Гиностемма

«В час особой нужды, когда древо зла раскинет ветви над миром, и в тени его пропадет надежда на свет, раскроется веер клематиса. Защищая одних, других обречет он на гибель. Те, кто с жизнью простились, воскреснут и встанут на страже. Испытание верой обрушится на Повилик. (Дневник Виктории «Барвинок» Ларус. 341-ой год от первого ростка, разные дни большого серпа) До рассвета оставалось не больше часа. Несмотря на настойчивые уговоры Карела отложить визит в Обитель до утра и явно неодобрительное хмыканье Стэнли, высадившего их на поляне у озера Почувадло, Полина была решительно настроена добраться в «усыпальницу» повиликовых братьев до темноты. Она и сама толком не понимала, почему упрямится, только с каждой секундой уверенность в правильности решения крепла. Пять лет назад именно эта неведомая сила манила ее вместе с матерью и бабкой пройти по едва заметной горной тропе к руинам старинного замка, и точно так же, как тогда, девушка разулась, убирая кроссовки в рюкзак, где наряду с провизией лежали баллончики с волшебной росой и контейнеры с чудодейственными пилюлями, тонизирующими повиликовую суть. Земля отозвалась тут же — морозной колкостью игл, жаром углей и мягкостью молодой травы. — Туда? — мотнула головой в сторону скрытого деревьями склона холма и на подтверждающее удивление Карела, довольно пояснила, — Вероятно, дорога к предкам у нас в крови. Ты не был в замке Балаша на склоне Ситно? Уверена, тоже бы не заблудился. Странно только, что нет никакой тропы, мы же в национальном парке. — Халлербос тоже довольно людное место, — уклончиво пояснил мужчина, помогая Полине перебраться через поваленное дерево. — Монастырь неудобен для туристических маршрутов, да и случайные путники в нем редкие гости. Ни тебе впечатляющего вида, ни интересной легенды. Пара скупых упоминаний в мало кому известных летописях. А от особо любопытных защищает родовая магия — как чужак никогда не попадает в хижину, спрятанную в лиловом лесу, так и Обитель надежно хранит покой уснувших братьев. Полина не успела задать уточняющий вопрос, как в кармане, отвлекая ее от собеседника, завибрировал входящим sms мобильный. Идущий чуть впереди Карел не придал значения внезапному замедлению девичьей поступи. «Мадемуазель Эрлих, срочно свяжитесь с университетом по вопросу вашей аттестации и причинам трехдневного отсутствия». Завершал сообщение номер телефона с кодом Антверпена. Коротко ругнувшись под нос, Полина, не задумываясь, нажала вызов. На третьем гудке в динамике раздался голос, принадлежавший давнему приятелю ее деда: — Мадемуазель Либар? — прозвучало с ломаной хрипотцой и девушка вместо того, чтобы удивиться прозорливости Ортулануса, по привычке поправила: — Эрлих, по отцу. — Рад слышать вас в добром здравии, — как ни в чем ни бывало продолжила трубка. — Вы пропустили сдачу проекта. Голос профессора филологии звучал мощно, с нетерпящей возражений убежденностью, и девушка стушевалась, точно не шла босой по склону холма в Словакии, а стояла, провинившаяся, перед дубовым столом, посреди кабинета завкафедрой. Пока она мысленно перебирала какую именно оплошность ей ставят в упрек, мужчина продолжил: — Слышал о происшествии с вашей библиотекой. Прискорбная халатность. Я давно говорил мадам Эрлих о том, что бесценной коллекции дорогого Робера было бы значительно лучше и безопаснее не в загородном доме, а в стенах университета, под должной защитой и неусыпным вниманием профессионалов. Уже удалось определить, что пропало или пострадало от злоумышленников? — У меня нет проектов со сдачей на этой неделе, — Полина поджала губы и медленно, с расстановкой выговаривая слова, добавила, — и вашего предмета нет в программе моего курса, профессор Ортуланус. Как только с губ девушки слетела фамилия надоедливого преподавателя, ушедший метров на десять вперед Карел резко обернулся, взрывая повиликовое радио мысленным приказом: «Бросай трубку!» — Он садовник! — Гиностемма изменился в лице, прожигая Полину молниями взгляда. — Постойте, мадемуазе... — успел прохрипеть телефон прежде, чем девушка отшвырнула его прочь, точно обжегшись. — Карел, я… я… — запинаясь, она наблюдала, как мужчина разбирает смартфон, вынимает аккумулятор и убирает в карман куртки. — Думаешь, отследили звонок? — Достаточно было включенного мобильника. Учитывая плотность вышек, наше положение им известно с точностью до пары километров. Разве Стэнли не забирал у тебя телефон? — в небе серых глаз сгустились тучи. — Забирал, — девушка ответила едва слышно, отводя взгляд и вообще желая провалиться на месте, — но мама просила быть на связи, и я обещала ей… Что теперь будет? Полина набралась смелости взглянуть на Гиностемму. Опасное выражение на лице мужчины медленно сменялось задумчивым, буря во взгляде успокаивалась, уступая место философскому спокойствию: — Будет уготованное судьбой. Предрешенное пророчеством, написанное на роду, то, что не перечеркнуть логикой, не изменить здравым смыслом, не избежать разумными поступками. Идем, моя прекрасная Повилика, сыграем роли, уготованные создавшими нас силами, — Карел протянул руку в приглашающем жесте и поцеловал тыльную сторону покорно легшей в его пальцы ладони. — Далеко еще? — Ближе, чем мне бы хотелось, — мужчина приобнял девушку за плечи и, целуя в висок, мысленно добавил: «Не переживай, эта родня молчалива, не то что проказники Халлербоса». * Из мисс Эрлих вышла отличная боевая подруга. Если не считать прокола с мобильным по неопытности, в остальном тяготы нашего вояжа Клематис воспринимает безропотно. Босая, идет в ногу со мной, после недоразумения с телефоном по большей части молча, поджав губы, отчего миловидные черты приобретают серьезную отточенность мраморной статуи. Мне чертовски хочется ее писать — задумчивую и веселую, нагую и в одежде; тушью, карандашом, маслом, на бумаге, холсте и в мыслях. Раз за разом запечатлевать недолговечную мимолетную красоту позы, жеста, взгляда. Представляю, как она позирует перед мольбертом, едва прикрытая алым бархатом, оттеняющим цветок на коже, а я, подбирая оттенки, вывожу на полотне киноварь чувственных губ. Мысленно обещаю показать ей Прагу Альфонса Мухи, Мехико Риверы и Фриды Кало, Нью-Йорк Уорхола и вообще весь мир. Но Полина, если и улавливает поток моего сознания, то молчит, изредка одаривая сосредоточенным взглядом. Мне знакомо это чувство — каждый шаг приближает нас к неизбежному столкновению, исход которого не определен. Пророчество не предсказывает финала, расплывчато сообщая, что боевые веера тессена — клематиса, способны остановить рост древа зла. Но способность на чудо не делает нас волшебниками и не решает ход битвы. Возможно, поднимаясь по заросшему ракитником и бересклетом склону, мы восходим на личную Голгофу. — Что нас там ждет? — юная Повилика замирает перед непроходимой чащей и оглядывается, бросает прощальный взгляд на долину в лучах заходящего солнца. Честно пожимаю в ответ плечами: — Точно не ждет Граф. По данным Стэнли, его самолет недавно приземлился. Так что обществом замшелых пней мы успеем насладиться сполна, — стараюсь говорить бодро, но под сердцем скребет дурное предчувствие. Обстоятельства вынуждают поступать стремительно, не оставляя времени для продумывания тактики и стратегии. Мы не готовы к столкновению, битве, даже серьезный разговор и тот смахивает на проблему. Единственное, что знаю наверняка — на спасение этой горячей головы с копной растрепанных каштановых волос я готов положить свою непрошенную вечность. Как и предполагал, семейная магия распознает в Клематис родню. Незримые силы, заставляющие случайных путников петлять по окрестностям, превращающие три сосны в непроходимую чащу и путающие юг с севером на компасе, благоволят той, в чьих жилах течет не только кровь, но и сок растений. Непролазные заросли ежевики, терна и плюща раздвигаются, белесые нити дикой повилики ластятся к босым ступням, стебли склоняются в низком поклоне. А Клематис идет вперед, как ни в чем не бывало, точно ее каждый день встречают по-королевски, отдавая дань происхождению и красоте. Здесь, на вершине холма, руины монастыря давно проиграли схватку природе. Своды молельного зала еще выделяются высотной доминантной над дикими зарослями, но остовы келий и часовен сможет обнаружить только опытный исследователь. Зато розовый сад, давным-давно сотворенный Первородной из слез и боли первой и единственной любви, разросся за столетия, подчиняя и властвуя. Среди хрупких бордовых побегов и почерневших от времени изогнутых колких стволов погружаются в вечный сон мои утратившие смысл жизни предки. Лиана гиностеммы оживает предупреждением. По шороху ветвей, пульсации почвы, шепоту ветра осознаю — мы не одни. Судя по тому, как моя спутница замирает, втягивая воздух, понимаю — Клематис тоже чувствует чужое присутствие. Взываю к силе усопших братьев, стремлюсь к родовым корням, пытаюсь осознать суть нежданных гостей. Рука сама собой тянется к портупее на груди, где на всякий случай ждет автоматический пистолет — мы не в детской сказке, чтобы, полагаясь на волшебство, пренебрегать огнестрельным оружием. Наши следующие шаги тихи и осторожны. Юная Повилика безмолвно повинуется, отступая за мою спину. Пригибаясь, крадемся к ближайшему плоскому камню, рядом с которым нашел приют один из наших — судя по рытвинам в коре и толстому слою лишайников, весьма древний пень. Почивший брат служит прикрытием, но закрывает обзор. Мы все еще не видим чужаков, но слышим отдаленные звуки беседы. — Глубже копай! — доносит ветер обрывки фразы, без сомнения сказанной женским голосом, а следом недовольное бурчание, явно принадлежащее мужчине. Полина прислушивается, удивленно выгибает бровь, а затем, быстрее, чем я успеваю ее остановить, подскакивает и несется прямиком к незваным гостям. Нда, задача оградить импульсивность молодости от необдуманных поступков невыполнима. «Стой!» — призываю мысленно, но она лишь отмахивается, ловко перепрыгивая через кряжистые корни, огибая разросшиеся розы и даже не думая сбавлять скорость. Догнать эту длинноногую бестию невозможно, остается надеяться, девчонка понимает, что творит. Вытаскиваю на бегу оружие, одновременно взывая к силе предков, стараясь через кусты и руины разглядеть опасность, но Обитель спокойна, ее сон равнодушен к делам живых. Мчусь следом за Клематис и как раз успеваю выскочить из-за чересчур кучной группы старых пней, чтобы увидеть, как она, не сбавляя темпа, вешается на шею какому-то мужику, едва успевшему откинуть в сторону лопату и распахнуть объятия. Вот уже чего не ожидал, так это встретить в такой глуши конкурента! А поодаль на старом надгробии сидит и с интересом разглядывает нас, пожалуй, одна из самых эффектных Повилик двадцатого столетия. — Белая Роза, мадемуазель Полин Макеба, — поняв, что моей непоседе опасность пока не угрожает, убираю оружие и кланяюсь давней знакомой. Она в ответ высокомерно кривится, но поднимается и, делая шаг навстречу, протягивает руку. Все такая же, как тридцать лет назад, грациозная пантера, черная королева — полная противоположность белоснежной лунной Ипомее, своей сестре. — Изгой вновь обрел корни, — ухмыляются пухлые губы, как всегда четко определяя суть. Способность Розы видеть насквозь — саму подноготную, всегда вызывала у меня чувство сродни зависти. Скольких ошибок можно избежать, знай заранее, что перед тобой подлец и мерзавец, а названный другом имеет сердце трусливого зайца? Впрочем, видеть истину и следовать своему пути далеко не всегда одно и то же — тридцать лет заточения в плену у Графа тому доказательством. — Гин, знакомься! Мой крестный — Бас! — Полина прерывает наши гляделки с ее теткой и переключает внимание на мужчину, разглядывающего меня с агрессивной подозрительностью отца, чья дочь притащила на порог сомнительного кавалера. — Я уже видел вас, — вместо приветствия выдает «крестный Бас», не торопясь протягивать руку. Уверен — мы не встречались. Такую внешность я бы запомнил — широкоплечий, с непокорными кудрями, пиратской серьгой и татуировкой сердца выглядывающей из-под засученного рукава. Пронзительные глаза на загорелом лице изучают, прожигая насквозь. Из той же породы, что и Арчи Ларус — капитан воздушных морей. Не надо обладать проницательностью Повилик, чтобы узнать в нем мужчину с львиным сердцем и железной волей, упрямого наглеца, готового спорить с самой судьбой. — Вы были в салоне Лин незадолго до катастрофы, — сверлит меня недоверчивым взглядом, а сам выступает вперед, прикрывая младшую Повилику. Но эту девчонку не так-то просто отодвинуть. Полина виснет на его плече и принимается бегло щебетать. По тому, как взгляд Баса временами стекленеет, а речь Клематиса сбивается, понимаю — мисс Эрлих прибегает к своему дару, подкрепляя разговор о наших приключениях видениями прошлого. И вот суровый крестный сдается, взгляд смягчается, а ладонь протягивается в приветственном жесте. Что-что, а убеждать мужчин оплетающие сестры умеют отлично. — Доктор Себастиан Керн, для друзей Бас. Жму руку, подмечая, как Повилики довольно переглядываются. Эти две красотки спелись, толком не успев познакомиться! — Хороший выбор, — одними губами шепчет старшая, а младшая заходится смущенным, но горделивым румянцем. — Зачем вы здесь? — внутреннее чутье подсказывает — у нас нет времени на вежливые расшаркивания. — Приятеля ее земле предаем, — Керн кивает головой в сторону неглубокой ямы, на краю которой, вцепившись обломанными корнями в край, стоит изрядно покореженный пень. Вязкое неприятное чувство подкатывается комком к горлу, пока я подхожу ближе, разглядывая содранную кору, обнажившую потрескавшийся ствол, обожженные остовы сучьев и замшелые проплешины лишайников. — Тридцать лет вместе отмотаешь и к старой коряге сердцем прикипишь, — чувствуется, что Бастиан не в восторге от прихоти подруги. Уловив его настроение, Белая Роза отвлекается от Полины и вклинивается в разговор: — Пинь не коряга! Он поддерживал во мне жизнь и, между прочим, спас нас обоих! Восстание растений в оранжерее — его работа! В другое время я бы непременно потребовал подробностей и спасения, и заточения, но сейчас два шага отделяет меня от искореженных обломков корней, один глубокий вдох и касание пальцев, унять дрожь которых, кажется, самая сложная задача за всю жизнь. — Пинь-инь, — говорю сам себе, но во внезапной тишине слова звучат громко, приковывая внимание. — Женьшень. Юджин Замен. Мой отец. Ресницы становятся влажными от давно копившихся, но непролитых слез. Я размяк, как безусый юнец, пульсирующий под одеждой знак размягчил давно окаменевшее сердце. Вся пережитая и спрятанная боль рвется наружу, разрывая нутро, вынуждая рыдать впервые со смерти брата. Внезапно становится легче — Повилики подходят и замирают по обе стороны от меня. Младшая молча берет за руку, сплетает пальцы и прижимается к плечу. Старшая толкает в бок с хриплым смешком: — Плакальщиц к живым не заказывают. Сейчас прикопаем его и отдохнет. Он заслужил покой. Вот только в планы судьбы покой явно не входит. Под хруст ломаных веток и болезненное шипение от ссадин и уколов шипов в Обители появляется новый гость. — Полина! — исцарапанный и потрепанный зарослями Рейнар Гарнье замирает в нескольких метрах, не решаясь подойти. Я единственный из присутствующих реагирую равнодушно. Виной ли тому Клематис, сжавшая до хруста мою ладонь и вскинувшаяся всплеском страха и негодования, или весьма комично вооружившийся лопатой доктор Керн? Страннее всего ведет себя мадемуазель Макеба — принюхивается, щурится, как от удовольствия, и вальяжной, плывущей походкой отправляется к незваному гостю: — Какой интересный экземпляр, — выдают ее пухлые губы, и кончик бледно-розового языка облизывает их с хищной плотоядностью. Вся повиликовая суть проступает в золотом взгляде, приметившем добычу. Надо обладать недюжинной смелостью или быть одержимым глупцом, чтобы, как молодой Гарнье шагнуть навстречу смертельным силкам. Керн сильнее сжимает черенок и переводит взгляд с возлюбленной на новоявленного конкурента, судя по гуляющим желвакам, прикидывает, кого лучше оглушить первым — потенциальную жертву или ненасытную охотницу? А парень идет вперед, не сводя взгляда с моей Полины. Девочка стоит, не шевелясь и не выпуская моей руки. — Вы в опасности. Мой дядя, ты была права на его счет, — губы парня слегка дрожат, но голос звучит уверенно, а взгляд полон решимости. Длинная челка лезет в глаза, и он откидывает ее неуловимо знакомым движеньем. — Как ты нас нашел?! — почти выкрикивает Клематис. — О, это у него в крови, — Белая роза кружит рядом с Рейнаром, чем явно сильно нервирует Керна. — Его предназначение, суть, любовь… — Любовь?! — Полина выплевывает с такой ненавистью, что даже я вздрагиваю, а искусствовед и вовсе замирает, оглушенный ее эмоциями. — Не к тебе, сестренка, — усмехается старшая, неохотно поясняя, — к делу жизни. Он — искатель скрытого, сыщик, исследователь. Я бы наколола ему компас. Придете ко мне в салон, юноша? Гарнье отмахивается, чем вызывает обиженную мину на смуглом лице. — Вам надо уходить! У меня мотоцикл, Полина, мы можем от них оторваться. Едем со мной! — После того, что было вчера?! — Клематис полыхает злобой, поджигая и меня, но прежде, чем успеваю заступиться, Рейнар бросается вперед, хватает девушку за руку и умоляющее шепчет: — Прости, я не знал, что делаю! Это вино… Оттолкнуть, простить или влепить ему оплеуху? Раздумья обрываются неожиданной реакцией — ладонь, все еще лежащая на пне, некогда бывшем Юджином Заменом, начинает гореть, тысячи обжигающих игл вонзаются под кожу. Пальцы Полины, переплетенные с моими, раскаляются, а Гарнье, сжавший в поиске прощения девичью руку, валится наземь, отсвечивая белками закатившихся глаз. Через мгновение темнота окутывает и нас двоих. — Никакого уважения к чужому сну, — звучит недовольный голос, который я не слышал больше полувека. — Только удобно устроишься прикорнуть, как то деву в беде спасай, то заставляй хуру семенами стрелять, а гигантские фаллосы цвести. Теперь вот сынку слезы и сопли подтирать придется. — Не сказать, чтобы я скучал по твоему ворчанию, — тьма вокруг расцвечивается мириадами разноцветных нитей, они вибрируют, переливаются, вспыхивают яркими искрами и теряются в бесконечном пространстве, окутывающем нас. Мы эфемерны, лишены тел, но сохранили самих себя — узоры, вплетенные в общую родовую канву. Здесь все краски природы — золото полей и земли пашен, малахитовые переливы листвы и драгоценности первоцветов, льдистый иней заморозков и лазурь неба, отраженного в зеркалах озер. — Разбудил — терпи, — продолжает ворчать мой старик, и оплетающая пальцы нить обжигает колкостью электрического разряда. — Вставай, выспался за тридцать лет, — чертовски остро ощущаю одиночество прожитой жизни и со всей силы вцепляюсь в родовое полотно, требуя вернуть мне часть семьи. Где-то рядом чувствую присутствие Полины, ее нить оплетает меня надежно и властно, отмечая своим господином, чему я несказанно рад. — Как же, выспишься с этой бестией, шипастой Розой. Уйди, Карел, я свое отвоевал. — Лукавите, — вклинивается молодой голос, ярким всполохом пробегая по сплетенным нитям. Искусствовед? Но как он оказался среди повиликовых стеблей? Неужели в пустом третьем семени тоже таилась родовая магия? — Ох уж мне это всезнайство молодых! — бурчит Юджин Замен, и тьма отступает. — Хуже только упрямство стариков, — вторит ему Рейнар Гарнье, без сил сидящий прямо на земле у наших ног. Мир вернулся. Полина стоит, вцепившись в меня и переводит недоуменный взгляд со старика в потрепанном больничном халате, на неудавшегося любовника, смотрящего на нее снизу вверх с улыбкой счастливого пса, выполнившего команду хозяйки и ждущего угощения. — Охренеть! — озвучивает Бастиан Керн общую на всех мысль. — Вы так любую корягу оживить можете? Белая Роза зыркает на него грозно, но в препирательства не вдается, а падает на колени рядом с лукаво посмеивающимся бывшим пнем и принимается его целовать, нашептывая слова благодарности. Я разглядываю худого старика с пронзительными хитрыми глазами, одновременно узнавая отца и отрицая произошедшие с ним перемены. Там, где содранная кора обнажила ствол, на левой стороне лица от виска до подбородка змеится уродливый шрам, как от ожога. Похоже, кто-то снял кожу и не заботился о лечении раны. Сквозь прорехи халата вижу, что и руки, и грудь покрыты такими же шрамами. Садовники постарались на славу, по щепке забирая родовую силу. Старик поднимает руку, чтобы погладить по растрепанным волосам Белую Розу, и я сжимаю кулаки при виде обрубка мизинца. Проследив мой взгляд, отец усмехается и тычет пальцем в Макеба: — А это она постаралась. — Что произошло? — спрашивает Клематис, продолжающая сжимать мою ладонь. Прежде чем ответить, протягиваю руку искусствоведу, помогая подняться. Он благодарно кивает и вот уже мы трое стоим, буквально взявшись за руки, замыкая круг отпрысков Первородной Повилики. Полина охает, вонзается в нас острыми ногтями и погружает в прошлое, где три семени от трех таких разных мужчин были юны и любимы волшебной матерью. * Граф Кохани боготворил свою жену. Для нее он разбил вокруг замка парк, который, несмотря на все старания садовников никак не хотел становиться правильным и ухоженным. Дорожки постоянно зарастали, постриженные с вечера кусты за ночь меняли формы, светлые аллеи тонули в полумраке плакучих ветвей, выхолощенные благородные лужайки стремительно превращались в луговое разнотравье. Но дети и супруга обожали эти заросли, и граф отступил, позволив природе творить красоту по своим правилам. Особенно любила Повилика скамью, в тени старой ивы. Когда-то именно здесь они с Матеушем признались друг другу в любви. Сейчас, качая на коленях младшего сына, женщина предавалась воспоминаниям молодости. Поодаль Виктория и Карел играли в шумные догонялки. Не поспевая за шустрой и более быстрой старшей сестрой, брат присел на корточки и коснулся земли кончиками пальцев. Трава, до этого доходившая девочке до щиколоток, принялась быстро расти, путаясь в подоле платья и затрудняя бег. Повилика легонько топнула и молодые побеги опали, а Карел одарил мать недовольным взглядом. Сестра его, тут же воспользовавшись замешательством, заставила колкую череду отцвести и прицепиться липучими семенами к бархатному наряду брата. — Мама, она испортила мой костюм! — Он первый начал! С жалобами побежали они к Повилике, но та в ответ лишь грозно опалила их разноцветным огнем глаз и вновь переключила внимание на младшего. — Тебе не подвластен, как им, подлунный мир. Но только ты сможешь защитить их от самих себя и от зла, что таится всюду. В твоей сестре — моя жажда жизни, в твоем брате — моя любовь, а в тебе, Маттео, — надежда на спасение души. Береги их и тот свет, что растет в тебе, он — тепло домашнего очага и маяк средь могильной тьмы. Он отыщет сестер и братьев и вернет даже из мрака смерти. Ты — будешь их слуга, и ты же — их господин, покуда вьется единый и неделимый род Повиликовый. * — Все-таки один из нас?! — Полина уставилась на Рейнара так, словно он опять ее предал. — Как я сразу не узнал, сходство ведь поразительное, — Гиностемма разглядывал молодого мужчину как фотограф, выбирающий лучший ракурс для модели. — Вы очень похожи на своего деда, месье Гарнье. Жесты, мимика, интонации, даже эта челка…. — Отец говорил. Сам я его почти не помню. Дед много путешествовал и к нам приезжал редко. Он умер, когда мне было десять. — И в вашей жизни тут же появился богатый родственник, внезапно нашедшийся кузен со связями и безграничной тягой к семейным корням. Ничего подозрительного — обычное везение, — голос Карела сочился язвительной горечью. Мужчина будто не мог простить самому себе недальновидный просчет. Девушка нетерпеливо потянула за рукав, привлекая внимание и требуя объяснений. — Теперь все сходится. Как ты знаешь, одно время я преподавал в Академии вольных садовников. Там был юноша, восставший против системы, нарушивший с десяток правил и забравший у графа кое-что очень ценное. Это долгая история и явно не для нынешнего момента. Кратко — он сбежал вместе с еще одной воспитанницей, а Академия, практически, прекратила существование. Они замели следы, сменили имена, разменяли карту мира на десятки стран. Я потерял беглецов из виду в одном из шумных городков Раджастана. Тот бунтарь — ваш дед, Рейнар. — Что он забрал у дяди, то есть у графа? — Полагаю, остатки сердца и того, что называют семьей. Карел Кохани был его отцом и, стало быть, вашим прадедом. — Жаль, я попкорн не захватил, — Бастиан Керн слушал, оперевшись о древко лопаты. — Вашим историям место на телешоу в рубрике «Семья года» или в садоводческих, вроде «Сад моей мечты». — Молодой человек, не паясничайте, а займитесь тем, что у вас получается значительно лучше орудования лопатой — отнесите меня к вон той живописной группе почивших братьев, — оживший пень Юджин Замен попытался встать, но даже с поддержкой Белой Розы у него ничего не вышло. — Нда, корчевали вы меня варварски, удивительно, как вообще без ног не остался. Полин Макеба сочувственно покачала головой и ласково погладила старика по шрамированной щеке. — Давай, лапушка, помоги забраться на спину к твоему хахелю, не все тебе на нем ездить! Бастиан хмыкнул, одарил воскресшего Пиня кривой саркастичной улыбкой и присел рядом с ним на корточки: — Конь генералиссимуса подан. Куда скакать прикажете? — А он мне нравится, Роззи, — кряхтя и вцепляясь в широкие плечи хирурга, сообщил мужчина. — А поначалу казался лихим и придурковатым чудилой, съехавшим от твоих аппетитных буферов. — Он точно твой отец? — младшая Повилика прошептала на ухо Карелу, чем вызвала на тонких губах мимолетную улыбку. — Что, не тянет на респектабельного джентльмена викторианской эпохи? Клубы Сохо и во времена его молодости были весьма порочным местом, да и мать, даром, что из высшего света, знала толк в развлечениях. Они отлично вписались в эпоху джаза, — мужчина задумчиво смотрел, как старик вскарабкивается на спину кардиолога, но видел явно картины далекого прошлого. Замотав головой, прогоняя непрошенные образы, Гиностемма одобряющее подмигнул Полине: — не ведись на эту браваду, она — проверка на чванство и спесь. Отца всегда бесило высокомерие и лицемерность общества. Жаргонная грубость речи один из способов заставить собеседника показать истинное лицо. Твой крестный отлично справляется. Тем временем Бастиан выпрямился, а устроившийся у него на загривке оратор принялся крутить головой, изучая окрестности: — Я передумал. Давай вон к той эбеновой коряге, кажется, я узнал в ней брата Кипрея. Паршивец должен мне триста фунтов еще со скачек в Донкастере! Малец, поможешь выбить труху еще из одного старого пня? Последнее фраза была обращена к Рейнару, который так же, как и Полина, наблюдал за происходящим с выражением ошалелой растерянности на лице. — Уверен, что собирать старые долги сейчас хорошая идея? — Гиностемма посмотрел на отца с укоризной взрослого, уставшего от детских капризов. — Другого подходящего случая может не подвернуться, тут конец света надвигается! — Юджин не собирался сдаваться, для пущей убедительности пытаясь пришпорить Бастиана коленями. К счастью последнего, ноги старика почти не слушались. — Потрясающий оптимизм. Кажется, ты знаешь, как вернуть наших к жизни? Старший Замен смерил сына насмешливым взглядом: — Общество юной леди превратило тебя в идиота? Три повиликовые ветви привитые к одному пню пробуждают его к жизни. Сейчас наша мисс Колючка заглянет в подноготную суть вон той дружной группы упокоившихся братцев, и мы вместе с этим симпатичным дружелюбным юношей вытащим самых боевых и полезных из могильной тьмы обратно на свет Божий. Верно я говорю, молодой человек? От верховодящего со спины Керна старика исходила настолько заразительная жизненная энергия, что Рейнар счел уместным послушаться. — Возьми, раздай всем, кого разбудите. Пусть примут в случае опасности — первый снег Халлербоса усилит их способности, — Карел дал Гарнье несколько капсул, одну оставив для Полин. Мадемуазель Макеба скривилась от отвращения: — Я тридцать лет была сырьем для подобного дерьма. В жизнь не притронусь ни к одной таблетке! — Это не лекарство, а повиликовый энергетик, — Гиностемма настойчиво протянул ладонь. — Нет! — Белая роза с силой ударила по мужской руке и голубая капсула, подпрыгнув, исчезла в траве. — От всех болезней у меня есть доктор Керн, а с прочим сама справлюсь! Гордо вскинув голову, женщина зашагала следом за ездовым кардиологом и его шумным жокеем. — Готова командовать армией оживших старых пней? — Карел подмигнул, все еще цепляющейся за него Полине. Посреди бесконтрольного, неподдающегося пониманию волшебного хаоса, она держалась его, как единственной надежной опоры. — К этому можно быть готовой? — девушка наблюдала, как тетка, Рейнар и старый Пинь-Юджин колдуют над кряжистой черной корягой, и как узловатые сучья удлиняются, распрямляясь в пальцы, серебристый мох обращается старомодным сюртуком, а бороздчатая, шершавая кора разглаживается в морщинистое лицо. — Дядя Чарли, родовой знак Кипрей, потрясающе живучий, способен вырастить сад даже на пепелище. Забавно, что он был очень дружен с Диктамнусом, к которому даже с тлеющей трубкой нельзя было подойти — рисковал вспыхнуть факелом. У того под сердцем вырос дикий бадьян, он же неопалимая купина. Бедняге приходилось постоянно ходить в перчатках — одно неосторожное касание обжигало обидчика, а старик обладал весьма вспыльчивым, во всех смыслах, нравом. — Гиностемма присвистнул при виде еще одного возвращенного к жизни пня, - да ты и сама скоро убедишься, наша реанимационная бригада выбирает соратников по объему совместно распитого, не иначе! — Вас было так много, а сейчас ты — последний в роду… — Мир щедр на войны и катаклизмы, наши с Бейзилом ветви не принесли плодов, да и граф Кохани приложил немало усилий к регулированию «сорняков». Но, если я не ошибаюсь, твой брат — один из нас. Дитя Повилики и обычного мужчины, выбор любящего сердца. Правда, не припомню, чтобы кто-то ранее мог использовать живого человека вместо клумбы, как сделал парнишка с Роуз, — Гиностемма задумчиво потер переносицу, — возможно, причина в… Договорить ему не дали. Воздух наполнился стрекотанием, похожим на трепетание крыльев сотен стрекоз. Несколько маслянистых капель с тяжелым сладковатым ароматом упали на ладонь Полины. …