Посюстороннее явление

День пошел странно с самого начала. Стоит заметить, оба обитателя 21-ой* квартиры в Олимпийском доме на Малых Песчанках не страдали невнимательностью и рассеянностью. Разница была во взглядах и точках обзора: знали друг друга, словно знакомы больше одной жизни, но разглядывали через призму прошедших лет и трудностей разные факты. Илья видел в пятнах Роршаха моль, Арсений летучую мышь*. Один упуская, давал шанс второму найти и не допустить совместной ошибки. Похоже на собирание пазлов или игру в кубики, когда у каждого игрока есть очередь. Чудно, но отлаженная за несколько лет система дала сбой, в результате которого маленький болтик укатился «под кровать». Спокойствие на одних жилых квадратах поддерживалось обычно без затруднений, этап привыкания к чужим бестиям в головах остался позади. Внутренние демоны пусть и не всегда, но высиживали под замком, огражденные от остального мира. Капитан и медик спорили по необходимости, расставляя не только маячки в клубках запутанных дел, но и обсуждая положение дел в общем доме. Ссоры сотрясали стены с недавно переклеенными обоями редко, все грандиозные «баталии» откладывались в памяти, составляя новые барьеры, которые следовало обдумать и преодолеть. Умудрились несколько раз подраться, да так, что потом ходили с фингалами, кучей синяков и сбитыми костяшками. Столкновения оставались редкими благодаря разной «полярности», дурное расположение духа не накрывало квартиру плотным смогом безысходности. Благодаря пониманию друг друга, два чудастых мира могли не только вывести конфликт в спокойное русло, но и утихомирить бушующие внутри ветра, не дав искромсать в клочья. В тонком механизме бывают неполадки, когда же вместо шестеренок и винтиков затронуты человеческие чувства, сбой – вопрос времени. В это утро шторм захватил неспокойные сердца, предупреждая о будущих неприятностях. Причина была глупой, но дающей ответ на неизвестный вопрос. Телефон Ильи устроил внезапный и безосновательный протест, будильник не возвестил о приходе утра, с работы не могли дозвониться. Обрывать связь с внешним миром таким способом – не в духе владельца. Опаздывающему, сонному и недовольному человеку не нужно много поводов для перепалки. Сеня был не при делах, но сам находился не в лучшем настрое – половину положенного времени на сон провел за сортировкой имеющихся данных по новому делу. В круговороте бумажной волокиты, за медиком не задерживалась помощь. Нравилось спокойствие, воцаряющееся во время процесса. Странно, как такая мелкая рутина, приходилась по душе работнику морга, но друг ничего против не имел. Севченко от необходимости разгребания документов и заполнения отчетов, не наполнялся лёгкостью и окрыленностью, даже наоборот. Спасению в этот вечер было неоткуда прийти: Марков отсутствовал до позднего часа. Даже не так, Ангелина, с присущей хитростью младших сестер, смогла выудить брата из круговорота рутины и даже выкурить из неприступного форта 21-ой квартиры. Такой талант оценивался по достоинству не только близкими, но и всеми знакомыми с характером патологоанатома. Когда наступает пора горячности и обиды, люди редко умеют держать язык и слова под контролем. Так и вышло, бесы на радость повеселились в клубках чужих проблем. Брошенная фраза – укол острой шпагой чуть выше сердца. Больно, обидно и неприятно. Парировать, только подходящим ответом. Эта случайная война могла закончится реальной дракой: расписаны были бы тела синяками, а костяшки кровью, чужой и своей. Серьезное членовредительство предотвратила соседка, впрохнувшая в незапертую дверь квартиры с новым декабристом. Вестница мирной жизни и иногда спасительница от повесившийся в холодильнике мыши, возымела отрезвляющий эффект. Разошлись злые и в спешке; Сеня с клятвой найти новое жилье и оставить врача самого разбираться со всеми приключениями на светлую макушку, а Илья с головной болью. В висках пульсировало, словно в черепной коробке накалился металлический обруч. От яркого аромата хризантем чуть не стошнило. Некоторые вещи Марков принимал чересчур близко к сердцу, а избыточное вмешательство в мир духов вило нити из усталого человека. *** - Еще раз прошу прощения, Матвей Иванович, — тремпель* качнулся и застучал об стенку шкафа, отбивая непонятный ритм пластиковым уголком. Медицинский халат приятно хрустел. Новый, только купленный, выглаженный и чистый. Каприз, на который медик имел право. В остальном старался сохранять ледяное спокойствие, но халат – это другое. Из-за искажения, от ткани начинало тянуть мертвечиной и формалином. Тяжелая смесь, бьющая под дых. Пора смириться, дальше только хуже и пропасть глубже. Руки ловко ныряют в рукава. Белое одеяние прячет под собой спину, придавая владельцу схожесть с привидением из детских баек. - Сущая глупость! Су-ща-я! — по слогам повторил старший коллега, мужичок в возрасте 60 лет: полностью седой и с сеткой углубляющих с каждым годом морщинок. От него пахло просфорой*, свежескошенной травой и ладаном. Такая “парфюмерная” картина создавал образ священника, нежели патологоанатома в возрасте. Товарищ по несчастью, тоже видел и слышал Их, находящихся, или приходящих по сю сторону. Лёгкий взмах рукой, словно все годы и вся суета мира – не больше, чем стая надоедливых мошек, — Что мне еще делать, кроме сидеть на работе? Моя Любаша пока блинцов напечет, а потом в огород меня отправит… Матвей Иванович почесал бороду и чуть сощурился, это движение создавало вокруг владельца ореол загадочности и образ доброго волшебника. Таким и был Виноградов: справедливый, честный и сердобольный, с внутренним стержнем из каленой стали. Еще Илья помнил, как старый приятель катал его на плечах и вырезал из тополя дудочку. Отец так не делал или не успел сделать. Вокруг глаз залегли старческие тени, на лбу глубокая борозда и шрам на чуть впалой щеке. Руки не дрожат, ровно держатся. И осанка. Все тот же, несгибаемый Матвей Иванович. Как же постарел доктор, связующее звено с прошлым … - Не серчай на меня, Ильюша*, — врач чуть склонил голову набок и посмотрел сквозь младшего коллегу на грубые и без права на мечту двери внутреннего зала морга, — Старый стал, не за всех уже берусь. Там, мальчонку привезли. Не смотрел даже толком. Старуху отработал, а молодого не смог. Жаль мне и его, и мамку его, и будущее, которое не наступит, — тяжелый мужской вздох, вобравший в себя десятилетия людских криков и плачей. Мертвые не смеются и не рыдают, с ними в этом плане проще, но их близкие восполняют этот “пробел” в несколько раз больше нужного. Горе бьет неожиданно, ребром ладони или кулаком, прячется в весенних сумерках и в январском дневном морозе. Оно везде и всегда мягкой поступью крадется следом или спит, свернувшись калачиком, его мурчание – метроном. Каждый удар забирает что-что сокровенное, счастливое, способное согреть в темноте и одиночестве. Никого не жаль, ни за кого не обидно топор палача рубит без колебаний. Илья удивлённо посмотрел на человека перед собой. Чем больше капает за пазуху годков, тем мягче становится сердце. Молодость упряма и строга, научившаяся вырывать свое счастье зубами и бить даже короткими когтями. Старость спокойна и смирена, клыки выпали, а острые бритвы-ногти затупились. Скверно начавшийся день грозил зацвести дурным цветом хризантем и окончательно отравить дыхание, жалея о каждом вдохе. - Я разберусь, — проговорил врач и инстинктивно дотронулся до браслета наручных часов. Ремешок прохладный, и чуть шершавый. Они давно не работают, стрелки застыли на 15:40, механизм ломался от контакта с Их силой. Марков просто устал ходить в ремонтную мастерскую. Есть много других способов для контроля за временем. - Разберешься. Но про Лизушу, Илья Константинович, — пауза и акцент на отчество, как бы напоминание о родителе, — я советую не забывать. Девчушка на лету схватывает. Долго будет в приглядку работать? — старый доктор опирается на косяк двери в “прихожей” и смотрит строго, давая понять серьезность намерений. Глаза в этот момент у Виноградова похожи на пули, серые и не увернешься. Не спасет укрытие и дурное самочувствие. Видит же чужой дискомфорт вызванный мигренью, как чуть щурятся глаза и плотнее сжимаются губы. И оба знают, болезнь – вина одного упрямца. Сходил бы к кому надо, пошаманили над ним и от скопления чужой энергии не остался и следа. Тянет до последнего, а беспокойство и самочувствие игнорирует на уровне привычки. Не из глупости, так работается лучше, пришедшие по сю сторону охотнее идут на контакт. - Пока рано, — последнее, что сейчас хотелось – это спорить с коллегой о профпригодности практикантки. Одно желание, закрыться на складе и побыть в тишине с самим собой, может подремать. Прислониться затылком к прохладной стене и чуть облегчить боль. Чертов телефон, чертов капитан и чертовы хризантемы… Тяжёлое дыхание патологоанатома показывало все недовольство темой разговора. Только Матвей Иванович непреклонен, цокает да качает головой, указательным пальцем потирает переносицу и продолжает начатое со стойкостью старого солдата. - Весь кислород в углекислый газ сожжешь, если продолжишь, — доктор Виноградов бывает, жесток в своей справедливости и правоте. Жил и работал по принципу: “Говори прямо или твое молчание послужит костяком некролога. Не обязательно твоего”, — Думаешь, мне хотелось допускать одного юного балбеса до всего этого? - Матвей Иванович, при всем моем уважении… - Илья дотронулся до незаметной ямочки на лбу большим пальцем, слегка надавил. Место схождение лобных костей, раньше этот трюк помогал от боли. Кольцо пульсирующего спазма ослабило хватку, осталось ощущение набранной в уши воды и отголосков мигрени. Эта чертовка еще вернется. - Уважение... Лучше дай поработать и другим, — доктор выпрямился и принялся застегивать бежевый плащ, по цвету напоминающий персиковый йогурт. За обыденными движениями наблюдал Марков, по лицу было трудно что-то понять, кроме незамысловатой усмешки уставшего человека и слегка вздернутого гордого профиля. Виноградов заметил, как молодой коллега похож на мать: характером, случайной мимикой и непонятным оттенком глаз, зелено-карим, отдающим стоячей водой в Богом забытом болоте. Но на отца он хотел быть похож больше. - Знаешь, как Костя всегда заходил в морг? – старый медик случайно вспомнил историю со сроком давности в 30 лет. Как быстро утекает из рук время. - С левой ноги. Перешагивал порог левой ногой и ступал на носок, - отчеканил как заученный текст, а не подробность о родном человеке. Не помнит уже, что-то и не знал. - Тебе не идет. Ступай, как сам захочешь, - Константин Поликарпович был обладателем удивительно тяжелого шага, который мог и духов вспугнуть, сын же без надобности копирует чужую привычку. Входная дверь закрылась за старым доктором. Илья приглушено цыкнул и направился во внутреннюю часть «офиса». Через порог занес левую ногу и ступил на носок. *** Белое покрывало скрывало юношеское тело, прятало в легком коконе от остального мира. Из этой вуали не появится бабочка, крылья обломаны, растерты в блестящую стеклянную крошку вместе с самим смыслом жизни. Не поднимется грудная клетка, не наполнится криком счастья от чуда представшего перед глазами после всех трудностей и невзгод, чуда победить все злобы. Часы неприятно тикали и каждым переходом от деления к делению били сквозь основания черепа, доставая до нервных окончаний и мигрени. Слабость - оправдание, но Лизе стоит учиться. Сейчас – хорошая возможность, вторую часть “работы” Илья выполнит с приходом сумерек и образцами займется сам. Не по причине недоверия, слишком насыщенным может выдаться день у юной ассистентки. Несильный кивок головы вниз, на погибшего. Пора начинать. Стоят напротив друг друга, по разные стороны: неопытность и стойкость. Глаза опустила, за краешек покрывала мертвой хваткой схватилась и держит. И куда вся юная спешка подевалась? Так хотела быть в авангарде, а сейчас и дуновения ветра хватит с лихвой, чтобы свалить с ног. Словно не знает, как начать, можно ли вообще дотрагиваться до безызвестного. Один неаккуратный жест и рассыплется мерцающей пылью тайны без ответа. Теперь никуда не исчезнет, все самое ценное потеряно. У них с Лизой долг простой – найти как можно больше правильных вопросов имея итог, осматривая мальчугана без дыхания. - Они не знают физическую боль после смерти, — Марков тянется над телом и кладет ладонь поверх чужой, живой и слегка трясущейся. Теперь Кодай смотрит прямо на врача. Алые губы сжаты в тонкую полоску и сейчас бледны, серые глаза упрямой сталью буравят лицо. Светлые волосы до единой пряди спрятаны под медицинской шапочкой. Не боится, просто не понимает. В смерти нет и не будет прекрасного, зачем портить прекрасную картину одним злым стремлением? Врач улыбается скомкано, был бы мир однозначно черно-белым - пришлось легче. Нет. Становишься ли убийце, убив зло или выбирая наименьшую жертву? По закону просто, наказуемой действие или бездействие выведено стройными рядами букв на страницах книг и истории. Лизавета громко сглатывает, возвращает фокус внимания на рабочую поверхность, указательным и средним пальцами свободной правой руки дотрагивается до лица погибшего через ткань. Проводит вдоль одной ей понятных линий, вырисовывая узоры с острыми пиками и витыми внутренностями. - Он Мучался перед…уходом, — слово “смерть” игнорируется и падает бесшумным камнем в пропасть. Рука замирает ровно в центре, на месте схождения верхних долей лобной кости. Пауза длится дольше обычного, головная боль заставляет чуть ускорить чужой темп. - Насильственная смерть редко бывает легкой и спокойной. Начинай осмотр, старший коллега подталкивает в нужном направлении. Можно долго лить слезы и бессильно вздыхать. Либо переступаешь через себя, либо навеки оказываешься в ловушке из бессилия и тонешь в вязкой тине вины и сожалений. Не плачь, не бойся, не проси… - Импульсы от мышечной памяти и проекция души сильно накладываются друг на друга. Так и должно быть? – Лизавета берется за угол ткани, готовясь сорвать ее и открыть миру мертвых нового обитателя. - Это нормально, — Илья выпрямляется, чуть отходит в сторону, стараясь найти себе место. Присаживается на край стола, в ноги покойного. Нельзя на самом деле, но ему боятся нечего. Такая нелепица вреда общей беде не причинит, — В момент кончины, то, что мы называем “душой”, может выходить из тела, но останется связанным с “пристанищем”, — пауза, на языке появляется неприятный привкус формалина. Хочется выплюнуть и откашляться. Нельзя, окончательно выпугает таким поведением свою воспитанницу, — Для этого мы и используем гвозди. Отсекаем прошлое и не даём вырваться по сю сторону. Иначе… — врач дотрагивается ладонью до пульсирующего виска и готов поклясться, ещё немного и голова, подобно фейерверку, разлетиться алыми брызгами. Выпитое лекарство не помогает и это напрягает, что-то не так… — Это твой первый пациент, и ты хочешь запечатлеть его в памяти, наделить всем известным смыслом. Но не присваивай ложные черты, это может только запутать и… - Илья Константинович, вам плохо? — Лиза внимательно следила за чужими движениями, за тем, как слегка морщится нос от сильных уколов боли и как слова звучат уверенно правильно, но отстраненно. Патологоанатом поднимается с места, чуть опираясь ладонью. Дышит, как оказавшийся в песчанной бури путник, тяжело и с хрипотцой. Что-то словно хочет вытолкнуть его из стен морга. Как минимум эти нескончаемые удары молота спазма. Подышать. Избавиться от привкуса формалина. - Нормально, нормально, — повторяет дважды, для себя и Кодай, чтобы та перестала делать сострадающи испуганное выражение. От такого не умирают, — начинай, я выйду проветрюсь и вернусь. На улице сентябрьский теплый день, в чреве предпоследнего пристанища прохладнее. Оказавшись за входной дверью, в лицо ударяет легкий ветер, несущий за собой запах скошенной травы и сырой земли от недавнего дождя. Илья садится на верхнюю ступень порога, прислоняется спиной к стене и собирается прикурить сигарету, но не хочется. Спичка гаснет все от того же ветра. Весь мир сейчас похож на скопище разноцветных пляшущих точек, мутит. Внутри тянет за невидимые ниточки предчувствие, что-то не так с самого утра. Прикрывает глаза и пытается собрать разбросанные детали. Выключенный телефон, болит голова, и привкус формалина на языке. Мысли текли вяло и неохотно. Телефон, голова и вкус… Почему он чувствует привкус раствора сейчас? Все идет как надо и по маслу, в весь образ правильности не попадает только он сам. Вчера тоже чувствовался формалин, пока шел домой. Списал на усталость. Такое уже было, но почему опять? Когда картина на мгновение потухла, его несильно начали трясти за плечо. - Илья Константинович? Илья Константинович… - Лиза наклонилась так, чтобы видеть чужое лицо, ладонь уже собиралась лечь на запястье и прощупать пульс, но врач остановил это, покачав головой. Со слухом все было в порядке, поэтому девичий облегченный вздох не исчез без внимания. - Трусиха ты, Кодай. Я не романтик, чтобы умирать на работе, - от короткой фразы, губы практикантки сомкнулись в недовольном выражении, а глаза сощурились. Илья улыбнулся. Голова больше не болела. - Просто…Ну, вдруг вы сознание потеряли? Я слишком увлеклась и усердно погрузилась в работу, закончила, а вас все нет. Марков удивленно поднял голову, в свете солнца вокруг девушки образовался нимб из лучей звезды. Закончила? Сколько же он тут проспал? - И что там с мальчишкой? – спина затекла от неудобного положения, прежде, чем подняться, пришлось немного размяться. Даже стоя на ступеньке ниже, мужчина был выше сотрудницы. - Вскрытие показало, что смерть наступила от остановки сердца, но перед этим был удар острым ржавым предметом в область схождения лобных костей. Ему пробило черепную коробку и повредило мозг, но не это стало причиной смерти, - отрапортовала девушка и разве что не отдала честь. - Взяла образцы и пробы? – Илья упустил нить, о которой думал до сна, словно она и была причиной боли и неприятностей. - Да, займетесь этим или может…? – Кодай нравилось быть в центре событий и мысль перехватить все обязанности старшего хотя бы на день грела, душу и стремление. У девушки только глаза не светились от шанса. - Нет, достаточно. Образцы я проверю сам, - входная дверь скрипнула, оставила позади ветер и запах недавнего дождя, - По делу звонили уже? - Да, капитан Севченко. Правда, на рабочий телефон. Я ответила, - значит, благородный служитель закона все еще дуется, как полевая мышь на горстке зерна. Ему же хуже. Илья уже отпустил ситуацию, были дела поважнее.