Хинами едва ли спала по ночам. Центр города был в пыли и разрухе, там было опасно и пахло кровью, и Хинами вместе с Банджо сновала там в поисках раненых и почивших. Чаще всего они находили и доставали из-под обломков последних.
Никто официально не поручал им эту работу, но и CCG, и Канеки целыми днями разгребали завалы и убирали аварийные, опасные конструкции, оставшиеся после катастрофы. Хинами и все-все её знакомые занимались этим, чтобы поскорее вернуться к нормальной жизни, помочь властям восстановить движение на дорогах… Участвовали все, кроме пары человек. Одной из них была Тоука.
Она печально сидела в кафе и натирала стаканы.
Было лето, и она ждала ребёнка в ближайшие полгода. Опасно было высовываться и гулять по разрушенному, криминальному центру.
Район, где находилось кафе, был чистым и целым, но людей почти не было. Все, кто мог, уехали давным-давно — в другие города или даже в другие страны.
— Вдруг что-то случится, — говорила Хинами.
В ответ нахмуренная Тоука огрызнулась.
— Я скучаю по времени, когда в Токио были безопасные места
помимо :re.
Её меланхолия от чувства вины и бесполезности расстраивала Хинами. Тоука была деятельной и активной, хотела быть в центре событий и рисковать жизнью, но так уж срослось, что в её зоне ответственности теперь была ещё одна жизнь. Пока ещё не жизнь, тем более. Будущий ребёнок — хотелось бы, чтобы он вырос здоровым… Для начала, чтобы родился.
Хинами покачала головой.
— Хина. Останься со мной на денёк-другой. Я чувствую, что заболеваю.
— Конечно, Тоука. Что угодно.
Тоуку беспокоила безопасность других. Брат, муж, дядя, друзья, коллеги — все они шлялись невесть где и могли однажды не вернуться, получить пулю в лоб. Она почувствовала себя спокойнее, когда Хинами осталась с ней. Она сидела у изголовья кровати, пока Тоука беспокойно засыпала — словно они поменялись местами. Обычно Тоука делала это, когда маленькой Хинами снились кошмары, а теперь всё вывернулось наоборот.
Хина поправила одеяло названой старшей сестрёнки. Та всё же заснула, хоть и с болезненным выражением лица, предвещающим кошмар.
На первом этаже едва ли остались незаконченные дела и не натертые стаканы, но вывеска на двери: re всё ещё значила «Открыто», а значит Хинами следовало спуститься и встать за прилавок.
Раз в час захаживали одинокие знакомые и незнакомые люди. Чаще всего эти люди тянулись на гирлянды, как мотыльки на свет, так как идти им было больше некуда. Возможно, они искали собеседника. Аято зашёл в кофейню, когда на улице только-только прошёл ливень, и его волосы и куртка еще были влажными.
— Где Тоука?
— Она наверху. Просила заменить её. Ты что-то хотел?
— Нет, ничего уже.
Время было позднее, и табличка на двери гласила «Закрыто», но колокольчик неожиданно зазвенел. И Хинами, и Аято одновременно уставились на дверь.
Тоору Муцуки опасливо и осторожно, как хищное животное, прошагала внутрь. Она сняла мокрое пальто и повесила на вешалку. Она села на барный стул. Атмосфера внезапно заходила ходуном.
— Привет, Кролик и Йоцуме.
— Добрый вечер, двести миллионов.
Тоору не повела ухом.
— Хотела увидеть вашу, как бишь её… Тоуку.
— Тебе лучше не видеться с ней.
— Почему?
— Она тебе не доверяет.
— Ах.
Муцуки Тоору стала скучающе рассматривать тех двоих, что сидели перед ней.
Когда состояние аффекта отошло и Муцуки поняла, что натворила, она сразу затихла. Она не появлялась ни среди следователей, ни среди гулей, и её визит в кафе показался Хинами весьма странным. О Тоору теперь говорили, что от неё осталась только жалкая оболочка человека. Она больше не внушала ни благоговейного страха, ни уважения, только жалость и животную панику.
Её заостренный взгляд скользнул по Аято.
— Твои подчиненные тебя стоят, шавка.
Муцуки зыркнула в его сторону ненавистно. Однако в этой ненависти виделась какая-то затравленность, усталость. Она смотрела яростно, как загнанный, раненый шакал, который уже бы не побоялся драться насмерть.
— О ком ты гово…
Киришима нахмурился, а Хинами перебила его прежде, чем он попытался засунуть нос не в своё дело.
— Аято, я же сказала, что Тоуки сегодня нет. Ты не поговоришь с ней, — Хинами сделала вид, что его присутствие чему-то мешало. Он не понял, почему. — Тебе разве не пора к ребятам?
Аято с опаской покосился на Тоору, потом снова на подругу.
— А ты?
— А я справляюсь с работой не хуже Тоуки. Я же сказала,
иди, — возможно, она выдала себя в этот момент, когда в голосе проскочили нервные нотки.
Аято всё же послушал. Он с немым вопросом посмотрел в глаза Хины снова, но она ответила ему уверенным кивком. Дверь хлопнула.
Теперь Хинами притворялась работницей, а не трясущейся от страха мышкой. Взяла себя в руки, уняла дрожь и взялась за зëрна.
На её памяти Муцуки была другой. Пару месяцев назад она была не такой костлявой и худой, не такой мёртвой, не такой бледной и несчастной. Пахло от неё иначе. Тоору долго скиталась совсем одна и увязла в голоде… Что делало её ещё страшнее.
Хинами поставила перед ней чашку.
— Зачем это? Если там крысиный яд, то предлагаю распить на двоих.
— Там не яд, а Saint Helena.
Муцуки усмехнулась. Она достала сигарету и зажгла, а тоненький противный дым потянулся за прилавок, к Хинами.
Не трудно было догадаться, что она не пить и болтать сюда пришла.
Ненависть из глаз Муцуки не испарилась, а обрела форму. Теперь она выглядела, как иссохший, костлявый труп, недвижимый, но вызывающий чувство паники и пульсирующую боль в висках.
— Ты, — сказала Муцуки просто, не переставая сверлить глазами. — Та девушка, что вышла из его машины.
Этот удар Хинами проигнорировать уже не сумела. Она могла притвориться идиоткой, не знающей, о чём шла речь, но она
понимала. И чем больше она понимала, тем сильнее тряслись руки, тем проще картинка складывалась в цельный пазл.
Карао Саеки.
— Куда же вы с ним ехали? За покупками? — поинтересовалась Муцуки. Она баловалась, выдыхая сигаретный дым в кружку. Тот какое-то время оседал в стакане, а потом испарялся и рассеивался, а потом Тоору делала так ещё раз, и ещё.
Хинами сидела на заднем сидении машины, от которой за километр несло гнилью.
Не было никаких сил обернуться и взглянуть в пустые угольки глаз Муцуки.
— Ты была такой миленькой красоткой, Хина. Поверить не могла, что он взял и отпустил тебя. Ты спокойно ушла на своих двоих. Я всё думала, почему же он тебя не тронул? Неужели не в его вкусе? Не его любимый цвет глаз? Ах, нет… Вы просто были коллегами. На одной стороне.
Тоору говорила искренне-приторно, и, если уж не приукрашивала, то точно не врала.
Она смяла ещё горящую сигарету, затушила о стол, оставив на нём уродливый след, и стряхнула пепел из окурка в чашку. Её терпение и желание изгаляться иссякло, с лица испарилась тень противной улыбки, и она стала выглядеть
опасно.
— Много ему сообщила? Много адресов? Может, еще показала ему дорогу до больницы? Наверняка помогла выбрать жертв.
В принципе, думала Хинами, ничто не мешает этой женщине поднять руки и сомкнуть на её шее. Или взять с кухни нож и вонзить в ее сердце.
— А ты так отчаянно пыталась выгородить себя, когда защищала беременную подругу от такого монстра, как я… Уже поздно, номер 745. Ты слишком многих убила, — последняя капля.
— Ты правду говоришь, Тоору Муцуки, но… Этот разговор должен быть долгим. Я буду рада, если ты ещё раз появишься в кафе.
Как только дверной колокольчик траурно прозвенел, Хинами вытерла подступившие слëзы, и снова вытерла, и снова… Она плакала неконтролируемо, пока расставляла книги по полкам, а чашки — по шкафам.
___________
— Мне пора идти… — бросила она неосмотрительно.
Два пустых глаза-угля зыркнули в её сторону. Его движения были спокойными и, казалось бы, плавными, но нотка импульсивности и жестокости прослеживалась в бешеных зрачках, которые наводились на объект диалога, как две камеры с датчиком движения.
Тонкие пальцы постукивали по рулю. Саеки очень неумело, но вежливо улыбнулся и открыл двери.
— Выходи. Спасибо, — сказал он.
Объявления в метро, картинки, мелькающие на телеэкранах в центре, листовки на фонарных столбах. «Разыскивается».
Хинами тоже порой появлялась на этих объявлениях.
Странно. У неё никогда не хватало силы воли, чтобы убить своими руками, переломить чужую шею собственными пальцами или остро заточенным ножом перерезать глотку, но она не возражала содействовать этому.
Аято распускал защитную оболочку из слухов.
— Я тут убрал парочку сильных следователей. Сказал, что это была ты.
— Я? Нет…
— Когда тебя боятся — ты по-настоящему в безопасности, — отрезал он. Его слова звучали и мудро, и глупо, и обидно, и несуразно, и не применимо к Хинами. Да, точно. Неприменимо.
Хотя, почему это? Когда она в следующий раз появилась у Саеки, его машина пахла уже чем-то другим. Чем-то гнилым и одновременно сладким. Плотью.
В какой-то момент она ужаснулась тому, что запах человеческой крови стал казаться сладким. Хотелось всеми силами воспротивиться своей физиологии монстра, вырвать её из себя с корнями, но за все годы жизни она лишь прилипала к Хинами еще больше. Намертво.
Она не убивала своими руками, но она стала отдавать команды. Она не использовала «позвоночник» для того, чтобы шинковать людей и гулей, она использовала свою красивую речь, чтобы они делали это за неё. Хинами следила за ситуацией, как за шахматной доской, переставляла, направляла и подсказывала фигурам, куда идти, сидя где-то на крыше, но пешки, по их обыкновению, становились жертвами. Тяжёлые, тягучие всхлипы и короткие вскрики — это всегда сопровождало любую, даже самую тихую смерть, и хотя бы один её наушник всегда, всегда, всегда транслировал эти последние моменты.
Хинами отстегнула ремень безопасности.
— Будьте осторожнее, — бросила она, не подумав.
Обычно не проявляющий к девушке интереса, Торсо вдруг прилип к ней своим тяжёлым, страшным взглядом худого, болезненного, опасного человека. Это была жуткая, долгая минута, перед тем, как кнопка щелкнула и разблокировала дверь машины.
— Выходи. Спасибо.
___________
На другой стороне улицы светилась прозрачная витрина кофейни :re. Кто-то завороженно смотрел на неё сквозь редко проезжающие машины.
— Муцуки.
Та шарахнулась. Хинами она узнала по голосу.
— Ты.
В витрине Тоука, улыбаясь, говорила с Канеки. Они смеялись, позабыв про швабры в их руках: уборка обернулась каким-то дурачеством.
Муцуки резко уставилась на Хину.
— Чего смотришь на меня? Жалко выгляжу?
— Нет.
— Ага, лжёшь.
— Вы не выглядите жалко.
Они снова помолчали, глядя на тёплую сцену в окне.
— Вы грустите, глядя на них?
— Тебе какое дело… Убийца. Ты убийца. Как и я. Какое мне дело? — Муцуки зажгла сигарету.
— Поэтому я и говорю с вами. Мы же чувствуем одно и то же.
Тоору смотрела, как завороженная.
Хинами осторожно спросила:
— Вину?
Муцуки сжала горящую сигарету в своей ладони. Из-под пальцев клубился жидкий дым. Хинами тревожно смотрела на то, как на чужой руке образовывался ожог. Она швырнула окурок в нагрудный карман рубашки, и он прожег в нём дыру.
Муцуки была соткана из ненависти, чувства вины, стыда и одиночества.
— В чем вы себя вините? Я немного жалею, что не спровоцировала смертельную аварию… Тогда. В день, когда была с ним.
— Ты бы всё равно не смогла это сделать. Не неси чушь, — Тоору сказала безразлично. И тихо добавила: — А вот я могла не мешать им.
Муцуки села на бетон, продолжая смотреть перед собой, и её перестали волновать такие глупости, как Хинами. И Тоору казалась ребенком, чье внимание привлек рекламный билборд, и Тоору утонула в зыбких мыслях.
