Бремя рождения

      Внизу передо мною раскинулось мрачное пожарище. Звуков больше не стало. Всё потонуло в оглушающей тишине. Осталось только жуткое марево, серый удушливый дым, отдельные красные всполохи догорающей жизни и пронзительная чернота. Упав на колени, я, стоя на холме, где начинается лес, невидящим взглядом обвожу всё то, что несколько часов назад составляло суть моего существования. Глаза слезятся — от дыма ли, от горя. Горло саднит.       Я кричала. Я так кричала, что превратилась в один сплошной вопль боли и ужаса. Я билась, я трепеталась в сильных руках Видо, я рвалась туда, где на моих глазах огонь дожирал остатки деревянного монастыря. Парень держал меня. Твёрдо, уверенно, спокойно. Не дрогнув ни единым мускулом, пока я выбивалась из сил в его объятиях. Пока я рыдала и царапала его руки, пытаясь вырваться и побежать. Его лицо словно окаменело. Молча смотрел Видо на пожар, только заострившиеся черты его лица и крепко сжатая резко очерченная челюсть выдавали какие-то эмоции.       Наконец я выбилась из сил и обмякла, уткнувшись в плечо Видо.       Я не знаю, сколько мы стояли так, пока всё внутри меня по клеточке отмирало. Любовь. Вера. Надежда. Радость. Оторвавшись от Видо, я уже не была прежней Адой. Я обернулась, чтобы снова взглянуть на почерневшие остовы того места, где я была счастлива. Обуглившиеся руины, зола, пепел и чёрные силуэты чего-то, о чём я не хотела думать — вот и всё, что осталось от могущественного Ордена Эрдена. Я сморгнула слёзы, застилавшие глаза.       И тут заметила кое-что ещё. Над пожарищем развевались стяги с гербом — чёрный волк на кроваво-красном фоне. Знамя Агилульфа. Предупреждение. Послание.       В этот момент я упала на колени. Та пустота, которая осталась во мне, начала заполняться. Чёрная густая ненависть наполняла моё нутро, обволакивала меня изнутри. Ненависть выжигала всё, переливалась через край. Казалось, что, если я открою рот, из меня польётся чёрная вязкая жижа, что сейчас мои слёзы прожгут мне глаза. Я посмотрела на свои дрожащие руки, ожидая увидеть вместо голубых вен вздувшиеся чёрные жилы.       Он должен умереть. Мне казалось, что я могла бы убить его прямо сейчас одним только взглядом. Задушить свой ненавистью. Человек, лишивший меня моей воображаемой счастливой семьи, сделал это снова — уничтожил единственное место, которое я звала своим домом. Людей, которых я звала своей семьёй.       Чуть поодаль виднелся опустевший Одбург. Ни одной живой души не осталось на улице. Как всегда, опасаясь гнева страшного князя, люди попрятались по домам. Некому было тушить пожар, пожирающий сердце и душу деревни, всего княжества. Некому было протянуть руку помощи. Одилия была права.       Была. От этого слова, само собой всплывшего в голове, меня передёргивает.       Но Одилия была права — Жива отвернулась от нас. И только я могу всё исправить. Прямо сейчас, немедленно. Остановить эту тиранию и попрание законов Матери-Земли. Я должна убить человека, давшего мне жизнь и разрушившего её.       Я вскакиваю, намереваясь бежать к замку. Видо хватает меня за руку.       — Куда ты? — глухо спрашивает он.       — Я должна убить его, Видо! — кричу ему я. — Сейчас же. Я должна прекратить это! Он должен ответить за всё, что сделал!       — Не глупи, Ада! Одна восемнадцатилетняя девчонка бессильна против могущественного князя!       Мне хочется бежать. Ноги сами рвутся вперёд. Мне хочется, рвать, колоть, крушить, разрывать. Меня бьёт дрожь. Но он прав. Мне нужно успокоиться и подумать. Я не могу позволить эмоциям разрушить всё, над чем я работала всю свою жизнь. Когда я приду убивать Агилульфа, я должна действительно сделать это. У меня есть всего один шанс, и я не могу его упустить. Ради Берты. Ради Глэдвина. Ради Одилии. Ради Годы. Ради Альды. Ради Хильды. Ради всех сестёр и воспитанниц Ордена Эрдена. Агилульф должен умереть.       — Ты прав. Нам нужно добраться до сестры Ромильды. Она мне поможет.       — Нам?       — Ты же хотел уйти со мной, помнишь?       — Я хотел уйти с тобой, Ада. Не за тобой. Это не моя борьба. И ты тоже можешь отпустить её. Если хочешь, давай уйдём. Усланд большой, нам хватит места начать всё заново. Тебе и мне.       — Нет, — качаю я головой, и ненависть с новой силой вспыхивает во мне. — Я не могу всё бросить. Только не сейчас. Особенно не сейчас. Как ты не понимаешь? Я должна остановить Агилульфа. Остался последний шаг. С помощью сестры Ромильды мы сможем воплотить план Одилии и вернуть Эрдену мир.       Видо долго и молча смотрит на меня. Наконец он вздыхает.       — Хорошо. Ты права. Тебе не будет покоя, если ты не закончишь это дело, чем бы оно ни закончилось. Ты никогда не будешь просто моей Адой, пока Агилульф жив. Я должен тебя отпустить.       Он помолчал ещё немного.       — Но ты не можешь отправляться в путь вот так, — продолжает он. — Нам нужно спуститься в монастырь. Посмотреть, что осталось, что можно взять с собой. Оружие. Деньги. Припасы из подвалов — всё, что уцелело.       Я качаю головой и из глаз снова брызжут слёзы.       — Я не могу, Видо. Я не могу туда зайти. Я не хочу видеть монастырь таким. Я… — мой голос прерывается.       Видо крепко обнимает меня.       — Я понимаю, малышка, — говорит он и гладит меня по голове. — Давай поступим так… Иди к моей матери. Жди меня там. Я сам схожу и всё осмотрю.       Я молча киваю ему в грудь. Сейчас мне так хочется, чтобы решения за меня принимал кто-то другой.       Улицы Одбурга пустынны и тихи. Лишь звук моих шагов по песку нарушает эту звенящую тишину. Словно сами дома погрузились в глубокий шок. Порой мне кажется, я вижу какое-то движение за окнами, но никто не бросается мне навстречу. Никто не выглянет, не скажет ни слова. В воздухе повис запах горя и ужаса.       В том же безмолвии я дохожу до дома Видо. С его мамой, Хеди, мы не были особо близки — своей матерью я считала скорее Одилию, которая всегда была рядом — утирала мои слёзы, оберегала мои сны, приходила ночью по первому зову. Но я помню успокаивающее тепло тела своей кормилицы, её умиротворяющий запах, ощущение защиты и покоя в её полных мягких руках. По-своему я любила Хеди, а она наверняка по-своему любила меня. Теперь она осталась моей единственной семьёй.       После моего робкого стука дверь открывается не сразу. Но вот я вижу в окне добродушное и весёлое, но теперь искривлённое болью лицо своей молочной мамы.       — Ада! — тихонько выдыхает она и открывает дверь.       — Хеди! — я падаю в родные объятия.       — Девочка моя… — бормочет она, и проводит меня в дом. — Где ты была? Где Видо? — взволнованно расспрашивает она.       — Мы… мы были в лесу. А потом, когда вернулись… Увидели… — мой голос срывается и я снова содрогаюсь от рыданий. — Видо сейчас там. Пошёл посмотреть, что уцелело. Я не смогла. Я… — новый взрыв рыданий прерывает мою бессвязную речь.       — Вот так… Вот так… Поплачь, девочка моя, поплачь… — ласково приговаривает Хеди, гладя меня по волосам. Я слышу в её голосе боль — отражение моей собственной боли. Страх. Смирение.       Она проходит к скамье и садится, а я утыкаюсь лицом в её колени и даю волю слезам под прерывистое ласковое бормотание своей кормилицы. В какой-то момент она начинает тихонько напевать мне колыбельные, и, обессиленная от слёз, я засыпаю на её мягких коленях.