рябина в снегу

в момент, когда её ноги едва отрываются от бетонного пола, ёнджун не волнуется ни на йоту. даже в столь неустойчивом, подвешенном во всех смыслах положении она ни в коем случае не беззащитна. как минимум, потому, что многие приёмы, сделавшие его имя настоящей байкой для криминальных авторитетов, принадлежат ей. снежной королеве, нещадно расколотой и лишившейся завидного покоя на сердце. неприметная бежевая кружка, до краев залитая горячим кофе, стоит нетронутой и почти сливается со столом на тон темнее. истончающиеся клубы пара практически невидимы на фоне белого гарнитура. гостеприимство — лишь атрибут мебели, обыкновенная условность, маскирующая истинные потребности. что же ему нужно от вестницы из прошлого? ничего нового, необходимого сию минуту он не получит. в прелестной голове давней наставницы сплошной беспорядочный вихрь, усиливающийся с каждым днём и напрочь сметающий ввинченные остовы существования. оказывается, что ни одна из перечеркнутых целей не стала частью фундамента светлого и счастливого будущего. убийство есть убийство и ничего не может его оправдать, тем более, в нынешнем толератно-гуманном обществе. а такие предвестники смерти, как они, пользуются почётом только в теневых кулуарах, в чьих стенах разговоры о свержении того или иного правителя заглушаются громогласными миротворческими лозунгами извне. они — оружие, которому всего-навсего повезло продемонстрировать наилучшие результаты среди прочих отщепенцев, растерявших навык самоопределения и самоидентификации. ёнджун свыкся со своей ролью намного раньше, вероятно, поэтому сейчас у него на языке никак не вяжется достойный вопрос. хотя, вполне возможно, что ему боязно совершить ошибку перед незыблемой фигурой бывшего ментора, до сих пор вызывающей сухость во рту и напряжение в солнечном сплетении. — ты уже знаешь, как тебя зовут? — бесцветно интересуется он, нарушая молчание и впиваясь взглядом в сгорбленную спину. тёплые, золотистые лучи, растекающиеся теперь по периметру балкона, смотрятся инородно на идеально прямых, подстриженных до лопаток волосах. даже такая простая одежда, как чёрный свободный пиджак, белая футболка и синие джинсы не смягчали грузную ауру женщины, возродившейся из пепла и пороха. — да. карина. мне подсказали, — в приглушённом голосе помимо усталости считывается нечто странное, из-за чего ёнджун возвращается к роли статиста, методично перемешивающего сахар в остывшем капучино. периферийным зрением он замечает, как она бесшумно слезает с кованых перил и обращает пристальное внимание на него. — извини за... — брось. бывало хуже. «ты была намного хуже.» — горланит сознание, давя на виски. свитер на нём совсем не прикрывает пострадавшую от их крайней встречи шею, и ёнджун ощущает, как гематомы вновь воспламеняются по чужой указке. грязно-фиолетовый и жёлтовато-зелёный — оттенки, редко вызывающие у подавляющего большинства выразительный эмоциональный всплеск, но, очевидно, трухлявой психике столетней военной достаточно и крохи мытарства. в округлённых, поблескивающих глазах плещется нечто похожее на сожаление, отчего ёнджуну даже становится не всё равно на привычную боль. — правда, забей. — отмахивается он с вялой полуулыбкой, откидываясь на ржаво-коричневый диван. — считай неплохая ответочка за тот случай, когда я тебя уделал. — уделал? со сквозным ранением? — карина приподнимает уголок губ, пряча ладони в карманах пиджака. — не запамятовала-таки. — порой что-то да всплывает, — она пожимает плечами, отводя потускневший взор в сторону чистой плиты и мелко перекатываясь с носка на пятку и обратно. — в особенности тогда, когда меня так неумело пытаются вовлечь в обман. ёнджун тихо прыскает и отхлебывает переслащённую жидкость, нисколько не морщась. загораживая естественный свет, карина чудится угрюмым облаком, от которого не знаешь, чего ожидать. — так зачем ты пришла? — прямо спрашивает ёнджун, придавая лицу прежнее беспристрастное выражение и глубоко вздыхая. — наверняка, не из-за задания несуществующего психотерапевта «извиниться перед каждым, кому ты навредила». при всём уважении, времени не напасёшься. — я и не сомневалась в твоих когнитивных способностях. — отзывается карина, садясь на диван. она широко расставляет ноги и практически повторяет позу ёнджуна, но ни о какой расслабленности не идёт и речи. любопытно, кто из них выиграл бы звание «конченного параноика»? — и я знаю, что в любую минуту ты можешь вынуть из подушки нож или травмат, так что для начала сразу уточню, что драться не собираюсь. — печально, я надеялся взять реванш. — как тебе это удалось? — выжить после сквозного ранения пулей? — адаптироваться. — с нажимом уточняет карина, будто ёнджун как покладистый щенок на привязи должен отрапортовать требуемую информацию. такими темпами ему в пору достать игристое из верхнего шкафчика над раковиной посреди утра. — жить так, будто ты нормальный. — кто тебе сказал, что я живу как нормальный человек? — опустошено выдаёт он, сбагривая скопившуюся отменную брань куда подальше. — меня почти нет дома, нет ни семьи, ни кошки, ни друзей, не связанных с моей деятельностью, мне почти каждую ночь снятся кошмары, а моя работа — всё те же миссии с убийством людей под крылом тайной государственной организации. — сложно изменять старым привычкам. однако, — она замолкает на мгновение, в который раз сканируя взглядом квартиру-студию, — однако ты справляешься. молодец. ёнджун сквозь внутреннее оцепенение чувствует, как карина коротко хлопает его по плечу тяжелой, бионической рукой. от ободряющего жеста хочется счесать костяшки, достать из тайника в стене поддельные документы и улететь в сибирь, погрязая в сугробах по колено. но на дорожку обязательно втянуть в себя едва уловимый аромат бледной, почти прозрачной кожи. прежде, чем уйти, карина вынимает из рюкзака пакет со сливами и персикам, бесшумно кладет его на стол и скупо благодарит за кофе. спустя час ёнджун спускается в ближайший магазин за штопором.