Eilander

Элизабет и Дэвид стали единственными друзьями друг друга, и им, в общем-то, достаточно комфортно жилось таким образом. Оторванные от общества, они попросту не задумывались, что им нужен кто-то ещё. Они понимали, что в теории где-то там, в мире, есть и другие дети, но какое дело им было до этих незнакомцев? Элизабет и Дэвид умели развлечь себя и разнообразить монотонные дни. Когда взрослых не было поблизости, они были предоставлены самим себе и погружались в жизнь этого острова. С какой-то стороны, они никогда не были одни. Деревья, кусты и травы, окружающие их со всех сторон, были живыми. Живыми были и населяющие их птицы, грызуны, насекомые. Живыми были плещущиеся в прудах лягушки, мечущиеся на мелководье рыбки. И каждое существо могло говорить с ними, пусть и на языке, им двоим непонятным, но так ли это важно? Более того, они всегда были друг у друга. У Элизабет был и есть энергичный младший брат, старательно описывающий ей вещи, которые она не способна рассмотреть, усаживающий ей на руки маленьких, отловленных им существ со словами «Вот, потрогай!», болтающий без умолку и поющий песни. У Дэвида была и есть старшая сестра, рассказывающая ему сказки, которые выучила от бабушки, гуляющая с ним под руку по всему острову, играющая на флейте и катающаяся на коньках так хорошо, что порой забывается, что она ничего перед собой не видит. Этого всего им обоим было более чем достаточно. Они согревались в объятиях друг друга, засыпали под тихие разговоры, коротали вечера бесцельными прогулками, и так протекала их жизнь, такая спокойная, вопреки всему, что происходило на этом оторванном от мира острове. Они старались не говорить о брате и матери, но иногда всё же говорили. Дэвид жалел, что совсем не знал их, и уговаривал Элизабет рассказать, что она помнит. Это, пожалуй, единственная просьба, на которую его сестра чаще всего отвечала отказом. Воспоминания о потерянной части семьи были болезненными и, как утверждал отец, ненужными. Иногда Элизабет и Дэвид представляли, где их брат сейчас, каким он растёт. Они почему-то были уверены, что он не умер. Просто уверены и всё, словно некое шестое чувство им об этом подсказывало. И мысли о жизни их брата составляли для них отдельное развлечение, по каким-то причинам принося им невероятное спокойствие. Тёмное прошлое и будущее Эйландеров представлялось детям чем-то неосязаемым и их почти не касающимся. Все жертвы Озера, все кровавые ритуалы преподносились взрослыми как нечто благое. У Дэвида и Элизабет не было причин им не верить. Николас уверял, что их двоих эти ритуалы не коснутся, и они положили эту мысль в основе своего существования. Они под защитой взрослых, Озеро им не навредит. Всё будет хорошо. Этих убеждений всегда хватало, чтобы прожить ещё один спокойный и самый обыкновенный день. … Взрослея, Элизабет и Дэвид всё чаще проводили время поодиночке, но остались не менее преданы друг другу, не менее близки. Во всём мире не нашлось человека, которому Элизабет доверяла бы больше Дэвида, а Дэвид — больше Элизабет. Разве что их собственный отец, хотя, пожалуй, даже он не ощущался для них настолько же близким. Взрослые порой поговаривали о том, что Элизабет стоило бы выдать замуж, но подходящего человека на горизонте не наблюдалось. Бабушка отмечала, что с её слепотой вряд ли кто-то решится взять её в жёны. Элизабет эти слова невероятно успокаивали, и Дэвида тоже. Им не хотелось вступать в брак с какими-то незнакомыми людьми, не хотелось покидать остров и друг друга. Где кончалось Озеро, кончался их мир, за пределами не существовало ничего, что могло бы обеспечить их счастьем. Всё, что им нужно, уже есть на острове, так зачем куда-то стремиться? Они были слишком молоды и слишком слабо представляли, как сложится их жизнь в будущем, но их ничуть не пугала мысль провести всю эту жизнь в этом всеми забытом уголке мира и здесь же с нею распрощаться, когда придёт время. Однако уверенность в этом безнадёжно оборвалась в очередной, казалось, обыкновенный день, когда вода в Озере вдруг начала превращаться к кровь.