2
20 сентября 2023 г. в 06:06
– Даш, а ты уже придумала, что будешь делать после школы?
– Чего?.. – не совсем поняла вопрос подруги я.
Ведь после школы и всех занятий мы сегодня пришли ко мне домой. Маша развалилась почти звездочкой на моей застеленной постели (почти, потому что сложно раскинуть руки и ноги во все стороны на полуторке) и пялилась в потолок. И, судя по ее веселой улыбке на губах, скорее всего, снова пялилась в зеленое пятно в углу комнаты на потолке, вспоминая мой рассказ о том, как оно там оказалось.
Просто прошлым летом моему младшему брату подарили водяной пистолетик, и этот придурок додумался заправить его зеленкой, потому что из всех красок в доме нашел только ее в домашней аптечке.
Для нашей мамы в тот день в аптечке нашлась только валерьянка.
Я же сама горбилась перед компьютером за своим рабочим столом, громко щелкая старенькой мышкой. Мы с Машей по очереди проходили игру “Нэнси Дрю и заколдованная карусель”, которую еще час перед этим устанавливали с диска на мой допотопный “раритет”, и была как раз моя очередь.
– Ну кем ты хочешь стать, когда вырастешь? – уточнила Сивцева.
Я, сильно задумавшись и отложив мышку, развернулась на стуле к ней лицом. Теоретически я знала, кем хочу стать, но вот практически: дальше восемнадцати лет – совсем себя не представляла.
Мне, в свои двенадцать лет, даже шестнадцать казались чем-то невероятно далеким. И все, что в этих шестнадцати, представлялось уже совсем взрослым и крутым: старшая школа, может быть, даже первые отношения, их же обычно показывали во всех подростковых сериалах, как и шумные прогулки до самой ночи, вечеринки, стильная одежда, сигареты и алкоголь...
А уже после восемнадцати – самая настоящая взрослая жизнь. Самостоятельные решения, предопределяющие всю следующую жизнь. Пока же я с трудом выбирала из двух разных начинок шоколадок Alpen Gold (фундука и клубники с йогуртом), какие тут решения всей жизни?
– Экономистом, – вызубренно ответила я, решив не вдаваться в подробности.
– Это постоянно циферки считать что ли? – фыркнула Маша. – Фу, какая скукота!
Я обиженно передернула плечами, и, от долгого пребывания в одной скрюченной позе перед компьютером, все мое тело будто бы заклинило, и все конечности комично начали двигаться вместе. И я плохо понимала, что куда шло и как это остановить.
– Сама-то кем хочешь стать?
Сивцева снова повернула голову к потолку, поскребла ногтями по лбу, смахивая темную челку в сторону, и в итоге покачала головой:
– Пока не знаю. Но зато точно знаю, что наша математичка меня придушит, если я ей скажу, что тоже хочу стать экономистом, – зло фыркнула она, и я засмеялась. – Но если серьезно... то пока только думаю, что могу стать костюмером. Подбирать или создавать одежду для всяких фильмов, сериалов и сказок... Ну знаешь, как в русалочке.
– Чего? – снова совсем не поняла я, разминая плечи и морщась от неприятных ощущений в затекших мышцах. – Ты хочешь создавать одежду в мультиках?
Маша громко фыркнула:
– Не в мультиках, дура! Есть еще и фильм про русалочку, он очень старый. Там у русалочки такое потрясающее платье с цветами, и другие наряды такие красивые. Я бы хотела, когда вырасту, тоже делать что-то такое...
– Сама ты дура! – первым делом огрызнулась я, а затем чуть тише и спокойнее добавила: – Я в детстве читала сказку про русалочку. По-моему, в конце она умирает?..
Сивцева кивнула:
– Из-за того, что она влюбилась в принца, а он в нее нет. В мультике же все переврали. И она в конце не умирает, а становится морской пеной. И вообще уже моя очередь играть! Давай двигайся!
666
В спортивном зале сильно пахло деревом и моющими пол средствами, от обитых деревянными панелями стен отражались крики шестиклассников, которые уже отмучились на обязательной десятиминутной разминке, состоящей из беспрерывных приседаний и маханий на “раз-два-три” в разные стороны своими конечностями. Теперь ученики активно разбивались на две команды для игры в пионербол.
Свет от многочисленных школьных ламп в зале был слишком сильным, и все вокруг выглядели ужасно бледными, почти белыми, как из воска.
Когда меня выбрали в одну из команд, я прошагала вдоль длинной скамьи к притихшей Сивцевой, что просидела в уголке почти всю разминку.
– Даш, – тихо окликнула меня она. – Я сейчас сбегу с урока, если физрук спросит, то скажешь ему, что мне стало плохо, и я сижу в раздевалке?
Она сегодня была очень бледной, но не как все другие, а будто с ее лица полностью стерли все цвета, оставив только глаза, темные волосы, заплетенные в небрежную косичку, бело-розовую футболку и такого же цвета спортивные штаны.
– Хорошо, – сразу же кивнула я: – А что с тобой?..
– Потом расскажу, – резко оборвала она меня, поднявшись на ноги, и, – отчего-то, – задом наперед спиной пошла в раздевалку.
Думать о ее странном поведении у меня совсем не осталось времени, потому что раздался громкий свисток, и началась игра. И, когда она подошла к концу, пока все прочие ученики окружили физрука, я одна из первых вошла в раздевалку и увидела подругу, что сидела на скамье, в самом углу, в странной сжатой позе.
– Учитель про тебя так и не спросил, – сообщила я ей. – И, кажется, даже не заметил, что тебя нет. А еще мы вроде в следующ...
Маша, вдруг мучительно скривившись в лице, с тихим всхлипом сжалась сильнее, утыкаясь лбом в колени. Я растерянно замолчала на полуслове, теряясь и не зная, что нужно делать.
Мое лицо обожгло жаром возрастающего волнения, а рука нерешительно замерла у ее плеча, но так и не дотронулась (мне было страшно ее трогать, чтобы не сделать хуже):
– Маш, ты чего? Очень плохо? Может, мне позвать учителя?
Сивцева отрицательно закачала головой и, сделав несколько глубоких шумных вдохов и выдохов, подняла ко мне лицо. Ее губы сжались в тонкую полосу, кожа побелела еще сильнее, и она сводила брови над переносицей так, словно ее мучила невыносимая боль.
– Не нужно. Не зови никого сюда. Меня отпустит через пару минут. Это всегда так со мной. Ничего страшного, – она неловко заерзала на скамейке, сжимая пальцами края своей бело-розовой футболки. – Забей.
Но я не могла забить. Я не понимала, что с ней происходит, и ее состояние меня пугало до мурашек.
– Маш, скажи мне, что случилось! Ты ударилась обо что-то? Тебе больно? – я чуть ближе придвинулась к ней для того, чтобы лучше слышать, потому что обычно громкая и шумная Сивцева сейчас говорила настолько тихо и быстро, что я с трудом ее понимала.
Она звучно шмыгнула носом и начала сильно тереть свои запястья ногтями, пока на ее бледной коже не остались красные полосы.
– Блин, нет, не ударилась... Просто я знала, что у меня все начнется сегодня. Но с утра все было хорошо... Ну не то, чтобы прям совсем хорошо, но терпимо. И я решила пойти на физру. И на разминке стало так больно и... Я заляпала свои штаны, а они белые! Поэтому почти всю разминку сидела на скамейке и ждала, пока все отвлекутся, и сбежала вот в раздевалку, чтобы никто не заметил. Сейчас меня отпустит, я переоденусь и...
Сивцева резко замолкла, глубоко и шумно задышав, словно изо всех сил при этом стараясь не заплакать. Внутри у меня все заныло, и я, все же не сдержавшись, присела рядом с ней на корточки и стала гладить ее по дрожащему плечу.
Хотя совсем ни черта не понимала. Мы с Машей, кажется, сейчас разговаривали на двух разных языках и совсем друг друга не понимали.
А еще мне было непривычно и сложно смотреть на обычно такую жизнерадостную и полную сил подругу вот такой разбитой. Это было почти больно...
– Ничегошеньки не поняла, – все же осторожно призналась я. – Что у тебя началось-то?
Маша кинула на меня быстрый и смущенный взгляд, а затем опустив голову тихо пробормотала:
– Ну эти...
– Эти? Что за эти?
– Блин, Даш, чо ты так сейчас адски тупишь-то?! – вспыхнула раздражением Сивцева, а затем тихо прошептала мне на ухо, словно это было каким-то страшным и запретным словом: – Месячные, дура!
Я шумно ойкнула.
– Дошло, наконец?!
Мои щеки обагрил жар смущения. До меня дошло.
У меня они еще не начались, и отчего-то казалось, что они не начинаются у девочек в шестом классе. Слишком рано. Но в голове сразу же всплыли слова про них от моей мамы, когда она со мной разговаривала про эти дни, в особенности то, что у некоторых девушек они бывают очень болезненными.
Кивнув самой себе и выпрямившись, я сняла с себя свою желтую спортивную ветровку, оставшись в одной футболке, и положила ее на колени Маши.
– Вот, завяжи ее пока у себя на поясе, чтобы не было заметно. У нас сейчас последний урок. Пойдем вместе. Я тебя провожу до дома. И... – я снова покраснела и начала неловко переминаться с ноги на ногу. – У тебя все есть? Не нужно ничего купить?
Маша несколько минут просто удивленно пялилась на меня, а затем, улыбнувшись, сжала мою ладонь в своих прохладных пальцах, слегка качая наши руки в разные стороны:
– Все есть, Даш. Ничего не надо. Спасибо.
– Хорошо, – кивнула я, сжимая ее пальцы. – Тогда подождешь меня тут немного? Скоро звонок. Я сейчас быстро кое-куда сбегаю. Не уходи без меня!
Урок физкультуры уже подходил к самому концу, всем продиктовали оценки, и одноклассники неспешно начали разбредаться по раздевалкам. Учитель, что сидел в своей тесной тренерской за столом, равнодушно сразу же меня отпустил на несколько минут раньше с урока, даже голову не повернув в мою сторону от заполнения классного журнала перед собой.
В пустующем главном школьном фойе по пути в медпункт мне встретилась только проходившая мимо библиотекарша, что рявкнула “не бегать!” и злобно зыркнула на меня. Но она на всех учеников так зыркала (и даже на учителей и завучей). Я же уже почти ее не боялась после того, как в прошлом году сдавала ей все учебники за свой класс.
Впрочем, шаг я все равно сбавила, пока не завернула за угол, где снова разогналась и влетела в медкабинет уже со звонком.
– Извините, пожалуйста, можно взять у вас обезболивающее? – на одном выдохе выпалила я, пытаясь отдышаться от спринта с первого до третьего этажа.
Грузная женщина в белом халате, нехотя оторвавшись от просмотра маленького телевизора в кабинете, где показывали какой-то ментовской сериал по НТВ, подняла на меня взгляд и презрительно фыркнула:
– И зачем тебе обезболивающее, девочка? Тебе сколько лет, двенадцать? Из какого ты класса? Что у тебя вообще болеть может в таком возрасте? Мелкие наглые симулянты! Лишь бы не учиться! Иди-ка давай отсюда, пока не пожаловалась на тебя завучу и классному руководителю.
По всей видимости, подобной гневной тирады обычно хватало, чтобы до смерти напуганные школьники вылетали из медкабинета, как ужаленные.
Но вот только я не ушла. И, сильно сжав пальцы в кулаки, настойчиво пялилась на женщину, которая, видя, что я не собираюсь никуда уходить, зло сощурила глаза:
– Ты глухая или по-русски не понимаешь? Иди на уроки! Не будет тебе никакого освобождения, симулянтка!
Я снова не сдвинулась с места, хоть и привыкла всегда слушаться взрослых, да и эта вечно злая женщина, гроза всех школьников, размером со шкаф, пугала меня до чертиков. Сердце билось в моей груди настолько сильно, что делало почти больно своими дробящими ударами.
– Мне и не нужно никакого освобождения, – смотреть на багровеющую от гнева свирепую физиономию школьной фельдшерши было страшно и, низко опустив голову и сильнее сжав пальцы в кулачках, отчаянно закричала: – Это вообще не для меня! У моей подруги очень болит живот. Мне нужно только обезболивающее!
И зря, конечно, я повысила на нее голос...
В ожидании того, что меня за это сейчас прибьют прямо в этом пропахшем спиртом кабинете, пульс заколотил в самых ушах, оглушая, и тут перед моим носом вдруг появился блистер с таблетками, протянутый сварливой женщиной.
Я, не веря своим глазам, нерешительно взяла их, глупо и часто моргая.
– Одну бери и дуй отсюда! – фельдшерша грозно сложила руки на своей широкой груди и исподлобья тяжело смотрела, как я дрожащими пальцами выковыриваю одну таблетку.
И когда я вернулась обратно, в уже почти пустую женскую раздевалку, и протянула Маше с таким трудом добытую таблетку, она уже переоделась из спортивной в свою обычную одежду. И совсем не выглядела такой бледной: на щеках появился слабый румянец, в темных волосах блеск, а в ее глазах отсутствовала мутная пелена.
– Что это? – удивилась Сивцева.
– Обезболивающее, – жарко выпалила я, у меня все еще раскрасневшееся лицо, взволнованное частое дыхание и учащенное сердцебиение. – Я у тетки в медкабинете выпросила. Сказала ей, что... ну, что у тебя живот болит и нужно обезболивающее, и вот она мне эту таблетку дала.
– А, – заторможено кивнула Маша, а затем осторожно забрала у меня таблетку и вытащила бутылку воды из своей сумки. – Спасибо, Даш.
– Не за что, – пожала я плечами, наблюдая, как подруга запивает таблетку водой. – Ты бы для меня сделала то же самое.
666
Конечно же, я после вызвалась проводить подругу.
И мы как-то очень быстро дошли до ее дома, где решили свернуть на детскую площадку. Маша, бросив свою сумку на влажный песок, уселась на одну из качелей, оттолкнулась и полетела вверх.
Я же заняла вторые качели, положив сумку на колени, но не раскачивалась, а подставляла свои ладони под солнечный свет. Позднее сентябрьское солнце, наконец, вышло из-за туч, обдав теплом кожу и заставив многочисленные лужи вокруг нас искриться на свету.
Тонкие сережки-колечки в ушах Сивцевой тоже ловили солнечные отблески. Раскачиваясь все выше и выше, она напевала себе что-то под нос, болтая ногами.
Я узнала песню Linkin Park, и тоже стала подпевать с ней. Хоть и совсем не умела петь, а и из всей песни знала только припев, но на площадке было совсем безлюдно, и никто не стал бы странно на меня смотреть.
В отличие от меня, голос у Маши приятный и чистый, а в ее произношении английского почти отсутствовал акцент; и когда я сильно запиналась, мямлила невыученные куплеты и не вытягивала высоких нот, она пела чуть громче за нас обеих.
Кажется, мы могли петь эту песню целую вечность, но через десять минут мне позвонила мама, зовя домой.
Я вскочила с качелей, Маша резко затормозила, останавливая качели, и тоже встала на ноги, а затем порывисто крепко-крепко меня обняла:
– Еще раз спасибо, Даш, что помогла мне сегодня.
– Да ладно тебе, не за что, – сильно смутилась я, ковыряя носком кед влажный песок.
– И не только сегодня. Ты всегда даешь мне списать домашку, когда я забываю ее сделать. И отмазываешь меня перед класснухой, когда я косячу.
– Ну просто, в отличие от тебя, я никогда не делаю таких тупых глупостей, – не удержавшись, я шутливо важно задрала нос.
Кто-то из нас двоих же должен быть адекватным.
Маша в ответ зло фыркнула:
– Своей брови это скажи, дурилка.
– Ну вот что ты опять?!
