Марафоны

Тридцать окошек, в каждом из которых своя маленькая жизнь. Вот внизу самое первое - в нём царит полумрак, можно разглядеть лежащую в постели уставшую, но радостную женщину, она держит на руках спящего малыша. Осторожно баюкая его на руках, нежно напевает ему колыбельную и время от времени, словно не веря своему счастью, осторожно приближает лицо к спящему свёртку, вдыхая молочный запах, слушая тихое сопение. Дальше пятое окошко - там подросший мальчишка играется с мячом и нечаянно разбивает мамину вазу. Заметив ваш строгий взгляд, он теряется, но затем, щербато улыбнувшись, прикладывает палец к губам. Теперь у вас есть общая тайна. Выше на пару этажей, из тринадцатого окна доносятся звуки тяжёлого рока. Там всклокоченный несуразный подросток возится с гитарой и слегка дёргается в такт музыке. Волосы у него покрашены в красный, в ушах серьги. Вот он поднимает на вас голову. Его синие глаза густо подведены чёрным. Скривившись, он вскидывает средний палец, и вы видите, что вся его рука увешана кольцами и цепями. Немая сцена прерывается тем, что в комнату врывается разъярённая мама, потрясая сломанным карандашом для глаз. Они начинают спорить. Вы скользите взглядом дальше и вас привлекает окно восемнадцать. Оно зашторено, но створки приоткрыты, легкий ветерок колышет ткань. Из комнаты не доносится почти ничего, кроме тихого девчачьего смеха и заговорщицкого шёпота. Вот особо сильный порыв ветра слегка приоткрыл завесу, и, заглянув за неё, вы густо покраснели и тут же отвернулись. Что ж, оставим их. Дальше находится двадцатое окно. В нём провожают - уже не мальчишка, но юноша обнимает на прощание маму, целует в губы ту самую девушку, что вы видели раньше. Она улыбается, гладит его по бритой макушке, на щеках её играют милые ямочки. Но когда парень отворачивается, вы видите, как она прижимает ко рту дрожащие руки, из глаз брызгают слёзы. Заметив вас, она прячет в ладонях лицо. Вы взволнованно стараетесь разглядеть, что было дальше, но всё, как назло, наглухо закрыто. Лишь из двадцать пятого окошка брезжит тёплый жёлтый свет. Вы видите мужественный силуэт, что, сгорбившись, неподвижно сидит в осиротевшей комнате. Не было больше ни комиксов, ни музыкальных колонок, ни плакатов. Только аскетично заправленная кровать и стол, заставленный картонными коробками. В руках парень сжимает что-то маленькое и белое. Из мусорного ведра торчат обломанные ветки букета роз. Вы догадываетесь, что произошло. Опечаленно покачав головой, мысленно подбадриваете его и силитесь найти утешение в том, что было дальше. Последний, четвертый этаж. Двадцать седьмой номер. Там так темно, что кажется, будто никого нет, но вы слышите знакомые голоса и тихий плач. Этот разговор не для чужих ушей. Надеясь на лучшее, но сходя с ума от волнения, вы не решаетесь заглядывать в последнее окно. А вдруг вам вообще не следовало этого делать? Вдруг вы сейчас разобьёте себе сердце? Сами того не заметив, вы сильно привязались к этой безымянной истории и не хотите, чтобы она вот так заканчивалась. Но как назло, окно распахнуто, и всё прекрасно видно. В комнате очень светло, солнце заливает голые стены. Всё в пыли, много кирпичей и мусора, вместо двери - голый проём. И тут заходит ваш хороший знакомый! На нём комбинезон, перепачканный белой краской, лицо в штукатурке, а в мокрых от пота волосах застрял кусочек обоев. Заметив вас, он радуется и машет вам рукой. У него из-за спины выглядывает Та Самая, и вы облегчённо выдыхаете. Он поворачивается, целует её в затылок. Она забавно жмурится, а затем смеётся так звонко, что вы тоже невольно улыбаетесь. Тут к ним заходит мама, осторожно держа на подносе графин с водой и бутербродами. Парень подхватывает тяжёлую ношу и машет, приглашая всех за укрытый газетами стол. Они принимается есть, наперебой обсуждая ремонт, и вы, улыбнувшись, понимаете, что всё только начинается. Тридцать окошек, в каждом из которых поместился год. Тридцать окошек, которые и есть Жизнь.