её между рогами.
— Доить сам будешь? — улыбнулась бабушка, делая вид, что уступает ему место.
— М-м-м, нет, — вспомнив, насколько это тяжело было, когда он один раз попробовал пять секунд, и какой недовольный взгляд был у Варьки, отказался Теодор. — Я её покормлю, — он наклонился и взял крошечный пучок сена. Коза, может, и удивилась, зачем ей предлагают такую услугу, но виду не подала.
— Боишься, что ль, один там быть? — осторожно спросила про причину его появления в хлеву Елизавета Павловна под звук струй молока, ударивших о дно ведра.
— Я ничего не боюсь, — покачал головой Теодор. Потом подумал, прищурившись, посмотрел на доярку и отметил: — Кроме редьки.
— Ох, чувствую, до пенсии мне это вспоминать будешь.
— И ты даже не подула, — укоризненно добавил внук.
— Куда? В нос, что ли? Туда не дуют.
— Это в ус не дуют, а в нос можно.
— И в кого ты такой? — вопрос был риторический, так как всё время высказывались новые предположения, но Тео ответил:
— Мама говорит, в тебя.
— Ещё чего! Я со взрослыми не перепиралась, — очень сильно исказила своё досье Елизавета Павловна.
— Ещё раз оставишь меня с бабой Зиной, я у неё всё спрошу.
— Она тебе наговорит! Всё ещё, наверное, не простила мне, как её перед пионерлагерем налысо побрили из-за того, что это, якобы, я вшей в дом принесла.
— А меня ты не брила.
— Так я не твоя прабабка.
— Я бы всё равно красивый был, — уверенно сказал Тео. — Так что простил бы тебя.
Бабушка что-то хмыкнула и начала очень сосредоточенно смотреть на вымя, пока её и Варьку развлекали уже песней, исполняемой хрипловатым голосом.
Дома, за ужином, Тео отпил парное молоко и, заглянув в тарелку, тут же её отодвинул.
— Не буду я вашу картошку. Вы в неё сопли добавляете.
— Ты что ещё придумал?
— Я не придумал, я знаю, — ответил Теодор. И он был не так уж и неправ.