Гиностемма

— Дурман! — закричала Белая Роза, озираясь в поисках укрытия. Полина скинула с плеча рюкзак и швырнула Рейнару: — Распыли росу! — пояснять не потребовалось, парень мгновенно узнал в аэрозольных баллончиках отрезвляющее средство, которое прошлой ночью вывело его из похотливой одержимости приворота. Воздух становился все слаще на вкус, лишающий повиликовых сил яд оседал на коже, проникал под одежду, скапливался на слизистой носа и глаз. Магия лилового леса тормозила процесс, но дети Первородной слабели. Стрекотанье усиливалось. Со всех сторон к обители подлетали дроны и зависали над поляной. Старые пни, по команде Юджина заглотили тонизирующие пилюли, перекинулись цепкими взглядами опытных вояк и, не сговариваясь топнули о землю, заставляя ближайшие травы и кусты стремительно расти, образовывая подобие укрывающего шалаша вокруг Белой розы, почти потерявшей сознание от пестицидов. Доктор Керн осторожно уложил возлюбленную и с помощью Рея приступил к оказанию первой помощи остатками рос Халлербоса. — Прочь, поганые упыри! — неожиданно мощно заорал Диктамнус — сгорбленный старик в длиннополом дорожном плаще, выходя в центр поляны при поддержке другого, кого Гиностемма охарактеризовал живучим Кипреем, — Познайте мощь священного пламени! — выкрикнул и воздел руки к небу. Следом за эффектным появлением ничего не последовало. Зыркнув на собравшихся исподлобья, горбун значительно тише поинтересовался: — Ни у кого огоньку не найдется? Огниво, спички, искра здравого смысла в конце концов? Хороши вояки, даже фитиль поджечь нечем! Вклиниваясь в замешательство, над Обителью раздался скрежещущий смех — он заполнял пространство и пробирал до костей. Следом зазвучал голос, искореженный динамиками дронов: — Жалкое шоу фокусников-неудачников! Не позорьтесь — признайте поражение. У вас нет шансов против Ордена вольных садовников. Троица старых пней, вечный трус, девчонка и парочка наглых воров. Рей, мальчик мой, юности свойственны опрометчивые поступки. Ты выбрал не ту сторону, но я тебя понимаю. Паразитки опутывали и более зрелые умы, а сорные мысли прорастают и в светлых головах. Бери мадемуазель Эрлих и уходите. Обещаю, что не причиню ей вреда. А вот с преступниками и давним другом у нас будет отдельный разговор. Полина взглянула на Гарнье, точно опасалась, что тот последует совету Графа. Но молодой мужчина с достоинством встретил ее взгляд, решительно расправил плечи и отрицательно покачал головой. — Я дам вам тридцать секунд, — даже сквозь механические помехи динамиков был слышен разочарованный вздох, — затем вместо легкого дурмана вы на собственной шкуре узнаете новейшие разработки корпорации «Баланс»! — Как сделать, чтобы он заткнулся? — Бастиан Керн замахнулся на дрон лопатой. — Огня мне дай! — вновь проскрежетал стоящий в центре поляны старый пень. На этих словах Карел бросился к старику, увлекая за собой Полину, впечатывая девушку в сгорбленную спину одержимого пироманией, обнимая одной рукой и командуя: — Прижмись! — выхватил пистолет и выстрелил, не целясь, в направлении одного из дронов. Воздух вспыхнул. Они оказались в центре круга яркого пламени, взметающегося в небо. За стеной огня остались Гарнье, Керн и Белая роза. Удивительно, но ни сухие ветки, ни прошлогодняя трава не загорелись. Огонь, игнорируя людей и растения, питался самим воздухом и магией создателя, стремясь к рукотворным зависшим в небе механизмам. Огненные языки жадно тянулись к не успевшим набрать высоту дронам, облизывали корпус, оплавляли пластик, корежили винты. Беспощадное к летающим машинам пламя не причиняло вреда Полине, Гиностемме и стоящим плечом к плечу двум старикам, чьи морщинистые рты скалились одинаковыми счастливыми улыбками. Названный Кипреем требовательно топнул ногой, заставляя землю вытолкнуть розовый побег. Волшебное пламя обняло стебель, но не опалило, а укутало бережным маревом, увлекая за собой, взращивая, вытягивая вверх, подставляя языки огня, как опору для молодых плетей. — Киньте меня в костер! — пробилось сквозь шум. Девушка увидела, как Рейнар вместе с крестным раскачивают Юджина и швыряют его под ноги давним товарищам. Огненную завесу Пинь преодолел без потерь, если не считать громкой нецензурной брани, сопровождавшей приземление. Устроившись по-турецки, старик погрузил пальцы в рыхлую, разгоряченную огненной магией землю и крякнул: — Джентльмены не сдаются! Сила Пиня была целительной, заживляющей раны, ускоряющей рост. Полина осознавала его мощь босыми ступнями, чувствовала, как отзываются на зов спящие семена, дремлющие почки, как тянутся к свету и стремительно взмывают в небо побеги огненных роз. Усиленные спасительным первым снегом Кипрей и Диктамнус жгли, одновременно взращивая на пепелище цветы, порожденные Первородной столетья назад. Шипастые плети били по корпусам, оплетали дроны, корежили легкий метал, отшвыривали врага прочь. Клематис на плече пламенел, вторил волшебству, бутоны родового знака распускались один за другим, Полина ощущала их под одеждой — молодые, яркие, жадные до битвы. «Я могу помочь!» — внутренне загорелась от чужой магии, но Гин плотнее сжал объятия: «Жди. Твое время еще не пришло!», меж тем сам уже прицельно обстреливал беспилотники, пытающиеся улететь. Десять, двенадцать, двадцать один… Полина сбилась со счета, у Карела кончились патроны, пламя слабело, а Кипрей держался на ногах только благодаря Юджину, подпитывающему его остатками своей силы и колкими фразами. Дроны пали, следом за ними рухнули наземь изможденные старые пни, подчистую исчерпавшие родовую магию. Гиностемма было наклонился к отцу, но Юджин скривился отвращением, глядя куда-то за спину сына. Чужое враждебное присутствие окатило холодом. Полина затылком ощущала буравящий взгляд и, не обернувшись, знала его источник — бездонная пропасть черного глаза и ледяная пустыня серого требовали принять начертанное судьбой. Они с Гином вскинулись одновременно, заранее досыта напоенные волшебной росой, спасающей от дурмана, чувствующие друг друга без слов, сросшиеся в мыслях и сердцах. Заросли стонали скрежетом сломанных ветвей. Бойцы Ордена садовников и его Глава пробивали себе дорогу. Карел шагнул вперед, скидывая, как Полина ранее, мешающую обувь, прищурился сосредотачиваясь, и земля отозвалась, отвечая призыву. Паутина дикой повилики раскинула сети, принимая добычу. Враг путался и вяз в мириадах белесых нитей, чем больше сопротивляясь, те сильнее влипая в тысячи миниатюрных присосок, призванных выкачать жизненную силу, чтобы затем воплотить ее в точной копии, лишенной изначальной сути - уже не благородном растении или человеке, а в опасном сорняке, паразите-подражателе, не знающей пощады повиликовой траве. Гин взывал к силе предков, выплескивал все оточенные за долгую жизнь навыки, заставляя все новую и новую поросль усиливать заслон, сдерживать натиск. Мужчина давно скинул мешающий пиджак. Рубаха на груди распахнулась, и Полина видела, как стягиваются в тугие узлы плети гиностеммы, как белые цветы сменяются черными зрелыми плодами, а те лопаются, истекая соком. И вторя им вековые заросли то пламенеют осенней листвой, то пронизывают колкими зимними шипами. Девушка старалась вторить мужчине. Взывала к цветку на плече и один за другим растила Клематисы, но хрупкие нежные цветы ее терялись в месиве наступления, где люди и растения сплелись в немыслимой схватке. Полина бросала на Карела мимолетные взгляды — черные, как смоль, волосы его растрепались, отливая вороненной сталью в последних солнечных лучах, а в глазах свирепствовал шторм. Перед ней стоял непримиримый воин, несущий смерть. К хрусту ветвей и звукам схватки добавились крики боли и стоны агонии. — Маттео! Долго будешь прятаться за спинами охранников и прикрываться технологиями? Неужели слишком труслив выйти лицом к лицу?! — Карел сжал кулаки, вызывая противника на бой. — О, мой старый друг, наконец-то ты подал голос, — Граф Кохани едва показался из зарослей — лозы молодого клематиса тут же обвили его лодыжки, побеги гиностеммы обхватили пояс, затягивая обратно — в колкий терновник, отдавая на лакомство охочим до нового усикам дикой повилики. Глава Ордена Вольных садовников раздраженно отряхнулся, но шипы и колючки цеплялись за ткань костюма, рвали дорогой материал, пробирались в стыки швов. Мужчина взмахнул правой рукой и в лучах закатного солнца сверкнула сталь — острый секатор принялся неистово кромсать налево и направо. Полина охнула, физически ощутив боль срезанного на корню стебля. Карел скривился, когда тяжелая подошва раздавила молодой побег. «Я была рождена для этого. Выбрана среди всех Повилик», — как мантру повторяла про себя Полина, вновь и вновь заставляя ростки пробиваться из земли, умоляя растения держать живой заслон. «Вместе!», — Гин одобряюще улыбнулся и обнял ее, сливаясь в единое, направляя и усиливая. Граф замер, опутанный по рукам и ногам. Секатор садовника выпал из стянутых сотнями повилик пальцев. — Зря ты не поехала с Реем, — выплюнул мужчина. — Зачем? Чтобы вы отравили меня своим редким императорским чаем? — девушка подалась вперед, стараясь получше разглядеть Маттео Кохани. — Чай заварила Роуз. Ей внезапно стало жаль бедного мальчика, попавшего в сети к паразитке. Сентиментальная дура чуть не угробила весь план. Признаться, я должен быть благодарен Карелу за твое спасение. Иначе все пятнадцать лет возни с молокососом пошли коту под хвост, а так шанс все еще есть. — Шанс на что, дядя? — подал голос Гарнье. — Ты еще не догадался?! Сплошное разочарование, как и твой дед. Слабые, мягкотелые, решившие пренебречь долгом ради мелких личных желаний. Признаться, по началу я питал надежды, что ты станешь моей правой рукой, полноправным приемником, будущей главой Ордена, но тебе были нужны только истории, сказки да картинки. Юная паразитка подвернулась как нельзя кстати, таинственный цветочек, избранный древними силами, да еще и со схожими интересами. Вас надо было только подтолкнуть. Пара капель Приворота, несколько сеансов выборочного Забвения и ты уже сам уверен в искренности стремительно развивающихся чувств. Дело оставалось за малым — стать ее единственным господином и продлить род. — Зачем?! — Полина не сдержала удивления. — Спроси у своей бешеной тезки. Эта чокнутая не оставила мне выбора. Позади зарычала от бессильной ярости Белая Роза, которую Бастиан и Рейнар не пускали в бой. Лишенная сил, она с трудом шевелилась, но рвалась растерзать врага: — Наше семя, непроросший побег, нерожденная дочь. Думаешь, я забыла, как ты год за годом пытался заставить меня забеременеть? Но только признанный Повиликой господин может получить ее дар! — Он что, спал с тобой?! — взорвался Керн. В ответ Полин и Граф одновременно расхохотались. — Я — с ней?! — Он — со мной?! — Опуститься до паразитки, мне, потомку благородного графа Петера Кохани?! Это вы — бастарды, зачатые во грехе ублюдки, гнилые ветви, требующие лечения! — Сколько пафоса в живущем за счет других! — Белая роза дрожала от ненависти. — Кто бы говорил, — садовник скривился, переводя взгляд на Полину. — Я возлагал на тебя такие надежды. Здоровая, молодая глупышка — ты бы мгновенно зачала недостающий ингредиент. Но один неучтенный влюбленный идиот-доктор разрушил всю, выстроенную годами систему, — Бастиан Керн салютовал застрявшему в зарослях Графу лопатой и насмешливо поклонился. — Пришлось ускоряться — действие эликсира жизни заканчивалось, последняя доза пропала, а процесс производства трудоемкий и длительный. Я организовал все — самолет из Сорбонны, романтическую беседку вдали от людей, свечи, роскошный персидский ковер. Идеальная обстановка! К сожалению, мальчишка не справился даже с простейшим — напоить дорогим вином с приворотным эффектом. А все могло быть так просто — девка забеременела, и… О, ужас! Потеряла нерожденного ребенка, потом, попробовали бы снова, а не получилось — нашли бы следующего оплодотворителя, а мой наследник уже бы протрезвел и обзавелся хорошей супругой из приличной семьи, возможно даже с давними садоводческими традициями. — Использовать Повилик, как инкубаторы, чтобы жить вечно? — держащие Полину в объятиях руки Гина сжались от напряжения. — Это мерзко даже по твоим меркам, Мэтти! — Они лишь вредные смертоносные растения, единственная цель которых - служить лекарством. Неужели ты забыл, сколько полезного изобрел, экспериментируя с соком юной Повилики и своей кровью? Успех корпорации «Баланс», наши передовые разработки во многом твоя заслуга. Мог бы стоять на вершине вместе со мной! Не представляешь, сколько богачи готовы выложить за волшебную пилюлю, продлевающую молодость на несколько лет, или укол, лечащий от хронических болезней. Именно твои опыты навели меня на мысль — почему какой-то поганый сорняк, убийца, преступник, может жить вечно, а я обречен состариться и умереть! — Мне нет прощения за совершенное в Академии и за трусливое невмешательство последних лет, — Карел вышел вперед, прикрывая собой Полину, но девушка обвила его, не позволяя приблизиться к давнему врагу. — Пришла пора закончить давний конфликт. — О, ты даже не представляешь, насколько давний, — усмехнулся Кохани, прищурив ледяной глаз, отчего черная бездна правого стала еще глубже. — В одном прав, шоу пора заканчивать. К сладковатому аромату дурмана добавился едкий запах амиака и резкий, химический каких-то медикаментов. Дорогой костюм Графа задымился, почернели, отмирая, тонкие усики повилики, усохли бордовые побеги молодых роз, с хрустом опали на землю иссушенные ломкие лианы гиностемм и клематисов. Ткань тлела, рвалась, истончалась, осыпалась на землю вместе с листьями и стеблями. — Узнаешь? — вопрос адресовался Карелу, но Полина готова была поклясться, что и к ней тоже. На теле, едва прикрытом лохмотьями одежды, занимая весь торс — от пояса до плечей — раскинуло крону гигантское черное древо, миниатюрная копия которого, была наколота под сердцем у Рейнара Гарнье. Знак Вольных садовников, набитый кровью Повилик. Клематис знала это наверняка, чувствовала под кожей Графа сок старого Пиня, силу Белой Розы, улавливала ноты еще как минимум двух родственных ростков. Древо зла из пророчества! — Помнишь, унылую хибару в России под Петербургом? — Маттео шагнул вперед. Из-под ног его взметнулись вверх лозы гиностеммы, но пали трухой, едва коснувшись обнаженной кожи Графа. — Мой самоотверженный отец вызвался добровольцем в тот рейд зачистки. Садовники только создали новый пестицид — безопасный для людей, но разъедающий растительные ткани. Постепенно, неторопливо, необратимо — как этот костюм. Мне хватило нанести на кожу, как крем, он же рискнул — ввел внутрь, отравил кровь, чтобы, геройски погибнув, не оставить твоему слабому братцу ни малейшего шанса. Земля взбугрилась, взорвалась влажными комьями — вскидывая сплетенные меж собой лианы клематиса и травы бессмертия, стегая графа по ногам, обвивая за пояс, чернея, ломаясь, но стараясь согнуть противника, притянуть к земле. Граф Кохани взмахнул рукой, отмахиваясь, отмирающие стебли попытались перехватить его запястье, в сжатой ладони блеснул металлический шар. — Не представляешь, чего мне стоили эти годы. Терпеть тебя, убийцу моего отца. Притворяться другом, выжидать, прорастет ли твое пустое семя, прочесывать мир в поисках других сорняков. Но теперь появился мелкий засранец, прививший вербу на руку Роуз, да и этих дряхлых пней хватит надолго. Прощай, Карел Замен, в тебе больше нет нужды! — блестящая сфера метким броском взвилась в воздух, очертила дугу, ослепительно алую в отраженных лучах заката и, взорвалась, врезавшись в старое надгробие, не долетев метра до Гиностеммы. Тысячи мелких жалящих осколков устремились к мужчине. — Нет! — крик Полины разнесся над окрестностями. Десятки молодых побегов клематиса, стремительно раскрывающих веера листьев, ощеривающихся острыми лепестками распускающихся алых цветов набросились на Маттео Кохани, связывая по рукам и ногам, опутывая за пояс и шею, царапая острыми краями кожу, стараясь срезать с нее ненавистное черное древо. Едва коснувшись ядовитого покрова, растения отмирали, но на смену им приходили другие, погребая под собой отмершие усики, лозы, лепестки. — Гин? — выскочившая вперед в горячке битвы, закрывшая мужчину собой, Полина обернулась. Серые, как грозовое небо, глаза с трудом сдерживали штормовой ливень. Из оцарапанной осколком пестицидной гранаты скулы сочилась кровь, разодранный рукав тяжелел, пропитываясь бордовым соком, но Гиностемму, казалось, вовсе не заботили свои раны. Протянув руки, он шагнул к девушке, и только в этот миг Полина почувствовала, как земля уходит из-под ног, а тело отказывается слушаться, наливаясь свинцовой тяжестью. Вся мощь и сила удара графского оружия пришлась на нее. Яд уже тек по венам, отравлял, сжигая волшебную силу и саму жизнь. «Ты должна была жить! Зачем?!» — взвыло их общее радио, когда девушка упала в последние объятия Гиностеммы. «Я хотела… тебя…» — Полина не успела закончить. Клематис на плече почернел, отмечая гибель отмеченной пророчеством Повилики. * Кажется, Маттео смеется. Истерически хохочет, стреноженный Клематисом, опутанный ее лозами с головы до ног, точно мумия. Его защитники перестали стонать, удушенные распоясавшейся повиликой, но стук их сердец грохочет в моих висках. Живы. Дышат. В отличии от нее. Доктор бежит к нам, оставляя обессилевшую от дурмана Розу. Но его волшебное сердце бессильно — человеческая сущность храброй безрассудной девчонки соскользнула за грань мира живых. Лишь природное еще теплится в ней, последними каплями впитываясь в почву Обители. «Я хотела… тебя», — последнее признание моей юной прекрасной героини. Моей Повилики, госпожи старого сердца, внезапно вспомнившего, что значит любить. — Наслаждайся бессмертием! — выплевывает с улыбкой Граф, пытаясь освободиться от деревенеющих, засыхающих стеблей клематиса. Теперь мой черед смеяться. Разрывая горло, высвобождая боль прожитых лет, во весь голос, заставляя Керна смотреть встревоженно, выдергивая отца с приятелями из тяжелого бессознательного небытия, вынуждая Маттео Кохани, наконец заткнуться в бесконечном самолюбовании победителя. — Мне есть, ради кого умереть, — касаюсь расцарапанного лба, целую бледные, прокушенные от магического усилия губы, прижимаю хрупкое истерзанное тело и молюсь, взываю к Первородной матери, всем бывшим, нынешним и будущим Богам, зову ее на доступной нам двоим волне, умоляю вернуться. Опускаюсь с ней на траву, разглаживаю одежду на юном теле, касаюсь растрепавшихся каштановых волос, таких-же своевольных, как и их хозяйка. Путаясь меж стеблей и локонов, пальцы нащупывают выброшенную Макеба капсулу с первым снегом. Последний шанс — давлюсь, глотая, надеясь, что моя бессмертная гиностемма сможет дотянуться и по ту сторону жизни. Касаюсь синеющих губ поцелуем и отдаю себя. Забираю, впитываю яд, ощущаю, как отказывает тело, разъедаемое кислотой, как деревенеют ноги, теряя человеческий облик, как горбом выгибается спина, а волосы обрастают лишайником. Мой путь закончен, но Обитель не принимает в свой покой, отравленных изнутри. Тьма без родовых нитей, смерть выкорчеванного дерева забирает прожившего слишком долгую жизнь. Насмешкой родовая гиностемма — трава бессмертия — сдается последней. Напоследок выпрастывает новые листья, раскрывается мелкими белыми цветками… — Гин… — слышу тихий любимый голос, но уже не имею сил ответить… * Полина лежала на земле посреди густых зарослей. Точнее она была этими зарослями, где белесые стебли дикой повилики обвивали стволы терна и шипастые стебли ежевики, лозы дикого винограда и восковые листья плюща. Она росла тонкой, тянущейся к свету травой, набухала готовыми распуститься цветами, сочилась соком налившихся ягод, трепетала под порывами ветра. Она видела, ощущала, жила, но не имела тела. Ветви зашелестели, пропуская в чащу желанного гостя, давнего приятеля. Сердце зарослей запульсировало радостью — юноша, едва покинувший возраст отрочества, полз на четвереньках, бережно прижимая к груди скулящий пушистый комок. — Тише, дурашка. Барон услышит, прикажет утопить. Как ты в капкан-то умудрился попасть? Дай помогу. В ответ на заботу раздалось грозное тявканье. Парень, не боясь быть укушенным, сжал морду молодому псу. Заросли встрепенулись, расправляя листья, гася звуки. По скуластому лицу скатилась непрошенная слеза жалости: — Глупый, а все тварь Божья, — ласково шепча, юноша осматривал рану. Полина залюбовалась — длинные темные волосы, небрежно перевязанные на затылке алой лентой, тонкие волевые губы, серые, как небо перед дождем, лучащиеся заботой глаза. Он был на кого-то неуловимо похож, кого-то близкого и родного, но кого девушка не могла вспомнить. Ей мучительно захотелось коснуться, заправить выбившуюся прядь, ощутить под ладонью биение сердца, вдохнуть запах кожи, но вместо рук стебли повилики приласкали обнаженные ступни, вместо губ лепестки цветов рассыпались по волосам. Юноша болезненно поморщился и на спине сквозь холщовую рубаху проступило кровавое пятно — последствие недавней порки кнутом. — Карел, Карел! — раздалось приглушенное, — Господин барон ищет тебя. — Где этот никчемный щенок?! — недовольно прозвучало следом. Парень заканчивал обрабатывать рану пса едко пахнущей мазью. — Позволь воспользоваться твоими дарами? — спросил, обращаясь к зарослям, а после оборвал лист подорожника и примотал его к лапе побегами повилики. — Сохрани ему жизнь, Святая дева! Припал к земле в поклоне и поцеловал траву. Заросли взволнованно затрепетали, принимая его ласку и слезы, пролитую кровь и искреннюю благодарность. — Карел, — прошептала Полина, узнавая, чувствуя, как боль и любовь с одинаковой силой разрывают ее сердце. — Этот — мой! — усмехнулись заросли, и мир потемнел, видение потускнело, растворяя в далеком прошлом бастарда барона Балаша, получившего в дар первую Повилику. — Вставай, выполни предначертанное. Прими его жертву и свою судьбу! — голос Первородной звучал отовсюду, повелевал, собирал по крупицам, наполнял силой, заставлял открыть глаза. * Неизбежность будущего первым ощутил Граф. Клематис по-прежнему был мертв — жесткие черные стебли продолжали удерживать, не давая возможности пошевелиться, но внезапно к их давлению добавилось жжение в груди, там, где символ садовников разветвлялся, образуя раскидистую крону. Чернила, созданные из сока Повиликовых, пришли в движение, через ранки и порезы от острых листьев под кожу проник яд. Безопасный для человека, он стремился вывести малейшие следы паразиток и сорняков, выжигая рисунок древа изнутри. Мужчина стиснул зубы, превозмогая боль, но не удержал крика. Разбуженная врагом от мертвого сна, открыла глаза та, на чьем плече больше не алел клематис — мертвый черный цветок обвивал руку от запястья до ключицы. Молча, отстраняясь от склонившегося над ней доктора Керна, отмахиваясь от теткиного: «Жива?!», игнорируя «Полли!» Рейнара Гарнье, Полина Эрлих, Клематис из рода Повилик поднялась с земли. Натянулись задеревеневшие стебли, сжимая в смертельных объятиях графа Кохани. Застонали омертвевшие жилы лиан гиностеммы. Повилика положила ладони на серебристый мох, покрывающий вычурный черный пень — возлюбленного, спасшего ее ценой своей жизни. Прищурила карие глаза, где разгорался золотой пожар возмездия и вскинулась, расправляя плечи, призывая к первозданной, сотворившей их силе, ощущая всех упокоенных в Обители братьев и того, первого, породившего их художника, Мастера MS, нашедшего покой здесь же средь розовых кустов. Клематис расправлял лепестки, поднимал иссушенные листья, но не зелень жизни наполняла их, а черная скорбь потерь. Мертвые, они твердели, как утратившая плодородность почва, отливали сталью срезающих колосья серпов. Острые обсидиановые веера раскрывались на лианах, подбирались к Графу, бьющемуся, как муха в паутине повиликовых пут. — На помощь! — крикнул Кохани, но придушенная, пойманная в ловушку зарослей охрана не услышала призыв. Полина склонила голову, наблюдая, как покорный ей лепесток надрезает кожу на запястье Графа, окропляя землю темной кровью врага. Стиснула пальцы и острый лист потянулся к горлу, где нервно дернулся кадык. — Не надо, — Рейнар возник рядом, осторожно кладя ладонь на плечо, — ты не такая. Девушка медленно повернула голову, равнодушно глядя в голубые глаза: — Такая. Паразитка. Ведьма. Повилика. Но не успели веера клематиса раскрыться во всей смертельной красоте, как Белая Роза, волей собрав остаток не магических, но человеческих сил, подскочила на ноги, схватила оставленную Бастианом лопату и без раздумий бросилась на Графа. — Сдохни, тварь! — выплюнула в лицо прежде, чем одним ударом снести голову с плеч. Черный и ледяной глаза моргнули последним удивлением. Земли розария впитали яд, вытекающий из мертвого тела. * Чудеса кончились. Сколько бы повиликовых не возлагало руки на остов Гиностеммы, сколько бы не молила Полина Первородную вернуть Гина — уставшая от войны Обитель оставалась глуха. Доктор Керн, вспомнив о клятве Гиппократа, осмотрел застрявших в терновых зарослях нападавших — живых, но странно безучастных к боли и окружающему миру. — Забвение, — нехотя пояснила Белая Роза, кровожадно сжимающая окровавленную лопату. — Скоро очухаются, но ничего не вспомнят. Молча, спустились они с холма, минуя медленно приходящих в себя бойцов корпорации. Молча загрузили останки Карела Замена в вертолет Стэнли. Заговорили хором, только когда оторвались от земли. Лишь Полина продолжала отрешенно молчать, не принимая участия в беседе, полной ужасов пережитого и планов на будущее. Он был мертв. Земли Обители не приняли Гиностемму. Яд садовников, забранный Гином из ее крови, убил его, как когда-то давно обрубил родовую связь брата Бейзила. И его прощальный дар новой возвращенной жизни Полина не могла воспринимать иначе, как проклятие. Она не чувствовала в себе ни капли сил — пустая оболочка, выполнившая предназначение. Сухоцвет, век которого миновал. — Отвези его в Халлербос, — сказала Стэнли по приземлению. Ирландец кивнул, постарался сдержаться, но не смог — сгреб в охапку, оцарапывая щеку двухдневной щетиной и смачивая слезами ее растрепавшиеся волосы. У самой Полины слез не было, как не было других цветов в черном клематисе на плече и родовой магии в ее крови. * Лиловый вечер разливался за порогом уединенной хижины. Стэнли О’Донелли, стараясь не шуметь, чтобы не привлечь внимание строгой матушки, прокрался по лестнице, на перилах которой сотню лет расправлял крылья рвущийся в небо альбатрос. К груди мужчина прижимал бутылку односолодового виски, раритетную, спасенную из пожара в Бушмилсе его прадедом. Озираясь, как замышляющий шалость сорванец, быстро миновал поросшую колокольчиками поляну и скрылся в зарослях. Неподалеку, где буковые деревья расступались, образовывая открытую солнцу прогалину, спал вечным сном его лучший друг. Удобно устроившись меж черных корней, Стэнли откупорил бутылку и, сделав щедрый глоток, похлопал по искореженному стволу, напоминающему сгорбленную спину. — Теперь они обе с тобой, дружище. У подножия пня стелился вечнозеленый барвинок, щедрый на фиолетовые цветы даже сейчас, на излете осени. Забраться выше у могильной фиалки не было шансов — там безраздельно царил клематис, каждую весну распускающийся гроздьями белоснежных соцветий, а к середине лета меняющий невинную белизну на огненно-алую киноварь страсти.