Огонь и Лунный свет

      Она во всём виновата сама. Да, именно так. Бросилась на него, будто тигрица, защищая честь его братца, и получила. Он просто не успевать убрать ногу вовремя. Вот и вся его вина. Так Яман успокаивает свою совесть последние несколько дней, которые Ферайе проводит в больнице, а Атеш, забросив все дела, сторожит её. Дома уже уже знают, что они потеряли ребёнка, и особняк становится мрачным местом. Даже Алейна, которая жутко бесилась из-за того, что первого правнука Омеру родит Ферайе, ходит, как в воду опущенная.       Яману же… Яману же вроде и жалко не рождённую, ведь это была дочь его брата, но стоит ему только подумать о том, что Ферайе всё это время обманывала его с Атешем, как красная пелена гнева застилает ему глаза, и он практически удовлетворён тем, как всё получилось.       Яман наблюдает за возвращением Ферайе домой сидя за рулём своей машины. Он собирается ехать на фирму, но тут автомобиль Атеша появляется в поле его зрения, и он ничего не может с собой поделать: ему хочется увидеть бывшую возлюбленную. Атеш выглядит не очень: растрепанный, с бледными лицом и огромными кругами под глазами, он открывает дверь машины и протягивает руку. Ферайе хватается за неё, как утопающий, за круг спасения и Яман морщится от отвращения. Ферайе шатается, зажмуривает глаза и походит на оживший труп. Атеш что-то спрашивает у неё, она лишь кивает, и тогда брат одним слитным движением подхватывает девушку на руки и несёт к дому. Та жмётся к нему, положив голову на его грудь. Яман сжимает руки на руле в бессильной ярости. Ему бесконечно больно видеть это и, одновременно, хочется уничтожить их обоих за то, что они причиняют эту боль ему.       Следующие дни проходят под лозунгом «Оставьте Ферайе в покое». Атеш настоятельно рекомендует всем не трогать его жену лишний раз, сверля семью предупреждающим взглядом во время ужина. Сейчас он чисто выбрит, собран и выглядит отдохнувшим. По мимо воли Яман представляет, как Атеш спит на одной постели с Ферайе, держа её в объятиях после тяжёлой и выматывающей недели, и скрип его зубов можно услышать даже на центральной улице города. Он хочет как-то перебить гадкий привкус у себя во рту и поэтому не находит ничего лучше, чем возразить Атешу.       — Она что, внезапно стала хрустальной вазой, брат? — нагло интересуется Яман, когда Атеш заканчивает свой монолог и принимается за еду. — Не первая и не последняя, кто теряет ребёнка. Еще и по собственной глупости.       Вилка Атеша со звоном падает на тарелку.       Брат поднимает взгляд на Ямана и сейчас ему впервые по настоящему страшно. Кажется, что Атеш вот-вот бросится на него и уничтожит. Вообще, удивительно, что он до сих пор так спокоен с ним. Значит, Ферайе не рассказала, почему упала с лестницы…       — Яман…– практически рычит Атеш, но его перебивает дед.       — Закрой свой рот, паршивый щенок! — кричит Омер Гюльсой на Ямана. — Как смеешь ты говорить так, как будто в произошедшем нет ничего такого?! Это была твоя племянница, придурок, твоя племянница! И девочка, что сейчас заперлась наверху и переживает своё горе — ни в чём не виновата. Это была чистая случайность. С каждой такое может произойти. А ты выметайся из-за стола, бесчувственное отродье!       — Хорошо, дедушка, — цедит Яман. — Всем приятного аппетита.       Яману безумно хочется подойти к Ферайе, заговорить с ней, почувствовать её боль. Но она всё время либо в своей комнате, либо сидит в саду в компании Атеша, уставившись невидящим взглядом в даль, либо вместе с беременной девушкой из Стамбула, которая теперь, кажется, днюет и ночует в особняке Гюльсоев. И смотрит на Ямана волком.       Шанс поговорить с Ферайе с глазу на глаз выпадает в тот день, когда она и её семья собирается в поездку в Стамбул. Братец организовал им питание и проживание, чтобы Йылмазы могли увидеть город на Босфоре, а Ферайе могла отвлечься и хоть немного забыться. Дед и, на удивление, мама горячо поддержали эту идею. Сам Атеш пока остаётся здесь, чтобы разобраться с делами фирмы, а потом должен отправиться вслед за своей супругой. Яман понимает, что теперь надолго потеряет возможность видеть бывшую возлюбленную, поэтому вновь забирается к ней в комнату в старом доме, как вор. Ферайе сидит на своей кровати, прикрыв глаза. При его появлении она вздрагивает, а затем вскакивает и смотрит так, что у Ямана мороз проходит по коже.       — Что ты тут желаешь? — сквозь сцепленные зубы выплёвывает она.       — Пришёл попрощаться с дорогой невесткой, — ёрничает Яман, вглядываясь в её лицо. В нём всё ещё будто нет и кровинки. — Искренне сожалею о твоей потере. Ничего, в Стамбуле, во время этого импровизированного медового месяца, брат может подарить тебе ещё одного ребёнка, не переживай. И ты укрепишь своё положение в семье.       От напряжённости в теле Ферайе не остаётся и следа: она расслабляется, садится обратно на кровать. И начинает смеяться.       Яман смотрит на то, как она в процессе начинает плакать, но всё ещё смеётся, и переживает, не двинулась ли она умом на нервной почве?       — Что смешного я сказал? — гневно спрашивает он, подозревая, что она смеётся над ним.       Ферайе переводит на него взгляд, вытирает мокрое от слёз лицо, и бьёт его словами наотмашь:       — Это был твой ребёнок, Яман. Это была твоя дочь. И ты убил её.       Яман, потрясённый, делает шаг назад, неверяще глядя на Ферайе.       — Нет… Этого не может быть, — мямлит он. — Ты врёшь мне!       — Не вру. В тот день, когда ты уничтожил меня своими словами, я пыталась сжечь себя, не зная о наличии дочери. А потом, когда узнала… Поклялась, что сделаю всё для неё. Но я не смогла! Ты мне не позволил!       — Но, как же Атеш?       — Он предложил помочь мне, чтобы скрыть позор и чтобы папу не ранили пересуды обо мне. Атеш оказался самым чутким, умным и добрым из всех вас, Гюльсоев. И я не искуплю перед ним свой долг до самой смерти.       — Он знал, что ребёнок — мой?       — Да. Но я попросила его не говорить и он согласился, скрипя сердце.       Теперь очередь Ямана истерически смеяться:       — Вы с моим братом всё равно лгали мне, глядя в лицо! Такой весь честный Атеш Гюльсой, не терпящий лжи и ты, моя единственная любовь!       — Иди к чёрту, Яман! Если бы не ты, всего бы этого не было! Хотя нет, я даже в какой-то степени благодарна тебе. Если бы не ты, я никогда не узнала бы Атеша так, как знаю сейчас. И никогда не полюбила его! Да, я потеряла свою дочь и эта боль останется со мной навсегда, но я познала настоящую любовь, которая оберегает, слушает, вдохновляет. И, наверное, мне стоит сказать тебе за это спасибо. Но я не стану. Ты проклятый убийца и ничтожество! Я ненавижу тебя! Я презираю тебя! Я презираю себя, что когда-то любила тебя! Больше не подходи ко мне ни на шаг, иначе, клянусь Всевышним, как бы мне не было жалко Атеша, он узнает, кто виновен в смерти нашей Гёкче. И тогда тебе не скрыться.       Яман мог бы рассказать ей о Боре. О Вурале. О страхе, что он испытывал, когда вёлся на шантаж Джамиле. Но он не делает этого. Ферайе уже всё для себя решила. Он видит её ненависть, слышит её ненависть. Ощущает её. Для них действительно всё кончено. Окончательно и бесповоротно. И если она ещё сможет быть счастлива с его братом, то он, Яман, до конца своей жизни будет ходить с клеймом этого выкидыша на груди. И оно жжёт! Оно так сильно жжёт!       Словно пьяный он садится в свою машину и уезжает прочь. Яман до ночи колесит по городу и окрестностям, стараясь смириться с мыслью, что собственноручно уничтожил своё же возможное счастье. И не может.       Наконец, он принимает решение и поворачивает машину. Его ждёт Вурал Бакарджи.