Мужчина открыл глаза. На улице по-прежнему была ночь, непроглядная темень. Её оттенок воспринимался, как неестественно чёрный, сравнимый с глубоким чёрным цветом обсидиана. Вездесущ этот мрак не был — сквозь него пробивались тусклые лучи света от неизвестного источника. Они попадали и в помещение через окно, потому Павел с любопытством поднялся с дивана, чтобы пойти разобраться в природе странной ночи и свечения в ней.
Как только участковый вышел на крыльцо, он обомлел от увиденного: дома, что тянулись вдоль колеи и уходили к дороге, полыхали неистовым огнём. Языки пламени, казалось, дотягивались до самого неба, если сплошь тёмная бездна наверху являлась им. Пламя поглотило постройки целиком, отчего среди его яркого оранжевого пекла были видны лишь их очертания.
Арефьев без колебаний ринулся в сторону горящих домов с желанием спасти хоть кого-нибудь из жильцов. Бег давался ему тяжело и проходил словно на одном месте — всё из-за невидимого груза, прикованного к ногам. Не видя ни одной живой души, мужчина слышал душераздирающие крики и плач. Бессилие перед разворачивающимся разрушением поселило в душе мужчины панику. В этом аду он был ни на что не способным ничтожеством.
Жар обжигал кожу, дым — лёгкие, громкие звуки треска сгоревших конструкций и переполоха эхом отдавались в ушах. Павел кричал о помощи, но его голос был всего лишь шёпотом в ночи, объятой беспощадным пламенем.
Участковый почувствовал на себе знакомый испепеляющий взгляд и обернулся к нему. Смотрел на него с ненавистью и отвращением незнакомец, чей силуэт был виден вдалеке. Он стоял посреди улицы, дома которой тоже в один миг загорелись как спички. Все до единого. Неизвестный упивался агонией села и безысходностью, что испытывал Павел. Однако тот воспротивился угнетающим чувствам и бросился к смотрящему. Мужчина преодолел расстояние до него за секунду, но схватить всё равно не мог. Он преследовал недоброго незнакомца, бежал изо всех сил за его смутной фигурой. Никак не получалось догнать.
Огонь вокруг незаметно стал повсеместным, будто Арефьев попал в огненное кольцо, из которого не было выхода, в котором погоня длилась бесконечно. Оранжевый свет пламени стал невыносимым. Оно поглотило абсолютно всё, даже тьму, заменив её своим нестерпимым белым светом. Больше не в силах смотреть на него, Павел зажмурил глаза и плавно открыл их вновь.
На улице светило солнце, чьи лучи попадали в помещение через окно так некстати прямо на лицо мужчине. Он недовольно сощурился и сел на диване, протирая глаза.
— Ну и сон… — Арефьев увиденным был потрясён, пусть и вяло.
Потрясён он был конкретно тем, что сон происходил словно наяву. От огня и дыма действительно тяжело дышалось, как и от паники, сдавившей грудь. С чего бы милиционеру снилось подобное — что-то близкое к реальности, даже ощутимое, и в то же время нет? Ведь сон — это переработка проблем, поставленных в течение дня. Павел как раз очень часто думал о пожарах, поэтому их и увидел, думал о взгляде, но не знал, кому из местных он принадлежал. Поэтому всё это ему и приснилось, украшенное разыгравшимся воображением. Надо сказать, что поработало оно отлично, раз мужчина по-прежнему отходил от шока.
День надо было как-то начинать, несмотря на не самые приятные мысли. Участковый лениво потянулся и вслед за тем оделся в похожие спортивные вещи, заменив синие штаны чёрными, серую майку — белой футболкой. Развешанные на улице он занёс в дом, аккуратно свернул и положил в сумку. Сел за завтрак вместе с Семёном Викторовичем, который проснулся, на удивление, позже.
— Давай сегодня тебе кабинет обставим что ли? — предложил фельдшер, захлюпав чаем.
Арефьев посчитал это предложение хорошим. Изначально он ехал сюда с мыслью об отсутствии удобств для работы, собственно их и не увидел, но теперь не знал, были ли они нужны ему вообще. Здесь работа оказалась не такой, какой себе её представлял милиционер. Она проходила зачастую как раз в полевых условиях, требовала оперативности, а не кропотливого оформления бумаг. Так что и необходимы ли были эти жалкие стол со стулом на самом деле? Если только ради формальности. В фельдшерско-акушерский пункт местные наверняка не шли, зная, где им точно бы удалось найти фельдшера. Там принять нуждающихся в помощи он мог в крайнем, безотлагательном случае. Потому причин засиживаться на работе у него не было.
Подобный распорядок Павел приписывал и себе: если что-то бы произошло, он моментально отправился бы к месту произошедшего, если же с кем-то надо было наедине «поговорить», он мог использовать свою часть ФАПа, а если кому-нибудь надо было по-человечески помочь — своё место жительства участковый не скрывал. Оформление личных дел, проверка состоящих на учёте казались смешными занятиями в рамках того, что происходило в Зничкино. Обход территории с лесником не представлялся возможным — тот выжил из ума. Урегулирование бытовых конфликтов и, что хуже, расследование возможных уголовных дел здесь стояло на первом месте, как и их недопущение посредством донесения информации о том, что делать хорошо, а что — плохо.
— Давайте, — заключил милиционер. Допив чай с Семёном, он отправился с ним же на улицу.
Тот захватил с собой связку ключей, которая понадобилась для того, чтобы открыть заброшенное здание дома культуры.
Внутри спёртый воздух сразу ударил в нос, невозможно было отделаться от ощущения, что в него при каждом, даже малейшем вдохе, клубками залетала пыль.
— Почему Вы решили оставить клуб в запустении? — спросил Павел, оглядевшись в помещении.
— Да в нашей ситуации им пользоваться уже ни к чему, — исчерпывающе ответил Семён Викторович и повёл за собой участкового. — Когда ещё кто-то у нас жил, тут работали люди, устраивались праздники и собрания. А с пожарами всё забросилось.
В соответствии со словами фельдшера участковый наблюдал признаки некогда идущей здесь работы — в доме культуры два кабинета оставались нетронутыми, в них всё стояло на своих местах и просто пылилось; для праздников в главном зале имелась маленькая сцена, а для собраний — множество стульев по периметру, неизменно в толстом слое пыли. Но теперь снова настала пора воспользоваться застоявшимися без дела предметами.
Павел с Семёном Викторовичем разбирали стол от бумаг, чтобы затем его перенести в фельдшерско-акушерский пункт. На тщательном разборе, конечно, из них двоих настоял первый, ведь бездумно откладывать в одну большую стопку сведения о Зничкино, не ознакомившись с ними, было опрометчиво. То были программы мероприятий, проводимых в те или иные красные дни календаря, и отчёты по ним, они носили больше лекционный характер с вкраплениями диалога, поскольку аудитория в селе не охотливо относилась к активным развлечениям по понятным причинам. К ним прилагались фотографии — цветные, уже проявленные.
— А кто эти люди? — поинтересовался Арефьев, указав на не встречавшихся ему ранее. В целом он догадывался, кем они могли быть — решил только подтвердить догадку.
На снимке стояли трое примерно одного возраста — в области сорока пяти: женщина с химзавивкой, мужчина с аккордеоном и другой, в очках с толстой роговой оправой; все довольно в строгой одежде, не отличающейся пёстрыми цветами.
— Это вот наши культработники, — без какого-либо пренебрежения вымолвил Семён Викторович, подойдя взглянуть. Напротив, его голос передавал уважение, вскоре сменившееся сожалением. — Елена Игоревна, Роман Дмитриевич и Василий Феликсович. Пожар унёс их вместе с семьями.
Милиционер сочувственно кивнул, в то время, как в голове прикидывал число жертв поджигателя — уже больше пяти человек.
— Сможете рассказать про них поподробнее? — Павел постарался сделать звучание вопроса как можно аккуратнее. Всё крылось в мелочах: добавленных им мягких приставках «с» и «по», настоящей интонации вопроса, предполагающей выбор, а не его иллюзию.
— Елена Игоревна с мужем в Зничкино иногда приезжала из города, но потом решила тут поселиться, когда её сократили на работе. А мы ей предложили должность, близкую к профессии. В доме культуры как раз женской руки не хватало. Роман Дмитриевич, наш музыкант, жил здесь сначала с матерью, потом один остался с её хозяйством. Ну и Василий Феликсович, тоже коренной, считай: семья у него в Зничкино большая была, всегда у них что ни день рождения у кого-нибудь, то все родственники съезжались — знало об этом всё село. Родители умерли, оставить их дом пустым не смог — перебрался сюда с женой, — рассказывал фельдшер, периодически вздыхая.
Участковый внимательно его слушал, представляя этих людей наяву, в обычной жизни села; представляя знакомство с ними в день своего приезда. И при мысли о постигшей их участи на самом деле становилось не по себе.
Но если бы Павел руководствовался в работе исключительно чувствами, он бы не продвинулся в расследовании так далеко за столь короткий срок. Они были отодвинуты на второй план. Но не вопросы, которыми мужчина уже целиком и полностью был поглощён: два коренных жителя Зничкино — они тоже верили в мистику? А приезжие, такие же, как он — готовы ли они были смириться с иной верой, принять её? И почему именно они были выбраны поджигателем, как и семья Алексея? Вероятно, чем-то не угодили, настолько, что выходом из конфликта этот человек посчитал убийство.
— Немыслимо, — не сдержался Арефьев, произнеся на выдохе. Семён Викторович понимал, к чему могло относиться это слово, подкреплённое озадаченным выражением лица милиционера. Он развёл руками. — Полагаю, к ним, как культурным работникам, все относились хорошо? — продолжил Павел.
— Конечно, они скрашивали наш досуг, организовывали праздники. В Зничкино правда чувствовалась жизнь.
Слух Арефьева крепко зацепился за эти слова. Без одной важной составляющей Зничкино стало бесцельно существовать, неуклонно стремясь к вымиранию. Бесцельно существовал и Павел. Оттого судьба села ему действительно была небезразлична. Он хотел исправить положение вещей — существование превратить в нечто, похожее на жизнь — и для самого себя, и для Зничкино.
— Понял. Извините, что нагнал грусти, — вымолвил участковый, откладывая бумаги с фотографиями.
— Не извиняйся. Эта грусть естественная — думая о прошлом, невозможно не подумать о будущем, которому теперь не случиться, — ответил фельдшер. — Ладно, — он махнул рукой, — потащили стол, Полкан.
Арефьев кивнул. Он взялся за один край стола, Семён Викторович — за другой, и вместе, не торопясь, они вынесли его из клуба; как надо разместили в пункте и рядом поставили стулья, за которыми сходили обратно.
Мужчины со стороны наблюдали за тем, как выглядел кабинет участкового. Как и было обещано фельдшером — по-людски, пускай и предельно скромно.
— Ну ты сядь, попробуй, — довольно произнёс Семён Викторович, взглянув на Павла, которому в душе сделать это не терпелось. Он размеренно подошёл к столу, сел за него и, положив на него руки, сцепленные в замке, посмотрел на старика.
— Что-то случилось, Семён Викторович? Присаживайтесь, докладывайте, — сказал Арефьев, указав на свободный стул рядом. У фельдшера вызвало сиплый смех то, как вжился в свою профессию мужчина.
— Если как-нибудь правда приду к тебе «докладывать», не обижайся на смех — рефлекс, — проговорил фельдшер через улыбку.
Павел хмыкнул и повернул голову к полузакрытому окну. Он помнил, что то не закрывалось вплотную — с этим надо было тоже разобраться при обустройстве кабинета. Позже.
Милиционер поднялся. Теперь с наличием места работы следовало бы выработать и её график. В Зничкино, конечно, и это выглядело необязательным. Павел последние дни работал постоянно, если учесть то, что его голову не покидали мысли о расследовании, в котором он решительно продвигался вперёд. Не имея глубоких знаний об огне, не имея под рукой какого-либо оборудования, что-то ему всё же удалось обнаружить. Вопрос в том, как потом найденную информацию вписать в рапорт? «По лично сделанным выводам»?
Поэтому, желая получить больше сведений о людях, чьи жизни унёс умышленный поджог, Арефьев, предупредив о своём уходе Семёна Викторовича, снова отправился по соседям.
***
Беседу с соседями Павел планировал провести так, чтобы она не походила на допрос слишком явно. В первый день к ним он пришёл, представившись новым участковым, а сегодня вдруг начал расспрашивать о погибших — сложить два и два не составляло труда. Из-за этой простой математики милиционер был вынужден уступать в моменты, когда жители не хотели чем-то делиться с ним.
Стоит ли говорить, что самой словоохотливой оказалась Антонина? В этот раз Арефьев решил разговор с ней оставить напоследок после того, как собрал крупицы информации у других. Он прибегал к использованию не самого достоверного источника, такого же ненадёжного, как и мистика. Всего лишь сплетни, не факты, и вновь — отчасти правдивые. Возможно или скорее всего, Павел разговаривал или с колдуньей, или со сплетницей для того, чтобы полученные от них сведения применить только как почву для собственных размышлений. И то, что поведала Антонина действительно заставляло задуматься.
— Жена с мужем, муж с женой. И в свои сорок лет без детей. Нормально? Холостяк — без жены. Не знаю, правда ли им так нужна была работа, родительский дом или хозяйство, как Вы говорите, но заполнить пустую жизнь — это точно, — говорила женщина, пригласив мужчину в дом ради бытовой помощи: лампочку вкрутить, ножку стола подкрутить, постиранный тюль развесить. Помощь за информацию — выглядело справедливо.
— Заполнить пустую жизнь — Вы имеете в виду, что у кого-то из них не было детей, а у кого-то — второй половинки? — спросил участковый, не отвлекаясь от текущего занятия — замены лампочки.
Глядя за его работой, старушка отвечала:
— Ну конечно!
— Их это правда так беспокоило? А в Зничкино что, они рассчитывали лучшую жизнь найти?
— Всё верно Вы говорите, Павел Константинович. Про Ромку мне ещё его мать рассказывала. Красивый, толковый мужчина — отчего же только женщину до сих пор не нашёл? Сглаз это, да и только.
Арефьев изменился в лице от услышанного, но постарался своё изменение скрыть. То, какими красками заиграл разговор, его начало не устраивать. После ходившего слуха о мертвяке становилось сложно воспринимать всё то, что отсылало к магии.
— А у остальных? — задал милиционер вопрос в продолжении темы.
— Проклятье ж на бездетность!
Павел понятливо промычал, силясь не начать спор прямо здесь. Его разум, безусловно, видел ситуацию иначе, под рациональным углом: нежелание Романа Дмитриевича искать кандидатуру на место в своём сердце могло быть вызвано его заинтересованностью в других сторонах жизни — в той же музыке. Да и его мать не подумала о том, что, в случае нахождения таковой, мужчине пришлось бы делать выбор? А если без него — разорваться на двоих? Бездетность в двух разных семьях можно было объяснить их схожим нежеланием заводить детей вовсе — это большая ответственность, которую бывает сложно принять даже в сорок лет. И та же бездетность могла быть объяснима простым бесплодием, не проклятьем, на которое легче всего было злиться из-за собственного безвластия.
Арефьев допускал то, что в проклятье и сглаз верила Антонина. Но как же дело обстояло с людьми, всему этому подвергнувшимися? Догадывались ли они сами о подобном?
— Они все пытались с этим что-то сделать? Излечиться…например? — уточнил участковый, переходя к починке ножки стола.
— Конечно. Вот за тем сюда Елена Игоревна и приехала, Василий Феликсович — остался здесь жить и Роман Дмитриевич тоже.
— Выходит, они тоже верили во всякую чушь. Были готовы принять за правду сглаз и проклятье, от которых пытались излечиться. Они думали о том, что могли бы найти реальное лечение в городе? Вторую половинку — выбирай не хочу. Попробовать вылечить бесплодие, если нет — взять ребёнка из детского дома? Вероятно, я говорю так, даже не подозревая, через что пришлось пройти этим людям. Но найти выход в магии?.. Последнее утешение для них? — размышлял Павел, пока подкручивал болтики.
От Антонины не прошло мимо молчание милиционера, однако что-то сказать она не решалась — зачем, если понимала, что ничего бы не изменила?
— Роман Дмитриевич и Василий Феликсович были знакомы с верой в Зничкино давно, а Елене Игоревне, как женщине, полагаю, не составило труда в неё поверить. Итак, возвращаясь к тому, что поджигатель использовал магию против них самих… Что ему не понравилось в этих отчаявшихся людях, которые впоследствии и без того столкнулись с болезнью, требующей настоящего лечения? — продолжал мыслить Арефьев, занявшись занавесками. Далее он заговорил. — Скажите, отчего же людей со сглазом и проклятьем постигла такая участь? Они желали так излечиться — путём избавления?
— Заразились они болезнью, значит, не суждено было всё наладить. И Знич их участь, как раз, сделал самой лёгкой.
— Человеческий фактор и поджигатель, — в голове для себя интерпретировал Павел и кивнул головой.
Последний штрих над тюлем — и мужчина спускается с комично маленькой, но не дрогнувшей под его весом табуретки. Он обменялся благодарностями с женщиной и вернулся на улицу.
Обход соседей и беседа с Антониной вновь заняли слишком много времени. Арефьев наблюдал за небом, окрашенным в пурпур, уходящий вместе с закатным солнцем; слышал пробуждение ночной живности: исполняющих протяжные колыбельные сов, воющих волков, громко квакающих в глубине леса озёрных лягушек.
Изумительной красоты небо отражалось в вечно строгих, задумчивых карих глазах.
В подобные моменты Павел мог согласиться, что магия существовала — не зависящая от человеческой воли, стихийная.
Думая о магии, участковый вспомнил того, с кем ещё не обсуждал погибших сельских жителей. Того, кто был мастером в сглазах и проклятьях, кто был в силах их излечить своими громкими речами.
***
Милиционер по памяти дошёл до дома ворожей. Представлялось немало случаев, чтобы запомнить дорогу. Лесная опушка, озеро, чаща с оберегами, сам дом. Оказавшись рядом с ним, Павел постучал в дверь, и вскоре открыла ему Серафима. На удивление, сейчас её хотелось видеть больше, чем Василису.
— Здравствуйте, — произнёс мужчина с доброжелательной интонацией, но без какой-либо мимики.
— Здравствуй-здравствуй. В гости или за Васькой? — сразу перешла к делу старушка, вызвав усмешку со стороны: будто Павел сюда ни за чем другим не приходил.
— В гости. К Вам. Поговорить нужно, не против?
— Ну заходи, поговорим.
Женщина открыла дверь для участкового пошире и впустила его внутрь дома, пригласила сесть за столом, сама она занималась уборкой — протирала пыль, подметала.
— Вы с Василисой как-то разделяете Ваши…знания? Всё-таки Вы её многому научили, наверное, она должна во всём опираться на Вас, — поинтересовался Арефьев, удобно расположившись на скамье благодаря опоре в виде стены за спиной. Он приступил к допросу издалека, так же скрыв его за обёрткой беседы.
— Молодёжь всегда открывает что-то новое даже в тех знаниях, которые считались неоспоримыми долгое время. Я ведь не хотела сделать её изначально похожей на себя, поэтому и не иду против её новизны, — объяснила Серафима.
— Хорошо. Тогда у меня следующий вопрос: консультировали Романа Дмитриевича, Елену Игоревну и Василия Феликсовича Вы или Василиса? У кого знаний в области сглаза и проклятий больше?
Бабушка отвлеклась от уборки и бросила в сторону Павла недоверчивый взгляд с прищуром.
— Как же быстро ты обо всём узнаёшь. И не от самых приятных людей, — вымолвила старая колдунья, отставив метлу в сторону. Присаживаясь напротив милиционера, она продолжила говорить. — На Ваську не думай ничего, я сама со всеми разговаривала. Со всеми перечисленными и вообще со всеми. Рано ей ещё о людях судить и их проблемы решать, только с тобой она о чём ни попадя болтает.
— И знали бы Вы, насколько точна она в этом «ни попадя». Не недооценивайте её, — вклинился участковый в защиту Василисы. — Но речь сейчас о Вас. Выходит, Вы были в состоянии решить чужие проблемы? Не отрицаю, что на своём опыте у Вас бы это сделать получилось. Вы посоветовали всем тем остаться в Зничкино, так?
— Так. Чем ближе к природе, тем больше шанс на очищение. Потому что здесь у нас нет никакой грязи, никаких соблазнов; нет людей, которые могут из-за грязи и соблазнов навести сглаз или проклятье.
— Я понимаю: Вы посоветовали людям остаться в селе из лучших побуждений. И наверняка не ожидали, чем их пребывание тут кончится. Так разве Знич, на Ваш взгляд, способен забрать свои творения, которые встали на путь очищения?
— Способен, если посчитал это нужным. Кто мы такие, Павел, чтобы рассуждать о действиях всевышнего? Жалкие сошки.
Арефьев отрицательно кивнул головой.
Диалог с Серафимой шёл плавно, своим чередом, даже без толики сарказма, иронии, издёвки. Милиционер говорил с колдуньей серьёзно, как и она с ним, оттого царило между ними необычайное спокойствие, найденное в точках соприкосновения.
— Простите, Серафима, не хочу снова Вам грубить, но Вы ошибаетесь. Селу не чужды грязь и соблазны. Раз уж Вы говорили абсолютно со всеми, наставляли всех тех, кто к Вам приходил, то должны понимать, кого я имею в виду. И, осмелюсь предположить, виноваты в произошедших пожарах простые люди, которые, как раз, окунулись в грязь и соблазны. Не Знич, чью волю Вы пытаетесь оправдать. Не буду переубеждать Вас, топор войны мы уже зарыли. Только помогите мне разобраться в том, кто мог пожелать зла сельским жителям? Вы же только «за», чтобы в селе царил порядок.
Старушка вздохнула и отвела взгляд в сторону. Ей было тяжело. Тяжело рассматривать, пускай даже временно, происшествия в призме реального мира с причинно-следственными связями, с предпосылками, с обстоятельствами, созданными рукой человека. Тяжело смириться с тем, что Зничкино оказалось не идеальным вариантом для очищения, в котором всё-таки находилось место для человеческих дрязг.
— Я не знаю, Павлик. По правде говоря, все были объединены одной верой — первое время в сглазы, проклятья, приметы. Потом и верой в Знича. Пожелал нам зла тот, кому всё это встало поперёк горла. Но ни один ещё своего недовольства явно не выразил. Всем проблемы я трактовала со стороны магии, возражений не было.
— У семьи Алексея тоже были какие-то проблемы?
— Нет, не припомню.
— Так. Тогда давайте разберёмся, кто приходил к Вам за помощью в решении проблем до начала пожаров.
— Ромка — сглаз, Елена, Василий — бездетность, Иван — мертвяк, Николай Александрович — леший, Антонина, Валька, Степан — кошмары. Остальные с болями приходили, я дала травы заваривать.
— Семёну Викторовичу тоже?
— И ему.
Участковый задумчиво прикусил нижнюю губу и скрестил руки на груди — в такой позе лучше думалось над пазлом, что по-прежнему не складывался. Помощью Серафимы пользовались все до единого, как и её советами. Может быть так, что помощь и советы ненароком стали причиной недопонимания, конфликта; обернули ситуацию не во благо и привели к неоднократным пожарам? Вины старушки здесь не было — зачем ей устранять тех, кому она пыталась помочь? Резоннее, скорее, устранить её за неэффективность выписанных рецептов счастья, как бы недобро это ни звучало.
Мужчина раздражённо цокнул. Он всё ещё не мог выявить самое главное — мотивацию поджигателя. Ответ был где-то рядом, однако понять его никак не удавалось.
— Ладно. Спасибо Вам, Серафима. Извините, если что-то опять не так сказал, — вымолвил Арефьев, переведя взгляд на женщину, та сделала то же самое и даже слегка улыбнулась.
— Пустяки, Павлик. Обращайся, если нужно.
Глаза зацепились за эту улыбку, а уши — за дружелюбную интонацию. Что это вдруг? Бабушка уже была готова смириться с тем, что участковый совал нос не в свои дела? Всё-таки он обсуждал с ней вещи нешуточные, и если она правда осознавала, что в селе завёлся злоумышленник, виновный в пожарах, а не Знич, на которого тот скинул свою вину — становилось приятно.
— А где Василиса?
— Недалеко от дома у кострища, можешь пойти посмотреть.
Удивлённый, Павел так и сделал. Девушка жгла в лесу те самые костры, о которых в первый день говорил фельдшер. Как она умудрялась делать это так аккуратно, раз лес был до сих пор цел? Предстояло увидеть воочию.
