Зничкино

      Мужчина обошёл дом в поиске местонахождения Василисы. Легко его выдавал разведённый костёр, который виднелся вдалеке. Указанное Серафимой расстояние «рядом» было относительным. Павел шёл навстречу маленькому огоньку, светившему в густой темноте вечера. И чем ближе к нему подходил, тем чётче видел то, что называлось кострищем. Пламя горело в небольшом углублении в земле, было обложено камнями, покрытыми чёрным налётом, видимо, от регулярного использования, и питалось брошенными в него ветками. Василиса сидела перед костром на согнутых коленях, к нему же она протянула руки, но не для того, чтобы согреться — ладони были подняты вверх, туда же, куда улетучивались искорки — к небу. Этот жест, скорее, походил на молитвенный, как и сникшая голова девушки. Закрыв глаза, она шевелила губами, проговаривая слова, но не озвучивая их, не отвлекалась на тихо приближающегося любопытного милиционера. Он боялся потревожить таинство, которое было позволено лицезреть. Арефьев встал неподалёку, опершись спиной на ближайший ствол дерева, и с интересом наблюдал за поклонением божеству. Он помнил, что Василиса рассказывала ему в день их первой встречи. И, подкрепляя уже известное тем, что мужчина видел сейчас, он мог судить о разводимом костре, как о некоем средстве связи со Зничем. То был сопряжённый с верой в него атрибут. Единение с природой очищало мысли, настраивало их на лад поддержания порядка тела и духа. Всё это было невозможно представить без контакта с настоящим наставником — всевышним. Девушка верила беспрекословно, не подвергая сомнению устои, сложившиеся в селе давным-давно, перенимала традиции, внося в них что-то своё, хранила память о прошлом, черпая в нём мудрость. Павел удивлялся тому, как самозабвенно она относилась ко всему, что касалось её веры. Значит, настолько близка она ей была; значит, сумела чем-то зацепить. Не в матери ли, отвергнувшей просветлённую жизнь, Василиса видела антипример? Возможно, не хотела идти по её стопам? И как она относилась к городу? Как бы повела себя, оказавшись там? Медленно распахнув глаза, ворожея столкнулась с изучающим взглядом, направленным в её сторону. Участковый был крайне задумчив и смотрел будто насквозь. Она знала, о чём он мог думать. Не составляло труда его прочитать, ведь, стараясь казаться жёстким и неподступным, он легко раскрывал свои намерения: хотел скрыть колебания и подавить искренность. Это же не должно было быть присуще бесстрастному милиционеру. Полный противоречий, он вызывал у неё снисходительную улыбку, ту самую — только он. Столкнувшись с изменением в выражении лица девушки, Павел отошёл от раздумий и отвёл взгляд в сторону — застукали за разглядыванием. Не дожидаясь приглашения, он подошёл к костру и сел напротив, смотря на Василису через пламя. — Сегодня ты припозднился, — произнесла она и легла на бок, придерживая корпус локтем. — Разговаривал с соседями. Многое узнал. Не услышал почему-то это в первый же день. Всё про тебя мне говорили, про Знича, но ни слова про определённые проблемы, которые беспокоили людей. Неловко было признаться? — спокойно ответил Арефьев, иронизируя без прежнего энтузиазма. — Это то, о чём говорила бабушка — у тебя не получилось бы понять нас, сельских. Ты был в шаге от того, чтобы поверить в магию, но не поддался тому, что со своей позиции можешь назвать искушением. А это всего лишь понимающие, принимающие объятия магии, в которых на всё есть понятный ответ, в которых можно найти желанное утешение. Твоя стойкость не позволила магии объять тебя. Хорошо или плохо — с какой стороны посмотреть. Но не все такие стойкие, как ты, Павел. Кто-то открыл для себя добрые и злые силы, увидел и проклятья, и порчи, — объясняла Василиса. Голос её воспринимался удивительно тягучим, она будто пропевала слова, плывя на каждом с нежной интонацией. — Оттого и не стали люди с тобой делиться своим сокровенным. Сбросили вину на меня, поведали о воле Знича… Но представь, если бы ты был, как и они. Всё сложилось бы иначе. — Да, вероятно, расследование бы зашло в тупик, и я легко согласился бы с версией о самовоспламенении, вызванном неким божеством. Вот только магия, которой вы все тут открылись, и оказалась самой главной проблемой. Василиса потупила взгляд. Павел не ликовал от её молчания, которое мог бы высокомерно приравнять к своей победе в очередном противостоянии реального мира с миром магии. Он замолчал тоже, неотрывно следя за девушкой. Как она ощущала себя в момент, когда подвергалась нецеленаправленному разубеждению? Оставалась ли её вера непоколебимой, такой же слепой — как бы не хотелось её очернять? — Но я разговаривала со Зничем. Он обо всём мне поведал, — сказала колдунья, не растеряв певучести в голосе, к которой добавились ещё и нотки уверенности. «Моя вера крепка» — такой был посыл у этих слов. — Просто так взял и поведал? Может быть, ещё и указал на поджигателя? — спросил Арефьев с флегматичной улыбкой. Она перешла в короткий смех, когда брови девушки поползли вверх. — О чём ты говоришь? Что ещё за «поджигатель»? — Думаю, ты всегда была со мной откровенной. Поэтому теперь я могу взболтнуть тебе лишнего, конечно, рассчитывая, что это не разлетится по всему селу за секунды, как у вас это обычно бывает, — вымолвил мужчина, постепенно сбавляя усмешку до серьёзности. — У меня складывается впечатление, что ваша магия кому-то встала поперёк горла, и он решил выместить своё недовольство известным способом. Это грубо говоря. Ещё не знаю, чем это недовольство было вызвано. И ваша же магия посодействовала поджигателю в том, чтобы скрыть убийства за первородным огнём Знича, — Павел выдержал паузу, а затем добавил. — Что сам Знич по этому поводу говорит? — Он только избавлял нас от болеющих… — отозвалась Василиса, пребывая в недоумении. — Да, ещё и болезнь. Как бы она тоже не послужила очередным поводом для отвода глаз. Не знаю, почему поджигатель не пустил на самотёк заражённых. Боялся, что они вылечатся и «заслуженная» смерть их не настигнет? Всё упирается в неприятие веры одним сельским жителем. Кто он — я до сих пор не выяснил, он хорошо скрывается среди вас. Милиционер впервые рассуждал вслух, тем более — перед подозреваемой. Всех он считал таковыми, несмотря на объективную невозможность некоторых совершить преступление и своё субъективное ощущение. Ловко обставленные поджоги, повлёкшие за собой смерти людей вместе с хорошим «прикрытием» не давали Арефьеву вывести из подозрений даже тех, в ком он не сомневался. Ведь как могла Василиса стать виновницей происшествий? Однако и её списывать со счетов было нельзя, несмотря на особенное отношение. Недоумение девушки Павел встретил равнодушно — лишь внешне. Внутри он уже заготовил фразы для извинений, осознания своей ошибки, поиска компромисса, но высказать их не позволяло дурацкое профессиональное чувство долга. Тишина между молодыми людьми впервые ощущалась тяготящей. — Я же собрался быть нормальным человеком, куда всё это запропастилось в один момент? — подумал мужчина и поджал губы, опять терзаемый виной. — Василиса, извини. Тебе не нужно повторяться о принятии, я всё помню. Ты мыслишь иначе — пусть так. Но происходящее в Зничкино далеко от божественного замысла. Оно не идеально, потому что вполне человечно, — сумел выговорить Павел, помня и то, что он собирался быть вежливым до конца. — Прошу, будь осторожнее. Девушка вздохнула и кивнула головой — не то понятливо, не то удручённо. Арефьев поднялся с места, собираясь уходить. Не было нужды в том, чтобы что-то ещё сказать или сделать. Василиса должна была сама переосмыслить разговор с ним. Уходить участковый собирался, но не сдвинулся с места из-за того, что повёл носом, чувствуя проскользнувший в воздухе запах едкой и неприятной гари, не как от костра в полуметре. Он обернулся назад к дому Серафимы, но тот был в порядке. Правда, всё равно где-то вдалеке тёмно-серые клубы дыма, еле заметные в ночном небе, поднимались к нему и рассеивались. Заподозрив неладное, Павел бросился обратно в Зничкино.

***

      По мере приближения запах гари становился сильнее, становился ярче и оранжевый свет, источником которого было явно не солнце, вдруг взошедшее ночью. Милиционер бежал так быстро, как только мог. Потому и застал он разгоревшееся пламя в доме Бориса ещё не разошедшимся. Огонь дорожкой тянулся от земли под окном и беспрепятственно заходил через него в комнату, стоило догадаться, спальную. Коварные языки облизывали там всё — все легко горящие поверхности, оставляя после себя в результате непоправимые разрушения. — Где вы, люди?! Пожар! — наскоро выкрикнул мужчина, подбежав с главной стороны улицы к дому старика. Вслед за криком округу сокрушили звуки выбивания двери, поскольку она была заперта. Боль казалась ничтожной перед нежеланием воплотить события сна в реальности, допустить смерть человека. После того, как Павел ногой вышиб дверь, он вбежал внутрь, заранее задержав дыхание, и закрыл нос согнутой в локте рукой из-за распространяющегося дыма. Звуки переполоха позади ему не были слышны — треск пожара перебивал их. Ворвавшись в комнату к Борису, Арефьев окунулся в пекло, которое поддувало дальше в дом злосчастное окно, открытое кем-то снаружи. Дед неподвижно лежал на горящей кровати, не предпринимая попыток к спасению. Он спал, если уже не был мёртв… Взвалив его к себе на плечи, участковый трусцой выбежал из дома, на входе столкнувшись с проснувшимися жителями, которые держали в руках вёдра с колодезной водой. По порядку они проходили к спальне и тушили огонь своими силами. Павел выцепил в толпе Семёна Викторовича и велел ему оказать помощь Борису в фельдшерско-акушерском пункте. Будучи в нём, милиционер аккуратно уложил старика на кушетку и вернулся обратно к дому, перед которым гомонили местные. Среди них мужчина увидел даже Василису с Серафимой. С приближением участкового жители стали затихать, видя то, с какой строгостью он на них смотрел. Одна молодая ворожея сжалась под ней и выглядела как нашкодивший подросток, остальные же — как самонадеянные глупцы. — Теперь Знич хотел помочь Борису, по-вашему? Заболел тот — надо было облегчить ему страдания? Да вы и рады были бы бросить человека умирать, — отчитывал толпу Павел, стоя поодаль от неё. — Что же за бог у вас такой, который окна распахивает и бензином всё обливает? — Он пробежался взглядом по толпе, смотря за её реакцией: теперь сникли все, но самые спесивые монотонно шушукались. — Знич вам только застит глаза. Очнитесь: рядом с вами тот, кто устроил поджог — и этот, и все предыдущие. Ошарашенные охи зазвучали среди людей. Теперь свои мысли Арефьев озвучил всем сельчанам, точнее, только ту часть, которая должна была их предупредить, в лучшем случае — заставить одуматься. Василиса уже знала больше них, потому, кажется, и стояла так понуро — для неё слова милиционера не стали новостью, и она по-прежнему их переваривала. Когда атмосфера всеобщего недоверия стала ощутимой, как лёгкий ночной ветер, жители разбрелись по домам, за чем с интересом наблюдал Павел. Так он внепланово обеспечил себя «дозором», пускай и не самым надёжным — теперь местные наверняка друг к другу присматривались. Реакция, пока что, не подводила участкового, он мог вмешаться, если бы что-то в этом дозоре пошло не так. Мужчина вернулся к фельдшеру, чтобы проверить состояние пострадавшего. Тот лежал на койке, не до конца очнувшись. Борис был жив, несмотря на полученные ожоги и угарный газ, что он не мог не вдохнуть. Его грудь порывисто вздымалась в неровном дыхании. Глядя на старика, Арефьев задавался одним вопросом: почему тот пришёл в себя только сейчас от ватки с нашатырным спиртом, а не при виде огня в своей комнате? — Как он? — Ожоги небольшой степени, я их вылечу, бруцеллёз тоже, раз уж лекарство к нам недавно привезли, — с досадой ответил Семён Викторович. — Борис заболел ещё и бруцеллёзом? — Павел понял, чем была вызвана эта досада — фельдшер «недоглядел». — Да. Он должен со всем справиться. — Не сомневаюсь. Откуда же взялась болезнь спустя столько времени? — Не знаю. Может, он её подцепил ещё тогда; может, хранил у себя заражённый продукт в холодильнике. Сам потом всё расскажет. Милиционер кивнул, соглашаясь с Семёном Викторовичем. Такая вера его вполне устраивала — вера в то, что здоровый скоро поправится. Этого момента, конечно, он не остался ждать, ему нужно было осмотреть место преступления, так сказать, по горячим следам. Мужчина вернулся уже в комнату старика в доме, внимательно разглядывая её и ища какие-либо улики. Павла учили тому, что багажом знаний серийного преступника не стоило пренебрегать, но и в то же время не стоило забывать о спонтанности действий, присущей человеку, который погряз в безумном омуте собственных поступков. Такой человек руководствовался не холодным расчётом, а жаждой убийства. Потому он мог запросто наследить при совершении преступления. Сев на корточки, Арефьев разглядывал средних размеров баночку, лежащую на полу недалеко от кровати. Она была обёрнута в тонкую бумагу с надписью, видимо, гласившей о названии содержимого. Карандаш плохо читался, но кое-какие буквы Павлу удалось различить: «а», «р», «н». Ни малейшего понятия, что это могло значить. Надо было встретится с Семёном Викторовичем ещё раз. Обернув в носовой платок улику, участковый подошёл к той части комнаты, которая была вся покрыта копотью. Его интересовало окно, распахнутое настежь. Старая ручка была опущена вниз, значит, оно было закрыто. Тем не менее, свободно проникающий внутрь сквозняк говорил об обратном. — Преступник взломал окно снаружи, пробрался внутрь, использовал неизвестное лекарство, видимо, для того, чтобы усыпить жертву, пользуясь этим, далее он облил всё в комнате бензином, вылез, как и залез, зажёг искру и был таков, — выстраивал предполагаемую картину милиционер, обводя взглядом помещение. — Неизвестное лекарство… В селе лекарствами располагает один человек. После выдвинутого предположения с фельдшером захотелось встретиться ещё больше. И, не медля ни секунды, Арефьев отправился к нему на рабочее место. Тот до сих пор корпел над пострадавшим и удивился повторному визиту милиционера. Отойдя к столу, Павел поставил на него банку и развернул края платка, демонстрируя предмет Семёну Викторовичу. — Что это? — задал вопрос участковый, опершись на край стола. Видимо, фельдшер, тоже зацепился взглядом за буквы, и они вместе с внешним видом банки заставили его вспомнить. — Это аерран, средство для общей анестезии, аналог хлороформа. Где ты его откопал? — В комнате у Бориса. Не Вы, случаем, обронили? Лезгунов обомлел от услышанного. Он смотрел на Арефьева, ошарашенно подняв брови и выпучив глаза. Выражение лица так я кричало: «Я?!» — Полкан, да ты чего? Зачем же мне это… Я ни в коем случае не… — пустился оправдываться Семён Викторович. Павел воспринял это спокойно. Он не списывал со счетов фельдшера, несмотря на то, что тот не смог бы чисто физически скрыть свои эмоции — такой он был человек. Как и не списывал со счетов Евгения. Сейчас он подозревал их обоих. Первый имел постоянный доступ к лекарствам, и «пропажа» оного могла лежать на его совести. У второго же под рукой всегда был бензин. Поэтому, кто у кого что украл, предстояло выяснить. — Вам это незачем, но банка-то Ваша, — проговорил мужчина, скептично скрестив руки на груди. — Стащили её, значит! — Покажете, где она стояла? Всем своим видом Семён Викторович пытался передать собственную же невиновность. Он зашёл в соседнюю комнату и склонился над одной из тумб, где должно было стоять изъятое лекарство. Однако вместо него там стояла небольшая канистра, некогда наполненная предположительно бензином. Старик плавно выпрямился и взглянул на участкового так, будто тот был его палачом. — Полкан… Я не знаю, как ещё тебя переубедить… — молвил Семён, пока на его виске выступала испарина. Павел отрешённо отвернулся от него — безысходность фельдшера вызывала жалость и не давала здраво мыслить. Глядя в окно, мужчина вспомнил, что оно не закрывалось вплотную и поддувало. Он подошёл к нему и дёрнул на себя безвольно висевшую ручку, которая, опять же, окно должна была держать закрытым. Под действием участкового ставни передвинулись в помещение. И он, недовольно нахмурившись, сделал для себя пару выводов. — Я Вам верю. В этом хотите меня переубедить? — отозвался Арефьев, повернувшись к недоумевающему Семёну Викторовичу. Чтобы попасть в фельдшерско-акушерский пункт, ему было незачем взламывать окно, поскольку он пользовался ключами. Возможно, старик через избыток улик планировал создать путаницу. Однако таким же образом взломанное окно в спальню Бориса являлось несостыковкой, не дающей обвинить Семёна Викторовича. Может, он и являлся первоклассным взломщиком, но уж точно не спортсменом, который смог бы забраться через окно в дом, а потом так же из него выбраться. В попытке перебросить подозрения на другого, Евгений лишь усугубил ситуацию. Опять же: спонтанность действий, а не холодный расчёт. Её можно было объяснить приездом милиционера, который явно нарушил намеченный план молодого человека. — Полкан, ты меня чуть до инфаркта не довёл, — сказал Семён Викторович, усаживаясь на стул и выдыхая. Он провёл тыльной стороной ладони по лбу и вискам, вытирая пот. — У Вас есть мел? В ваших условиях, наверное, резоннее иметь в виду кормовой. Или присыпка? — поинтересовался Павел, садясь за своё свободное место. — Кисточка с предметным стеклом? — Всё найдётся. Только насчёт кисточки не знаю. — Вы поищите, это важно. Семён Викторович обеспечил участкового прямоугольным кусочком стекла и детской присыпкой. Недолго побегав по улице, он раздобыл кисточку, ко всему прочему. Вернувшись на стул рядом с Павлом, фельдшер стал наблюдать, не скрывая своего любопытства: — Что это ты делаешь? — Снимаю отпечатки пальцев, — ответил милиционер, сконцентрировавшись на кропотливом занятии. Он высыпал совсем немного порошка на поверхность банки и кисточкой его растёр. Белая пудра отобразила рисунок, оставленный на стекле, к которому прикасалась когда-то чья-то пятерня. — Теперь приложите палец на предметное стекло Вы. — Ты же верил мне пять минут назад… — Это на всякий случай. Семён Викторович послушался Арефьева. Он приложил свой большой палец к стеклу, и с предоставленным отпечатком участковый проделал ту же процедуру. Изучив следы, мужчина не обнаружил в них сходства. Вмиг всё стало понятно. Он подошёл к тумбе, где стояла канистра, достал её оттуда и собрался наведаться ко второму и уже единственному подозреваемому под предлогом возвращения «украденного». — Семён Викторович, больше ни к чему не прикасайтесь, пожалуйста, — напоследок бросил Павел и ушёл. К дому Евгения он подходил, по-прежнему размышляя над расследованием, но теперь вставляя в него фигуру механика: тот был достаточно молод, чтобы проникать в чужие дома, имел в своём распоряжении множество инструментов, в которых мог найти один подходящий для взлома. В голове не укладывалась лишь его мотивация. Он не разделял мировосприятие местных, как и участковый? Но его отец, Николай Александрович, ведь тоже, якобы, столкнулся с мистикой — лешим… Столкнулся, да кажется, не по собственному желанию. Теперь Павел догадывался, в чём крылось дело. Оказавшись у дома, он постучал в дверь не слишком требовательно, чтобы не выдать своих намерений раньше времени. Через минуту Евгений открыл милиционеру и, застав его у порога дома со своей канистрой, удивился. Честно ли? — Это у Вас, кажется, пропало — нашёл у Семёна Викторовича, — вымолвил Арефьев, проследив за направлением взгляда молодого человека. — Да, правда. Неужели он виноват? — заговорил тот с умело незнающим видом. — Возможно. Улики указывают на него. На месте преступления я нашёл следы взлома. Эти же следы надо найти у Вас — всё-таки канистру Семён Викторович забрал как-то без Вашего согласия. И если бы Вы её отдавали, то точно бы мне сообщили о том, зачем она могла пригодиться простому фельдшеру, — Павел тоже притворялся дурачком. — Да… Конечно… После этого Евгений открыл гараж для милиционера, тот поставил канистру в место, где они стояли все, отметив, что их было не мало — пять в сумме. Затем мужчина приступил к поиску следов взлома, зная, что найти он их нигде бы не смог ввиду их отсутствия. Время, что он тратил, на первый взгляд, бестолково, было выделено для поиска предмета, с помощью которого сам Евгений взламывал окна снаружи. На неопрятный верстак, заваленный инструментами, Павел обратил внимание вскользь, но сделал он это не единожды, ссылаясь на тщательность проверки. Там он обнаружил стамеску, у которой стальное режущее полотно было в кусочках облезшей краски. Зафиксировав её в памяти, участковый подошёл к Евгению, растерянно разведя руками. — Странно: следов взлома нет. — Может быть, Семён пробрался в гараж, пока он был открыт и пока меня не было внутри, — отозвался механик, веря в то, что он уводил расследование в нужное русло. — Может и так. Продолжая говорить об уликах: я нашёл на месте преступления склянку с лекарством, которое Семён Викторович использовал вместо хлороформа, давно ушедшего из медицины. На ней остались его отпечатки пальцев. Ещё не снимал их, сейчас пойду, — деловито объяснял милиционер. — Опять же, всё указывает на него, но на всякий случай, Вы, Евгений, тоже подошли бы сдать свой отпечаток. — Хорошо… — ответил тот и кивнул головой. Его маска постепенно исчезала, разрушалась из-за внутренних переживаний о скором раскрытии. Павел оставил Евгения и ушёл. Он сделал так, осознавая, что если бы совесть молодого человека была чиста, он бы уже видел седьмой сон у себя в постели и наутро пришёл бы с показаниями. Однако всё складывалось совсем иначе. Поэтому, опираясь на бессчётный «всякий случай», Арефьев зашёл домой за портупеей и кобурой с пистолетом, оставленном среди личных вещей ещё в первый день с надеждой на то, что он бы не пригодился. И если бы преступник собрался бежать… Это было бы сразу пресечено. Закрыв калитку от дома Семёна Викторовича, Павел только повернулся, чтобы пойти в фельдшерско-акушерский пункт. Он увидел изо всех сил приближающуюся Антонину. Она пыхтела и тревожно размахивала руками, желая что-то произнести, но не имея возможности из-за одышки. — Что такое? — спросил участковый, сократив расстояние до старушки. — Павел Константинович… Там Женька… Зачем-то в лес побежал!