Зничкино

      Арефьев в очередной раз решил проверить способности Василисы. Во время их беседы его как всегда посетила мысль по своему содержанию, наверное, навязчивая, связанная с профессиональной средой. Раз уж Василиса могла заглядывать в будущее, то ей не составило бы труда заглянуть и в прошлое. Мироощущение девушки определённо было иным, так что и почувствовать на месте происшествия она могла то, чего не чувствовал обыкновенный мужчина. Правдивость её слов участковый подтвердить смог бы только частично, поскольку и сам полной картины не знал — лишь по домыслам и обрывистым рассказам — так что невольно для самого себя решил сослаться на мистический источник информации. Когда Василиса услышала ответ Павла, то неподдельно удивилась. В её невинных глазах читалось «Как это?.. Мы уходим из леса?» На что милиционер отвечал безмятежным: «Всё верно». Мужчина логично спросил, как часто девушка покидала лес, если вообще это делала. Предсказуемо, ей были не чужды различные блага вроде тех же продуктов и средств гигиены. Интересно, как местные относились к ним? Являлись ли они в картине веры в Знича его собственной разработкой? Алексей, кажется, созданной водке был только рад. Молодые люди вышли из пролеска на улицу с жилыми домами. Участковый направлял жительницу к дому того, из-за которого ночью случился переполох. — Вот и весь мертвяк — ваш Лёшка. Зачем же надо было так запугивать Ивана? — продолжая беседу, произнёс Павел, шагая по траве. — Его никто не пугал. Он услышал то, что ему поведали, так, как сам того хотел. Нашёл в предостережении толику правды, за которую и зацепился, — ответила Василиса, пожав плечами. Арефьев вернулся к недавно посетившим его размышлениям насчёт своего отношения к девушке ввиду её вероятной причастности к безумию в селе, а по мнению сельчан — простому распространению видения мира, сумевшего всё им объяснить. Снова ему не хотелось бы прозвучать резко — у него получалось это контролировать только на уровне помысла, а не самого действия. Не хотелось бы задеть последнего человека здесь, который с ним всё ещё контактировал. Собрав всю волю в кулак, ради Василисы Павел как можно вежливее вымолвил: — «Поведали»… О мертвяке ему кто-то рассказал? — Да, к бабушке часто приходят люди с интересующими их вопросами, просят совета. Иван был среди них. Свою алкогольную зависимость побороть он никак не мог и в последнее время начал замечать ночью чей-то силуэт. Бабушка предположила, что это был мертвяк. Ну, а всё оказалось куда проще, — открыто поведала Василиса, вызвав у милиционера определённый отклик на её слова. Лично мужчина не стал ей ничего говорить, поскольку уже проникся запущенной в диалог вежливостью, однако сам подумал: — Именно: «всё оказалось куда проще», потому что всё лежит как на ладони. Серафима, не выходя из избы, «делает предположения», раздаёт советы, основываясь на своём мировоззрении. Судя по всему, местным оно подходит. Точнее, подошло. На волновавшие их пожары они получили бесспорное объяснение и проглотили россказни Серафимы. А после она и вовсе промыла им мозги. Мертвяк, леший… Может, у кого-нибудь ещё нашлось бы оправдание его проблемам? Наверняка. Арефьев мыслил так резко и колко, что, представляя, каким голосом бы это озвучил, сам сразу тушевался. — Я рассматриваю веру сельчан, как нечто плохое и ужасное, хотя это всего лишь предмет их самобытности. Тут они всё свалили на Знича и его прихвостней, в городе сказали бы «на то была воля божья» — одна история. Потому я не могу рассматривать религиозную часть, как первооснову произошедших пожаров. Часть не самая приятная, раздражающая — это да. Она всё только усложняет, — милиционер не заметил, как трава под ногами почернела. Он вышел из своих раздумий и и сконцентрировал взгляд перед собой, поскольку до этого на округу смотрел пусто, насквозь. Василиса остановилась перед развалинами, обняв саму себя. На её лице застыла печаль. В этом месте восприимчивой ворожее было не по себе. — Зачем мы сюда пришли? — задала она вопрос. В её интонации чувствовалось нежелание возвращаться к событиям относительно недалёкого прошлого. К сожалению, именно на него участковый закрыл глаза. — Я хочу знать, как сгорел этот дом, — неожиданно твёрдо проговорил Павел — в нём автоматически включились рабочие привычки. Василиса повернула к нему голову. Её выражение лица практически не изменилось: печаль, что она испытывала от участи жильцов дома, преобразилась в досаду, обращённую уже к мужчине. Она не пыталась остановить его от работы, как это делала Серафима. Однако сейчас Павел увидел непроизнесённое: «Пожалуйста, не нужно». Внутри оно посеяло семя сомнений, которое послужило бы поводом для очередных противоречивых размышлений и о девушке, и о ходе расследования. — Ты же знаешь… — колдунья предприняла неуверенную попытку сопротивления. И участковый без давления настоял на своём. Он сделал шаг ближе, испытующе посмотрел. Проговорил с нежеланием ранить: — Но я должен узнать больше. Василиса понятливо кивнула и, опустив взгляд, подошла к обугленному фундаменту вплотную. Она догадывалась, что Павел вёл её сюда с расчётом получить не красивую историю о Зниче — он должен был узнать больше, не без помощи дара девушки. Она осторожно протянула руку к чёрной стене дома, словно к объекту, источающему опасность, которую можно было обуздать. В конце концов, положила ладонь, закрыла глаза и… Стала ясновидеть. — Глубокий вечер. Два человека. Это родители Лёши. Все дела по дому сделаны. Ужин для сына остыл. Клонит в болезненно тяжкий сон, и он наступает. Приходит третий человек. Непроглядная тьма дрёмы не отпускает… Сквозь неё виден набирающий силу свет, пока он не заполоняет собой всё. Проснуться не получается. Слышны крики. Плач. Как же… — по мере того, как Василиса делилась своими ощущениями, в её голосе росло беспокойство о неотвратимом. В завершение она нахмурилась в дискомфорте и убрала руку, отвернулась от стены и закашлялась. Не менее хмурый Павел вдруг оторопел и поспешил помочь Василисе, правда, не зная, чем именно. Он положил руку ей на плечо, хоть как-то поддерживая. — Сбегать за водой? Позвать на помощь? Только скажи, — с нескрываемым намёком на тревогу произнёс мужчина, но девушка запротестовала, отрицательно махая руками. — Всё нормально… Я почувствовала запах гари… Дым… — она пыталась связать слова между собой и в то же время отдышаться. Ворожея жадно глотала воздух, медленно опустившись на землю. Не такого исхода Арефьев хотел для этой проверки. О подобном он даже не предполагал. — Василиса, пожалуйста, извини меня. Я упрямый дурень… — говорил милиционер, наконец, действительно сумев разглядеть отвратительность собственного характера. — Не переживай, Павел, всё обошлось. Но если ты задумал обойти со мной каждый сгоревший дом… — девушка с грустной надеждой посмотрела на мужчину. — Нет-нет, этого достаточно, — заверил тот, хотя изначальный план не состоялся. Несмотря на это, так быстро от него отказываться Арефьев не стал — учитывая то, что ощущения Василисы практически в каждом доме были бы идентичными, он решил провести своё изучение, более не подвергая её опасности. — Я провожу тебя обратно. Колдунья благодарно кивнула. Она приняла протянутую крепкую руку и, когда поднялась, оперлась на неё же. Девушка видела, как Павел сник, чувствовала, с какой холеной осторожностью он её вёл. Она польщённо улыбнулась и легонько пихнула мужчину в бок. — Всё в порядке, правда. Не беспокойся ты так, — Василиса постаралась приободрить участкового. Она шла, держа его под локоть, и хватку немного усилила, чтобы встормошить и, тем самым, отогнать напавшую на него меланхолию, к которой он был восприимчив. — И не молчи. Если о чём-то думаешь, не бойся поделиться со мной. Я же не кусаюсь. На встряску Арефьев откликнулся, расслабившись и безвольно двигаясь под чужим воздействием. Он улыбнулся лишь краешком губ — пускай не так широко, однако, в первую очередь, искренне. От чуткости Василисы было нельзя не улыбнуться, не ощутить тепло. И Павел хотел бы с ней поделиться своими переживаниями, да не мог. Он ни в коем случае не боялся — эту чудесницу точно нет. Скорее, боялся обременить её ненужными проблемами, навредить ей ими же. Этому не получалось следовать идеально, и малейшую возможность не обременить и не навредить Арефьев сразу же использовал. Как и сейчас. Зачем Василисе рассказывать о том, как он корил себя за проявленную твёрдость, неуместную в тот момент? Зачем ей говорить об очередных терзаниях по поводу борющихся в душе чувств — долга и симпатии? — Но от тебя ведь не утаить мои мысли. Ты их уже итак поняла. Или прочитала, — мужчина слабо ухмыльнулся. — Так и есть. Только спрашиваю я о твоих мыслях потому, что мне интересно, как ты сумеешь их преподнести. — Хм. Ну слушай, — Павел сделал небольшую паузу перед тем, как начать делиться волновавшим его. — На подкорке я постоянно думаю о том, каким человеком являюсь. Очевидно, не самым приятным в общении, и это успел ощутить не один житель Зничкино. Это успели ощутить те, кто отнеслись ко мне с добротой. Почему я не могу просто ответить им тем же, как это делают все нормальные люди? Нахожу оправдание в выполнении поручения любой ценой. Нахожу оправдание в предубеждении, с которыми ко мне относятся местные. Мол, терять тогда уж точно нечего. Из раздумий о самом себе вытекает то, как сегодня я отнёсся к тебе. Конечно, в первую очередь, я буду думать о том, что заставил тебя делать то, чего ты делать не хотела. Очередное проявление моего скверного характера. Я не знаю, что для меня важнее: работа или хорошие отношения с людьми, которые его действительно заслуживают. Не могу определиться и от этого расклеиваюсь, как… Как не знаю, кто. Девушка остановилась и повернулась к мужчине. Она в бесчисленный раз выражала снисхождение через взгляд, мудрый не по годам, и кроткую улыбку. Он смотрел на неё, сохраняя на лице нейтральную маску. Чуть-чуть только приподнял брови в удивлении, ожидая последующих слов или действий. — То, что тебе не всё равно и на твою работу, и на людей, которые тебя окружают, лишь говорит о твоей внимательности к каждой из этих сторон. И это, по-твоему, тоже проявление скверного характера? Ты вынужден разрываться между ними, но почему бы не постараться найти золотую середину? — Василиса взяла Арефьева за руки, подняв их ладонями вверх. — Всё тут — в твоих руках, Павел. Уйти от оправданий, от своей, якобы, недоброжелательности и неопределённости ты можешь только сам. У тебя ведь это получается, когда действительно хочется или нужно. Ты настоял на своём мягко, побоявшись меня задеть, не правда? А до того аккуратно задал вопрос, вытянув из меня рассказ о бабушке. Брови милиционера уже поползли вверх. Он неподдельно удивлялся дальновидности Василисы. Как она, живя на отшибе мира, видя на своём веку всего лишь с два десятка людей, могла так тонко подмечать особенности поведения мужчины, словно у неё опыта было больше, чем у него, несмышлённого упрямца. Мимо девушки ничего не проходило просто так — она запоминала всё. Вместе с тем ширилась и её улыбка, а во взгляде мелькнуло лукавство, говорившее: «Ошибка — недооценивать меня». — Кто ты такая?.. — растерянно задал вопрос участковый, вызвав у колдуньи непродолжительный смех. — Василиса, — ответила она, подхватив мужчину под локоть и зашагав с ним далее. — Я просто подкинула дров в твою топку для раздумий. Видишь, это не так плохо и страшно — поделиться со мной. Надеюсь, я снова помогу тебе прийти к какому-нибудь заключению. — Да, это наверняка. Заключение из нашего разговора только одно — откуда в тебе столько знаний и прозорливости? Неужто Серафима настолько хорошо тебя научила? В таком случае, буду готов сейчас же поклониться ей в ноги, — произнёс Павел, не пряча своего восхищения. — Я бы на это посмотрела, — Василиса хихикнула. — Моё воспитание — её заслуга. Традиции предков, которым она меня научила, сделали меня такой, какая я есть. Традиции — это же некие правила, образцы, которые касаются и поведения людей. Разве не было раньше таких же упрямцев, как ты? Что с вами делать — уже известно по сказаниям, оставшимся на письме. — Есть целая инструкция? Что же в ней написано? — с сарказмом поинтересовался Арефьев, поскольку тон девушки в последнем предложении зазвучал самоуверенно. — Что вас необходимо тешить, лелеять и наставлять, — с расстановкой вымолила Василиса, подчёркивая важность каждого слова. — Вот как, — Павел всё ещё несерьёзно воспринял сказанное, хоть в подсознании и думал о том, что все перечисленные действия, направленные к нему со стороны девушки, на самом деле имели какой-никакой эффект. Разговор между молодыми людьми продолжался, да и в целом проходил словно независимо от утекающего времени, незаметно от меняющейся округи. Болтая друг с другом, они не заметили, как минули поле, улицу, снова оказались в поле, а затем уже и в лесу. Пускай участковый и не сомневался в чутье ворожеи, он был уверен в том, что от неё всё-таки ускользнул пристальный взгляд, который сверлил их при пересечении территории с жилыми домами. Кто-то на них смотрел. В этом не было ничего удивительного, как и в том, что после этого взгляда вся улица бы трещала о том, что Василиса шла под ручку с милиционером. От мысли о подобном Павел стиснул зубы. Если слухи всё-таки пойдут, он на корню пресечёт их. Вдалеке показалась знакомая изба. Девушка остановилась перед дверью и повернулась к мужчине, готовая с ним распрощаться, однако тот был решительно настроен войти. Она удивилась, но возражать не стала. В комнате за столом сидела Серафима и что-то готовила уже к близившемуся ужину. Завидев на пороге частого, но за очень редким исключением желанного гостя, она демонстративно вздохнула. У Павла это вызвало усмешку. — Донимать не буду, обещаю, бабушка. Даже лучше: в этот раз я зашёл попросить прощения. Простите меня, безбожника с длинным языком, — сказал Арефьев, по-прежнему стоя в дверях. Женщина кинула на него недоверчивый взгляд, ещё раз вздохнула и шутливо закатила глаза. — Я поэтому и говорила, что нам твой язык бы пригодился — острый, длинный. Подкованный, — вымолвила Серафима, не отвлекаясь от своего занятия — нарезки овощей. — Прощу я тебя, хоть и обидеться толком не успела. — Спасибо Вам. — А чего ты на входе стоишь, как неродной? Проходи, поужинаем. — Спасибо ещё раз, но у меня есть дела. В другой раз. Бабушка опустила уголки губ и покачала головой, мол: «ой, деловой какой», заставив мужчину улыбнуться. Он вышел на улицу вместе с Василисой. Та смотрела на него и благодарно, и даже с гордостью. Девушка поняла, что он взял себя в руки, принялся за улучшение отношений с людьми. Решил исправить ошибку. — Ты молодец, — казалось, ни с того ни с сего Василиса похвалила Павла, однако он сразу смекнул, к чему это было. И потому тоже просиял благодарностью во взгляде, говорившем больше слов. Молодые люди разошлись, договорившись встретиться опять.

***

      Арефьев остался наедине с собой. Теперь ему нужно было обмозговать всё то, что некогда обсуждалось. Путь исправления он уже выбрал. Поставил жирную точку в вопросе отношений с людьми, которых касалась его работа. Пускай пришлось бы молчать с ними вечность, но если вслед за ней шла должная вежливость, то Павел готов был столько промолчать — настроиться на то, чтобы не выпустить наружу грубость, как дурной рефлекс. Конечно, он не мог моментально расщедриться и стать обходительным для каждого. На данный момент — только для тех, кто этого действительно заслуживал. В дальнейшем, может быть, поведение и само бы устаканилось — стало по-настоящему человечным. Поэтому необходимо было и перед Семёном Викторовичем загладить свою вину. Сразу после осмотра домов. Участковый прокручивал в голове то, что ему описывала Василиса во время своего видения. Он выделил для себя в нём три составляющие: общеизвестную информацию, красивые обороты и необычные детали. К первой относились: глубокий вечер, родители Алексея, болезненный из-за симптомов бруцеллёза сон, крики, плач; ко второй — дела, сделанные по дому, остывший ужин для Алексея, не отпускающая непроглядная тьма, то есть, смерть, набирающий силу свет, то есть, от пожара. А в третью попал лишь некий пришедший человек. Вряд ли Василиса знала о распорядке дня Алексея, она только намекнула, что дома его тогда ещё не было — это она…угадала. Но его не было там и во время возгорания. Тогда кем же являлся этот пришедший? Поджигателем? Милиционер не мог принять видение колдуньи, пускай и правдивое, как истину в последней инстанции. Ему требовались весомые доказательства того, что пожары в Зничкино были на совести какого-то конкретного человека или, может, людей, чтобы вести расследование в определённом направлении. Сейчас оно не уходило дальше подозрений и домыслов в голове участкового. Он подозревал жителей и строил гипотезы о случившемся. Но вдруг во всём этом не было смысла, и село горело лишь из-за непредсказуемой природы, которую сельские путали с высшей волей их божества? Дабы в этом разобраться, Павел вернулся к сгоревшему дому Алексея для собственного досмотра. Он осторожно вошёл внутрь, наблюдая за царившей внутри разрухой. Его посетила мысль о силе огня, раз уж он выел в доме практически всё — мебель, предметы быта. Обыкновенный милиционер не был экспертом в области пожаров и причин их возникновения, однако закономерно подумал о том, что у огня должен был быть источник для такого мощного горения. Была возможность, что оно распространялось сильнее из-за постоянного доступа воздуха через распахнутые окна — всё-таки оконные рамы не слабо пострадали в пожаре. Обходя бывшие комнаты, Павел подметил, что самой чёрной из них являлась спальная — судя по всему, здесь образовался очаг возгорания. От неисправного бытового прибора? И жители не заметили, не почувствовали? И даже не успели выбраться через окно? Если вспомнить видение Василисы, то те не могли проснуться уже перед наступлением пожара. Неужели их убили, а пожар использовали для отвлечения внимания.? Участковый нахмурился. Только убийцы в Зничкино не хватало. Покинув этот дом, Арефьев отправился в остальные три. Их обыск выстроил предполагаемую картину возникновения пожара или совершения поджога: начиналось всё в спальне с открытыми окнами, где жильцы спали непробудным сном, огонь забирал их первыми, распространялся по дому, местные реагировали довольно поздно, поскольку совершалось всё вечером, переходящим в ночь. Сознательно открывавшие окна жильцы через них же могли в крайнем случае выбраться, однако те не предпринимали никаких действий к спасению. Тем более, ввиду повторяющейся комнаты, единственной сгоревшей дотла — спальни, можно говорить о возгорании, созданном искусственно и умышленно, то есть, человеком, который и рассчитывал на то, что огонь унесёт жизни вместе с оставленными следами — кажется, теперь можно было с уверенностью говорить — преступления. Молния не могла ударить в одно и то же место в доме, а жильцы не могли не покинуть его, оставаясь в здравом уме. Таким образом, дома в Зничкино горели, подожжёные кем-то из сельских. Раз уж поверья ходили среди них и раньше, есть вероятность, что поджигатель скрыл за ними свои преступления. Он тоже был в курсе существования божества. И обставил всё так, как люди слышали — огонь забирал тех, кому суждено было уйти. Так они окончательно и уверовали. Павел не столько восторгался изощрённостью преступника, сколько неприятно удивлялся ей. Выходит, что среди местных жил предатель, оставшийся скептиком и сумевший обернуть их веру на пользу себе. Да и вообще, отчего он сжигал своих соседей? Потому, что они как раз и верили в добрые и злые силы, в неугасимый огонь Знича? Отчего же от них было избавляться? — переехал бы подальше. Но нет, разум больного человека был способен на многое: и на поджог, и на убийство. Рассматривая место преступления, Арефьев опять не мог отделаться от взгляда на своей спине, такого липкого и противного. Безусловно, он негодовал от слежки и уже задавался вопросами, кто её мог устроить. И чтобы их развеять, мужчина обернулся в сторону любопытных глаз. Никого не было ни в стёклах домов, ближайших к тому, в котором находился участковый, ни на самой улице. Ещё бы. Милиционер закончил работу и только сейчас отметил, как потемнел небосвод. Глубокий синий цвет объял его целиком, погрузив округу в ощущение предчувствия чего-то недоброго. Однако это не мешало звёздам помалу проявляться, как и Луне. Павел вернулся к дому Семёна Викторовича с откуда-то взявшимися кошками, что скребли на душе. Он надеялся, что, помимо жизнеутверждающего настроя, старик отличался и отходчивостью. Мужчина вошёл внутрь, как всегда оповестив хлопнувшей дверью хозяина о своём возвращении, но тот даже не спросил о том, кто пришёл, не вышел посмотреть самостоятельно. Моментально нос уловил запах жареной картошки, отчего выдала Арефьева и дверь, и урчащий желудок, который в последнее время стал скучать по еде. Участковый заметил фельдшера на кухне и остановился в проходе. Второй взглянул на первого и кивнул на сковородку. — Ты чего стоишь? Накладывай, — отозвался старик, как будто ничего не случилось. — Семён Викторович, — обратился к нему Павел, поймав на себе его взгляд, — простите меня, пожалуйста. Я нисколько не хотел Вам нагрубить сегодня. Я из-за этого дела на взводе. Лезгунов удивлённо хмыкнул, будто просьба в прощении стала для него приятной неожиданностью, которую он считал смутно осуществимой со стороны Арефьева. — Понимаю. Всё-таки мы все тут, считай, — твоё дело. Ничего. Ты давай есть садись. Нечасто вижу, как ты это делаешь, — ответил Семён с толикой заботы о чужом здоровье. Камень упал с души Павла, утянув за собой скребущих кошек, сразу стало легче дышать. Мужчина взял себе, как ему показалось, достаточного размера порцию, но за стол с ней его не пустили, сказав: «Ну ещё, побольше!» С таким раскладом взять можно было всю сковороду сразу. За ужином участковый лишь раз упомянул о том, что продолжал своё расследование пожаров — ни больше, ни меньше. Он не спешил посвящать в подробности Семёна Викторовича, несмотря на худо-бедно доверительные отношения с ним, ведь тот, как верно подметил, являлся частью дела. Как бы ни было досадно, но его нельзя было вычеркнуть из списка подозреваемых. Ни его, ни Василису, ни Серафиму. Вообще никого. В свете последних событий, подозрения только росли, и вместе с их ростом труднее удавалось сохранять хорошие отношения. Однако Павел помнил, какое неоспоримое условие он поставил сам для себя — быть человечнее. Семён, на удачу, глубже в тему работы Арефьева не уходил. В её продолжении он лишь бросил то, чего тот опасался услышать: — Да, с Васькой тебя сельские видели. — Сельским только дай повод посудачить? — покачав головой, произнёс мужчина, когда сглотнул комок еды. — А то. Наговорятся — всё уляжется, не переживай. — Если наговорятся. Участковый не был ярым любителем сплетен, и с подобными у него не было ничего общего. Антонина, которая сплетнями просто жила, вызывала дискомфорт. Может, она слух и пустила. — Интересно, как Евгений на это отреагировал, раз уж пытался приударить за Василисой? На «серьёзные мужские» разговоры пока не вызывал, и на том спасибо, — подумал Павел в то время, как мыл посуду в знак благодарности за вкуснейший ужин и в знак примирения. Вслед за тем он постирал замызганные вещи, развесил их на улице и растянулся на диване, сполна ощутив навалившуюся тяжесть дня. Она же позволила уснуть до самого утра вместе с отсутствием происшествий.