В переплетении судеб

Он приходит в себя, наглотавшись холодной воды. Перед расфокусированным зрением всё меркнет и бледнеет, границы мира с треском разламываются. Чужие голоса — их немного, около трёх — сливаются воедино. Он не помнит ни своего имени, ни королевства, которому принадлежит. Уже не хочет помнить. Знал ли когда-то? «Деймон Таргариен мёртв» — единственная мысль в голове; он устало откидывается назад, на окровавленную травму, вверяя себя в чужие руки. Пусть делают, что хотят. Он свою миссию завершил. Боги дают ему проснуться. Матушка в детстве учила молиться и вставать на колени. Она находила в септе своё единственное утешение, когда никто другой не мог понять её. Чего ей, королеве, не хватало? Ей, заменивший свою предшественницу, Эймму Таргариен, на королевском троне спустя полгода? Он понимал. Он был её единственной надеждой. «Эйгона я родила для королевства, Хелейну — для него, Дейрона — для Староместа, и только ты можешь принадлежать мне» — шептала мать долгими ночами, заботливо расчесывая его кудри. Волосы у него вьющиеся, разве что не каштановые — вышел бы идеальным Хайтауэром. Но, к сожалению, они белые. Как и у всех. Мать всегда была одинока, не нашедшая понимания ни в собственной семье, ни в народе. Где они все сейчас? Сгинули во времени, вычеркнутые со страниц истории? Где Хелейна? Эймонд Таргариен открывает свой единственный раз. Сестра в детстве бормотала под нос какие-то странные фразы, называла их пророчествами. Матушка запрещала её трогать в такие моменты. Никто не понимал Хелейну, вторую дочь, так, как понимал второй сын. Он приходит в себя в хижине рыбаков, на стенах устрашающе висят оленьи головы, а единственная слабая свеча освещает маленькую комнатушку. Нам ним склонилась женщина — длинные косы, чёрные волосы, сто отозвались болезненным напоминанием об Алис Риверс. Странно, но о ней Эймонд в числе первых не вспомнил. Забыл? Эта женщина исчезла так же быстро, как появилась, в его сознании — точно. — Проснулся, — с облегчением щебечет она, — мы уж думали, тебя можно хоронить, смотри какой бледный. Эймонд не находит сил ответить. Тело его не слушается. Он словно околдован мрачными харренхольскими водами. Даже руку поднять — не в состоянии. Повязка с глаза слетела, остался лишь драгоценный камень, закрывающий всё его уродство. — Ты с ума сошла, Джейн, — возмущается мужчина, комплекцией тела отчего-то похожий на отца: тучный, высокий, с длинными, но не белыми, волосами, — он же Таргариен. У них всех такая внешность. — Я не знаю никаких Таргариенов, — лениво отзывается женщина, — и внешность их мне не знакома. В моем народе не бывает имён и фамилий. — Это обернётся тебе боком, — предупреждает он, уходя. Он сжёг половину Харренхолла, уничтожил его жителей, историю, культуру — как после такого показываться на людях? Эйгону вышло бы легче скрыться среди простолюдин, перекрасить волосы и петь песни, как простой торговец, зарабатывающий на жизнь. А у него слишком отличительная черта — отсутствие глаза. Та, которую назвали Джейн, заботливо склоняется над ним, обретает черты Алис Риверс — холодные зелёные глаза, мягкие волосы. Прижимается к его губам, почти страстно, и тихо шепчет: — Это твоё последнее путешествие, мой принц. Последнее место, куда я могу тебя отправить. — Ты последовала за мной? — хрипит Эймонд, — о, Боги, Алис, там же драконы. Ты же... Могла погибнуть. — Я бы не погибла так глупо, как мог это сделать ты, — улыбается она, щелкая его по носу, — этот любезный человек, что дал нам кров на одну ночь, умрёт, и найдут его лишь поутру. А за это время тебе надо поторопиться. Эймонд сделал неуклюжую попытку встать. После падения с такой высоты тело его не слушалось. Всё ещё пахло сыростью и холодом реки, в которую падал, разбиваясь, с Вхагар. — Слушай меня, — шептала Алис Риверс, разминая его плечи, — тебя зовут Рикард Риверс, ты — бастард, у тебя ничего нет, и семьи тоже. Глаз потерял, когда играл с мальчишками в поле. Причину амнезии придумаешь сам, я тут не помощник. Утром ты уйдёшь из этого дома, в соседнюю деревню, там выжившие сплотились и основали поселение. Ты уйдёшь и оставишь все воспоминания здесь... Ничего не должно тебя сковывать, удерживать. — А ты? — спросил Эймонд, — ты пойдёшь со мной? Алис хищно улыбнулась. Её глаза, словно два ярких драгоценных камня, блеснули в темноте. — Нет, милый мой. Вдвоём нам там не выжить — слишком заметные. Я уйду в другую сторону, но продолжу ваше, зелёных, дело. — Не уходи, — тихо сказал он, — я всё потерял. Мой брат, может быть, и на троне, но у меня нет больше семьи, которая захочет знать меня таким. — У тебя нет семьи и никогда не было, — согласилась она, накидывая на плечи поношенный коричневый плащ, — и ты бы не начал дышать, если бы я тебя не спасла. Мои чары не вечны, принц, если хочешь идти — иди сейчас, иначе останешься, не в силах встать, а потом сгниешь здесь, в рыбацком городке, никем не замеченный и бесславный. Эймонд сделал над собой невероятное усилие — поднялся в попытке ухватить пустое пространство, которое она за собой оставила. Алис Риверс растворилась в воздухе, словно её здесь и не было, но его волосы приобрели каштановый оттенок. Как у матери, как у Хайтауэров. Как у доброй половины населения Вестероса. Эймонд Таргариен погиб в битве у Божьего Ока. Тогда родился Рикард Риверс.

***

Он шёл, не разбирая дороги, около недели. Сменяли друг друга бесконечные дома, леса, деревья. Рассвет — закат, ночь — день, правда — ложь. Вместе с тем умирали и его воспоминания. Материнский голос звучал всё тише, смех братьев — реже, а любимых племянников он не вспомнил бы, увидев. Шептали, что Эйгону Второму осталось недолго; что Рейнира Таргариен потеряла почти всех сыновей, но сама назло всем жива, царствуя на опустошённом троне, который из дня в день её ранит. Простые люди не делились на партии, ни за кого не болели. Им нужны были посевы, еда и надежда на завтрашний день. Эймонду когда-то хотелось битвы и азарта. Сейчас он мечтал лишь о доме, которого у него никогда не было. Куда подевалась Алис, он не знал, и знать ему не хотелось. Она уже наскучила ему, говорившая загадками и ведьминскими замашками выправлявшая то, что в детстве упустили матушка и няни. Она осуществила свою последнюю доброту по отношению к нему и наконец стала свободна. Эймонд думал о возвращении во дворец, о брате, которому нужна помощь, о матери, которая не переживёт смерть своего ребёнка, о Хелейне, которой, наверное, тоже больно. После смерти своего сына она, и так далёкая от всего земного, отдалилась ещё сильнее, не помнила ни брата-мужа, ни его, ни Дейрона. А нужен ли он им, израненный, без дракона? Или станет ещё одной обузой, которых итак предостаточно? Уйдут месяцы, чтобы он оказался у столицы. А может, и годы. Силы с каждым днём покидали некогда славного воина, принца, убившего самого Деймона Таргариена. Дядя получил свою месть за сына Хелейны, но почему-то облегчения на душе Эймонд не чувствовал. Алис обещала, что он найдёт деревню, и он слепо верил её словам. Может, никакой деревни, никакой Алис, никаких безумных двух лет не было? И он снова проснётся, ещё лучше, маленьким мальчиком, даже с двумя глазами? Но он находит. В крошечной деревне, где сплотились выходцы из сожженных им деревень, тесно, но уютно. Никто не смотрит на то, что он бастард, на его потерянный и перевязанный глаз — сердобольная старушка-лекарь по пути занялась. — Похож на принца, — мечтательно вздыхает юная девушка с золотистыми кудрями под стать Ланнистерам. — Принца без ничего, — холодно отвечает её друг и для надёжности выжигает в Эймонде дыру холодным взглядом зелёных глаз. Кажется, и правда без ничего. Рикард Риверс забывает своё настоящее имя, но есть тот, кто его помнит. Этот напуганный взгляд фиалковых глаз он узнает из тысячи таких же, эти так же плохо перекрашенные белые кудри — тоже. Хелейна, сестра, королева. — Милая Хелейна, это Ваш брат? — улыбается во весь рот слепая старушка, которую та поддерживает под руки. Сестра кивает, немного сомневаясь, а потом, спохватившись, нашептывает: — Мой очень близкий человек. Мои братья погибли, леди Бет, они не могут вот так взять и воскреснуть. — Так беги же к нему, почему ты, словно вкопанная, со мной, старухой стоишь? Леди Бет хрипло смеётся и по-матерински её подталкивает. В глазах Хелейны растапливается непотопляемый айсберг, она первая обнимает его, а Эймонд стоит, словно ему вонзили в грудь тысячу стрел разом. Объятия родных рук он уже не надеялся почувствовать. Так было даже до его первой смерти. — Хелейна, — шепчет он, беспомощно утыкаясь в её плечо, склоняя голову, как неразумный ребёнок. Она узнаёт его сразу. Для этого ей не нужны ни заклятия, ни пророчества. Весь мир замирает на пять минут, оставляя их молча переживать всю боль воссоединения. Дело всех их жизней пошло крахом, но они вместе. Они в безопасности. Они снова одна семья. — А Эйгон...? — едва находит силы на вопрос Эймонд. — Потом скажу, — шепчет Хелейна, поддерживая его и не давая оступиться. Её хрупкая, узкая ладошка гораздо сильнее, чем его мускулистые руки, — нам опасно... Быть здесь собой. Как тебя зовут? — Рикард Риверс, — чужое имя саднит горло. — Хелейна Риверс, — улыбается она, — я родилась в один год с принцессой Хелейной, и моя мать, и тысячи других матерей назвали своих дочерей таким именем, как королева Алисента назвала свою дочь. Будем знакомы, мой дорогой Рикард.

***

На столе для слепой старухи горят свечи. — Как леди Хелейна оказалась у Вас? — спрашивает Эймонд, усаживаясь удобнее в кресле. В другой жизни он бы постоял, в этой — его кости сломаны так, что ему едва удаётся ходить. Госпожа Бет, заботливо их приютившая, ощупывает его лицо. «Это делают все слепые, — сказала ему Хелейна, то ли сестра, то ли незнакомка, — чтобы понять твоё лицо. Видеть-то они не могут». — Бедняжка осталась без дома, когда её мужа вероломно предали и забрали то, что по праву принадлежало ему, — охотно отвечает старушка, — ей с двумя детишками совсем некуда было идти, и она попыталась утопиться в реке. Я нашла её, обогрела, предложила остаться здесь. Мои сыновья уже не вернутся домой. А так хоть после смерти буду знать, что дом в надёжных руках. Она молчит, а потом негромко добавляет: — Кто знает, есть ли там, за что беспокоиться. Когда Эймонд летел в воду с невероятной высоты и дырой в груди, он видел только темноту. — Нет, — неожиданно резко бросает он, — там нет ничего, кроме пустоты и холода. Но Вы точно не будете волноваться. Спите спокойно. Хелейна демонстративно ахает, хватая его за руку. — Рикард, — её голос дрожит, — простите... Леди Бет, я должна увести его. Он многое может наговорить, но не со зла, понимаете... — У Вас тяжёлая жизнь, дитя моё, — кивает старушка, а Эймонд не понимает, к кому именно обращены её слова. Хелейна выводит его в сад, наполненный слабыми ростками, которые не переживут следующий порыв ветра, и кроваво-красными цветами. Её волосы острижены по плечи, глаза потеряли свой блеск. Только привычные хрупкие пальцы слабо сжимают его руки. Это единственное, что Эймонд в ней узнаёт. — Будь помягче с леди Бет, — с искренним сочувствием говорит она, — и ни за что не давай никому знать, кто ты есть. Это опасно. — Ты правда Хелейна? — спрашивает Эймонд, и она смеётся, как никогда не смеялась в стенах замка. — А кто я? Королева без королевства? Мать без ребёнка? Сестра без брата? — Твой сын отомщëн, — с трудом произносит Эймонд, — Деймон падал в воду следом за мной. Алис Риверс вернула меня к жизни, а за него никто богов не просил. — Кто такая Алис Риверс? — хмурится сестра, крепче сжимая его руку. Перед глазами проносится сотня совместных ночей, пиров, разговоров — и все с огнём. Странные видения: Хелейна не знала, как их толковать, а Алис всё умела. И все-таки он отвечает: — Это неважно. Сейчас — точно.

***

Хелейна рассказывает, как Эйгон прислушался к его когда-то вскользь брошенным советам и отправил её с детьми, переодетыми в простолюдинов, в Харренхолл, который должен был сулить безопасность. С ними отправилась пара гвардейцев, но она отослала их обратно, чтобы не привлекать внимания. Джейхейра и Мейлор мало помнили свою прошлую жизнь, когда они, окружённые няньками и кормильцами, не могли вздохнуть самостоятельно, почитаясь самым ценным кладом королевства Эйгона или расходным материалом, как принц и принцесса. Им было весело бегать поутру у дома, дышать полной грудью, слушать истории рыбаков, иногда собиравшихся вокруг привлекательной якобы вдовы. Хелейна приказала считать её внебрачным бастардом Деймона Таргариена, чем снискала ещё большее понимание: бастардов у него, оказывается, было больше, чем те, кто заявлял о своих сумрачных правах на наследство. Невозможно не обзавестись ими, посещая все столичные бордели. Со временем ей даже понравилась такая жизнь. Никто не торопился забирать её обратно, и Хелейна завела дружбу с госпожой Бет, радушно предоставившей ей свой дом в вечное пользование за то, что она будет убираться и готовить. Эйгон не прислал ей ни вести, хотя она писала ему регулярно. Иногда наведывались гвардейцы, тоже переодетые, под самым нелепым предлогом, и она передавала им письма: для брата, для матушки... Ни одно из них, вероятно, не дошло до адресатов, но Хелейна уже ощущала такую пустоту в груди, что ей было на это всё равно. Хелейна рассказывает ему новости о происходящем в столице. Рейниру сверг свой же народ, и Эйгон подбирает невесту из знатного рода, так как жена его и дети объявлены мёртвыми. Он сделал много, чтобы за них отомстить, но ничего — чтобы найти. — Он не мог потерять тебя из виду, — хмурится Эймонд, — должен же знать, куда отправлял. — Значит, мои письма до него все-таки дошли, — рассеянно говорит Хелейна, и облегчение слышится в её голосе. — Что ты ему писала? — Что не хочу возвращаться во дворец. Просила сделать меня свободной. Я потеряла одного ребёнка, когда нас охраняли день и ночь в стенах замка, и других не отдам. Если нужно — пусть прилетит на драконе и попробует меня переубедить. Но Эйгону лучше без меня. Ему нужно укреплять отношения с другими домами, и лучше брака с какой-нибудь Баратеон, предначертанной тебе, это ничто не осуществит. Хелейна похожа на мать в своей покорности, но в холодности и трезвости размышлений ничуть не уступает деду, Отто Хайтауэру. Говорят, его казнили одним из первых. Не такой Эймонд помнил свою сестру. Но такой он в неё бесповоротно влюбился.

***

Заклинания Алис Риверс медленно сбывались. Старые раны, открываясь, продолжали гноиться; до столицы он в таком состоянии не дошёл бы и через десять лет. И Хелейна была рядом, чтобы залечить его травмы, позвать единственного на деревню лекаря, нежными объятиями унять бурю в душе. Эймонд Таргариен для себя давно решил, что уже никогда не вернётся в Королевскую Гавань, не променяет никакие короны мира на слезы Хелейны. Эймонд Таргариен впервые в жизни принял правильное решение.