Комната без окон

Скрипнула кровать; матрас на больничной койке прогнулся и до плеча мальчика, положив на него широкую ладонь, осторожно коснулись. — Вставай, chłopiec, ты уже заспался. В глаза бьёт искусственный свет, холодный, сочащийся из коридора через открытую настежь дверь. В самой комнате темно, почти черно, ведь окон здесь нет и подавно, зато кровать тёплая и совсем не режет глаза, как этот люминесцентный белёсый свет — Кшиштоф сопит, не удосужившись даже напрячь связки для мычания или бормотания, и, ненадолго зажмурившись, утыкается носом обратно в подушку. — Пора просыпаться. В волосы зарываются ладонью, шарят пальцами, взвинчивая и без того растрёпанные тёмно-русые прядки. Кшиштоф мычит, обиженно поджимает губы: на секунду приоткрывает залипшие глаза, чтобы тут же закрыть их, лениво переваливаясь на спину. Он сжимает кулаки, пытаясь разбудить обмякшее тело. Ворот пижамной рубашки неловко вздирается, а согнутые, отлежавшиеся ушки, вдруг дёрнулись, став столбом. Кшиштоф, щурясь от света, присматривается к Жирафу — тут же уголки губ расплываются в синьорских щеках, становятся шире, раскрывая зубы. — Wstawaj. Ещё некоторое время Жираф глядит на Кшиштофа, освещаемого лампами коридора, с сонной улыбкой, после чего, спешно потрепав мальчика по голове в попытке не задеть короткие рожки, встаёт с кровати. Та вновь характерно скрипит, Кшиштоф чувствует, как поднимается матрас, и Жираф, ненадолго задержавшись в проёме, уходит — только и слышен стук его копыт, эхом отражающиеся от стен. Поёрзав на кровати, Кшиштоф сквозь сонливость и манящую теплоту постели поднялся на локтях: сегодня операция. Едва не шатаясь, Кшиштоф встаёт, тянется, в зевке доставая ладонями до самых копыт, включает таки свет — шкаф рядом встречает его усталым отражением на своей дверце. Лицо Кшиштофа в зеркале размывается, и мальчик бредёт в уборную, чтобы умыться. Уборная у Кшиштофа отдельная и совсем недалеко от его комнаты — со своим душем, личной полкой для ванных мелочей, своим туалетом, своей раковиной, и тахта напротив неё тоже была своя. Порядок и беспорядок, впрочем, тоже был у Кшиштофа отдельный и лишь на его совести. «Ради безопасности», как говорили ему Хранители, просто оказалось, что не его. Некоторое время Кшиштоф ещё колебался между тем, как называть то место, в котором он спит — личной комнатой или палатой. Здесь он ел, спал, таскал на кровать книжки с библиотеки, но кроме очень скудного набора мебели в ней ничего не было, из украшений только ковёр, и ни одной игрушки. Кирпичные стены и коридорные люминесцентные лампы тоже выдавали в этой комнате больничное или лабораторное помещение. Впрочем, называя её «палатой», Хранители заметно мешкались, потому, какое бы на самом деле значение не несло это помещение, сейчас это обычная детская комната. Кшиштоф нисколечки не обижался — раз уж Хранители держат его у себя и не отпускают из исследовательской базы, наверное, с ним и впрямь что-то не то. Он так и не понял, что именно, но, наверное, поймёт потом. Когда повзрослеет. Или когда его наконец вылечат. Обжигающий душ, мёрзлая вода на лице, хозяйственное мыло, стакан холодной воды на полоскание после ядрёной мятной пасты — вода взбрдрила так, как ни один трещащий будильник. Кшиштоф резво надел свою пижаму обратно, пусть и для себя обнаружил это чем-то непонятным: по лаборатории в пижаме Кшиштоф не бегал и считал подобное «дурным тоном», как наставлял его Жираф, а тут ему переодеваться даже запрещают. — Тебя перед операцией переоденут в халат: только время наше потратишь, пока будешь свою рубашку с подтяжками стягивать. — Сказал ему тогда заглянувший под вечер Джаст, — Оставайся в пижаме. По утру зубы почисти, но ничего не пей и не ешь. И на ночь тоже не кусочничай. Лучше, чтобы лёг на голодный желудок. Кроме этих рекомендаций Кшиштоф ничего более не знал. Он слабо понимал, откуда в его костях мог появиться мозг, но слышал, как его упоминает Джаст, удивительно долго спорящий с Дебом, как лучше уложить Кшиштофа на операционный стол. Джаст всё говорил, что мальчишка может задохнуться, лёжа вниз головой, и рисковать таким не стоит — Деб же всё не унимался в своих предубеждениях, приговаривая, какой это бред — вскрывать спину на боку. Слово «вскрывать» звучало страшно. Кшиштоф видел, как что-то вскрывали, лишь единожды. Это была взбухшая бочка, крышка которой никак не открывалась: сначала в застёжке ковыряли металлическим прутьем, а потом Джаст, видимо, уставший от безрезультатной возни, взял в руки топор — бочка разлетелась в щепки, и та самая крышка лихом оторвалась от боков округлой древесины. Хотелось спросить у Синьора Жирафа, сделают ли с ним также, но боязно было услышать «да» — и он продолжал молчать, в сомнении перебирая в голове слова, когда в разговоре с ним Хранители замолкали в момент настолько удобный, чтобы спросить о чём-то. В коридоре на обратном пути в свою комнату Кшиштофа ловят — Деб хватает за руку, уже после окликивает. — Пойдём, тебе нужен антибиотик… Деб уводит его в процедурную, не давая вырваться из хватки. Он совсем не напряжён, даже не шикает в раздражении от медленной ходьбы Кшиштофа, но видно — очень торопится. За медицинским столиком в кабинете их уже ждал Джаст, заправляющий в шприц жидкость одной из склянок, которые Жираф готовил в своей лаборатории. Хлопая по спинке стула, Деб отходит к ящику медикаментов, оттуда достаёт клейкий бинт, бутыль антисептичного спирта, ватные диски и непонятную иглу с крышкой, применение которой Кшиштоф не мог даже придумать — раньше он её не видел. — Садись на стул, клади правую руку на спинку, — Не поднимая взгляда, отозвался Джаст, — Поработай кулачком. От ожидания неприятно щемило усталое, ещё сонное тело. Сгиб локтя протёрли холодным влажным диском, шприц наполнили, оба встали рядом — Кшиштоф зажмурился, боясь даже вздохнуть, когда шприц приблизился к вене. Голова вдруг закружилась — под языком отозвался едкий привкус лекарств, наверное, того самого антибиотика. Пресный, вместе с тем рыхлый, отдающий молочной горечью, от которого тянуло вывернуть желудок, вот только выворачивать там было нечего. Трещит клейкий бинт в руках — Кшиштоф не видит, но отчётливо чувствует, как туго бинт оборачивают вокруг иглы, ещё находящейся в теле, лентами закрепляя её в коже. Под ложечкой этот мерзкий вкус таблеток остался, и игла только слабо качается из стороны в сторону, едва уловимо, но неприятно. Кшиштоф рвано вздыхает, боясь пошевелить рукой, расслабить кулак хоть на секунду. — Вот и всё… Шепчет Джаст — видимо, только ему, — когда вытаскивает иглу шприца из вены. Кшиштоф медленно приоткрывает глаза, засматриваясь на руку, в которой место укола обито небольшим скреплением с крышкой и бинтами — катетер. — Иди в свою комнату, через час тебя заберёт кто-нибудь из нас. Особо не бегай, чтобы не пришлось искать. Кшиштоф молча кивнул, медленно слезая со стула, и тихо вышел из процедурной, закрыв за собой дверь. Идя обратно, рукой он старался не двигать, только пару раз поднимая её и рассматривая иголку, блестящую между бинтами прямо в его коже. Уже на кровати, зарывшись в одеяло, Кшиштоф лёг с книжкой в руках — та рука, что была с катетером, лежала на матрасе и книгу даже не держала. Кшиштоф не мог назвать себя любителем чтения в принципе, не то что полноценным читателем, но особо поделать в лаборатории было нечего. Ситуация острила ещё и тем, что книжки в библиотеке Деба были совсем не на его детский ум с этими непонятными схемами, словами и рисунками, подробно описывающих свойства красной пыли и их роль в автоматизации ферм (Кшиштоф едва понимал смысл даже этих слов), потому выбор сокращался на несколько шкафов уж точно. Самая первая книжка, которая была у него — энциклопедия растительности, огромный сборник с множествами рисунков различных растений, от одуванчиков с кувшинками до редких высоких папоротников. Целые главы про цветочные долины, засеянные тюльпанами и ландышами, про болотные синие орхидеи, про загадочную чёрную розу — розу иссушения. Кшиштоф читал, всматриваясь в цветные рисунки цветов, с выверенными стебельками и лепестками — в фотографии самих мест особенно. Он всё раздумывал, как вживую выглядят эти пустыни и саванны, в которых «флора настолько скудна, что изумляет самим этим фактом», и подолгу глядел на фотографии цветочного берёзового леса. Он знал, что Хранители бывали в этих местах: тут и там, если походить, можно наткнуться на одинокий горшок с бонсаем или каким-нибудь цветком. Особо тихим вечером, если притаиться в коридоре лаборатории, он мог уловить в их словах что-то про пустыни, моря, пещеры, а также лежащие на них «храмы» и «базы»: молчаливость Кшиштофа в этом очень помогала. Мальчишка знал, что ему предстоит узнать ещё многое: он не особо понимал, что именно, но чувствовал это на постоянной основе, где-то на подкорке, едва ли осознавая, как к этому густому чувству под лёгкими относится. Однажды он выйдет наружу, однажды познакомиться с другими людьми, однажды станет таким же взрослым и умным, как Хранители. Однажды выздоровеет. Однако единственное, что Кшиштоф мог сейчас сделать — подглядывать за работой троих учёных, иногда подслушивать их, пытаясь разобрать в словах что-то не про работу — хоть про самого Кшиштофа, например. Может, однажды Хранители пустят его помогать в их исследованиях, или хотя бы найдут занятие получше, чем чтение этих заковыристых книг про двери три на три на несколько томов, написанные непонятно кем и непонятно как. Хотелось хотя бы порисовать. Рисунки в этой энциклопедии были невероятно реалистичны, но сам он понимал, что до такого ему ещё далеко, да и Кшиштофу едва ли давали подержать в руке карандаш или ручку. Мальчишку застают в момент, когда он, затупив взгляд, вёл пальцем по пустующему месту на странице иллюстрации лепестки одуванчика. — Кшиштоф, пойдём, — Отозвался Жираф в дверном проёме, не заступивший за порог. — Приведу тебя заранее на операцию. Кшиштоф молча смял ногами одеяло, сбрасывая его с себя, спешно вскочил, оставил на тумбочке книгу, подорвался к Жирафу — тот положил руку ему на спину и повёл в операционную. Путь в операционную лежал недалеко, и им лишь единожды пришлось спуститься по винтовой лестнице на этаж ниже через потайной ход в коридорной стене (Кшиштоф там никогда не был и не знал об этих помещениях). Миновав «общую химическую лабораторию» и «хранилище анализов», они наконец пришли к «главной операционной». Пройдя в комнату — перед самой операционной был ещё короткий распределительный коридор — Жираф прошёл чуть дальше, оставив Кшиштофа у двери, и показал ему халат из мягкой, шершавой, даже бархатной, ткани, немного полупрозрачной в силу тонкости. Жираф терпеливо простоял всё то время, что Кшиштоф раздевался, а после складывал пижаму в плоские квадратики, чтобы помочь натянуть халат. Крепко взяв мальчика за руку, Жираф провёл его в ярко освещённую операционную, в которой всё оборудование блестело от полировки, а стены и пол в свежей кварцевой плитке. Синьор отлучился на полминуты, пока уносил одежду Кшиштофа в складское помещение внутри операционной, и тот лишь немного продвинулся от дверей: всё казалось таким огромным и страшным, в особенности непонятная железная бандура, приставленная вблизи единственного операционного стола, пикающая мигающими показателями с одной стороны, а с другой перекачивающая красноватую блестящую жидкость. Жираф, возникший словно из ниоткуда, мягко подтолкнул Кшиштофа к койке: — Залезай, Кшиштоф, на спину. Придётся немножко подождать. Жираф улыбнулся неловко улёгшемуся Кшиштофу, что всё старался подмять под себя руки, норовящие свиснуть с узкой койки, и в спехе выбежал из операционной. Кшиштоф прикрыл глаза в надежде скрыться от ярких зудящих ламп. Сзади громыхнул металл, послышались шаги, вздохи, тяжёлый треск — негромкий шум, но тревожный, заставляющий Кшиштофа сжать кулаки не столько от страха, сколько от неуюта. Невесть сколько прошло времени перед тем, как со спины зашептались: первым голос подал Джаст. — А дексмедин? Не перебор? Жираф помедлил, держа в руке две склянки. — Мы не рассчитали с кетамином. Нужно его чем-то компенсировать. Если этого не сделать, он может проснуться ещё во время операции, и не факт, что полностью. — Уверен, что дексмедин для этого подойдёт? — Джаст, я химик. И знаю, что делать с кетамином. И анестетиком. И их… дозой… Джаст что-то хмуро выдохнул, замолчав на пару секунд. Аппарат рядом пиликнул в тишину между их коротким разговором. — Просто будь осторожнее. — Подытожил их разговор Деб. — Я постараюсь. Жираф сказал это на выдохе, прищуриваясь к обеим колбам. Деб тоже не был слишком рад: по крайней мере, никакой спокойности в голосах всех троих не было слышно совсем. Звонко цокнуло стекло, загудел механизм. — Ладно, раствор сделан. Когда мы последний раз его измеряли? — Раствор? — Совсем недалеко спросил Джаст, даже не удосужившийся повернуться в сторону Жирафа. — Кшиштофа. У нас только данные с понедельника? — За неделю он вряд ли так изменился. Я настроил аппарат, не медли, пожалуйста. — Под скорострелов не подстраиваюсь. Жираф сдержанно посмеялся, натянув улыбку, и вдруг тут же приобрёл выражение сначала испуганное и неловкое, а после безразлично серьёзное, с каким обычно ходит Джаст в особо скучные дни, и фальшиво покряхтел. — Тогда запускайте. Писк на время прекратился, а после устройство вновь начало шуметь, странно громыхая, и звук раздвоился: один писк был равномерным, звонящий после определённого промежутка времени, а второй со временем стал отставать сначала на одну, потом на две, потом на три и более секунды от первого. Кшиштоф совсем не понимал, что именно шумит и почему эта огромная бандура вообще нужна, когда его собираются резать, если не вскрывать. Может, это просто так шумит огромная лампа над его головой? Или оно как-то присоединено с креслом, на котором он лежит? Впрочем, о таком лучше не думать — в голову сразу лезут кровавые, мерзкие мысли, точно неправдивые, но до жути реалистичные, и в носу начинало неприятно щипать. — Кшиштоф, посмотри на меня, — Мягко позвал его Деб, одновременно с этим переложивший руку мальчишки на разложившуюся часть операционного стола. В его руках блестел шприц с мутной жидкостью, который он без колебаний воткнул в открытый катетер. — И считай до ста. В глазах мгновенно всё размылось, свет ослепил, и Кшиштоф сощурился, когда под веками возникли слёзы — не от боли, просто от реакции на наркоз. — Деб… Деб, всё размылось… — Это нормально, — Деб говорил, судя по его тону, с улыбкой: спокойно и невозмутимо, не смотря на испуг Кшиштофа. — Не двигай рукой и считай до ста. Кшиштоф вздохнул, когда Деб, закончив на половине шприца, вновь начал вводить наркоз (вводилось оно по частям), и с новой дозой не стало видно ничего — он закрыл глаза в неосознанном, не до конца понятном даже ему самому страхе. — Один… Два… Три… Мальчик чувствовал, как его накрывает с головой, тянет вниз — не так, словно он тонет, как-то по другому. Мягче, отстранённее, будто он никнет в прохладных простынях на пушистом матрасе, проваливаясь всё глубже, ощущая вес собственного тела, его давление, и одновременно лишаясь осязания, точно онемевший. — Девять… Десять… Одиннадцать… Когда Кшиштоф перестаёт чувствовать губ, только отдалённо ощущает, как встречается язык с зубами, а те щёлкают, когда уголки рта сходятся, темнота полностью погружает мальчика в сон. Его, крепко заснувшего под наркозом, переворачивают на правой бок, и начинают операцию. Просыпается Кшиштоф, по своим ощущениям, через мгновенье, хотя в действительности прошло не меньше двух часов. — Przykro mi, kochanie… Рваный шёпот над его головой Кшиштоф совсем не понял — отчего-то всё в его голове поплыло, и вдруг знакомый лепет стал совсем неслышен. Боль прошлась от разреза на спине, расплывчато пульсирующего где-то по длине позвоночника, до шеи и заперлась где-то у горла между ключиц. Язык пробил мерзкий привкус антибиотика, что перелез глотку и потёк по щекам струйками вспененной водой — единственным стаканом воды на ночь. Джаст растерянно поморщился, не зная даже, куда деть вторую руку, не занятую каталкой, ни то в порыве помочь, ни то прикрыться от зрелища; Деб скорчился, но молчать не стал. — Плоховато дело. Но пока что это только вода. Голос прозвучал монотонно, спокойно, совсем расслабленно — хотя, конечно, это ради успокоения остальных: если Кшиштофа вырвало, значит, это реакция либо силы дракона, либо обычного мальчишки с отходняком после наркоза, которому они — оперирующие — сделали что-то не то. — Ты всё-таки переборщил, — Затараторил Джаст, прервав нервирующую тишину. — В следующий раз сверяйся с пропорциями, не спеши. — Просто довезите его нормально! — Шикнул Жираф на Хранителей. В ответ Джаст лишь провёл тканевой салфеткой по губам Кшиштофа, стерев стекающие капли на щеках и совсем немного под пушистыми ушками. В комнату завезли медленно, остановили каталку в полуметре от кровати — в щели остановился Джаст, по обратную сторону Жираф, а Деб встал к ногам. Кшиштоф сощурился, издав короткий скулёж, когда спина отлипла от мягкой поверхности каталки, и тут же сочащиеся по длине позвоночника чёрные швы стали отчётливо ныть. Проскулил ещё раз, громко хныкнув, когда Хранители уложили его на постель, и тогда стало очевидно давление на рану от всего тела. Не успев сказать и слова, он прерывисто задышал и вновь пролил изо рта оставшуюся воду — уже в маленький пластиковый тазик для подобных рвотных масс, подобранный с тумбочки, на которую Жираф перед окончанием операции, за своей ненадобностью вышедший на некоторое время, сложил одежду мальчишки и пару нужных предметов на случай плохого самочувствия. — Это просто побочный эффект наркоза. К вечеру отойдёт, уже будет есть. Если будет желчь — поставим капельницу, станет получше. Гаркнув, Кшиштоф выплюнул что-то смолистое из горла и оставил контейнер на краю постели. В голове всё гудело — он чуть поёрзал на кровати, но, когда всю спину прорезала неимоверная острая боль от простого сдвига плечом, Кшиштоф всё-таки притих, и, прильнув щекой к подушке, закрыл глаза. Живот неимоверно тянуло ни то пустота, ни то что похуже — от самого желудка до горла. Это мерзкое углистое чувство давило за языком, у глотки, между ключицами, и отчётливо можно было ощутить, как совсем пустой желудок от чего-то так и тяжелится, будто под давлением. Голова зазвенела, в ушах запищало; голоса Хранителей заглушились, словно под толщей воды, и Кшиштоф едва ли различал окружающие его звуки; пустота прошлась до горла, скрутила язык, вбила в нижний ряд зубов — Кшиштофа, вцепившегося в контейнер, снова вырвало, и стало чуть легче. Вытерев углом тазика струйку неясной густоватой воды с губ, Кшиштоф вновь рухнул головой на подушку. Теперь оставалось только слушать и чувствовать — кто-то накидывает на него одеяло, подтыкая края, Деб с интересом хмыкает, хлопает по плечу Джаста с Жирафом, и все втроём молча выходят из комнаты, закрывая дверь. Первым делом Деб хватает попавшийся под руку блокнот с ручкой и начинает небрежно чиркать в нём то, что не разберёт ни один врач — Джаст только наблюдает за этим с нескрываемой небрежностью. — Вы уверены, что это из-за наркоза? — Чуть ли не шёпотом начал Жираф. — Скорее всего, другие варианты слишком маловероятны. — Джаст чуть помедлил, видя дёрнувшиеся уши Жирафа, и спешно добавил — Впрочем, Кшиштоф совсем ребёнок, тем более с энергией дракона. Кто знает, как подобные ему переносят такие операции на своём теле. — Да, ты прав, он совсем маленький, для организма это сложно, да… — Продолжил Жираф, нервно перебирая длинными пальцами. Он вдруг пыхнул, сжав ладони вместе, нахмурился: он был зол то ли на себя, то ли на остальных. — Жираф, перестань, побочки в любом случае бы были. Ты же понимаешь, насколько операция была сложная, особенно для такого организма, этого не избежать. Рвота — вполне себе естественная реакция. Другое дело, если к вечеру ему не станет лучше. Деб, громко брякнув ручкой о блокнот и поставив на листе точку, едва не пробившую дырку, вклинился в разговор. — Тем более, что Кшиштоф, как ребёнок, живёт здесь в не шибко хороших для его развития условиях, и как возможный обладатель энергии дракона, он слишком слаб — на всех уровнях. Деб вдруг хлопнул ладонью по плечу Жирафа. — Он очень на тебя похож, но не забывай, что это не просто твой близнец или кем ты там его считаешь… Пока мы не выяснили, насколько опасна эта сила и насколько Кшиштоф с ней связан, мы не можем предугадать поведение его организма. В коридоре стало тихо: Деб глядел то на Джаста, то на Жирафа, и пусть взгляд был скрыт за солнцезащитными очками, с каждой секундой его спокойствие постепенно смывалось под тяжестью тишины. И Кшиштоф, пытающийся задремать, тоже молчал — только хныкал, когда случайно загибал руку с катетером, и воспоминание о находящейся в ней игле било как снежком в затылок. — Вернись к Кшиштофу, присмотри за ним. Его не стоит оставлять одного. — Наконец продолжил Деб. — Только не задерживайся. Нам ещё в химлаборатории надо будет посмотреть, из чего он всё-таки состоит… Без тебя никак. Ждём через полчаса. Джаст озадаченно уставился на Деба, но промолчал: впрочем, то, как драматично и раздражённо он закатил глаза, скрестив на груди руки, видели все. — Пойдём уже. Взявшись за плечи друг друга (хотя Джаст просто «по-братски» навалил на Деба свою руку и чуть не силком повёл его прочь), двое направились по коридору к лестнице, а Жираф, простояв столбом всего пару секунд, метнулся обратно в комнату Кшиштофа — рванул к двери, схватившись за ручку, со свистом отпер её, и снова замер на пороге. Кшиштоф смирно лежал, накрытый одеялом, и было слышно, как хрипло он вдыхал воздух в лёгкие. Жираф медленно прикрывает за собой дверь, тихо подходит к кровати. Кшиштоф слышит, как приближается Жираф, но ничего не говорит и глаза не открывает. Он прерывисто вздохнул, когда тот пошуршал халатом, спускаясь на колени перед кроватью: Синьор укладывается щекой на матрасе, подставляя под щёки ладони. — Przykro mi… Кшиштоф не ответил, а Жираф больше ничего не сказал.