Eilander

Николас Эйландер существует в мире, где у него только двое детей. Можно предположить, что подобное началось когда Джейкоб исчез с их острова, оставив Эйландеров без единой догадки, где его искать. Однако на самом же деле подобную реальность Николас создал для себя намного раньше. Джейкоб никогда не был его сыном. Джейкоб не был частью семьи, которую Николас обязан любить и защищать. Джейкоб был ребёнком, рождённым Каролиной, взрощенный ею и Николасом, но всё ещё не «его ребёнком». Он принадлежал лишь Озеру, как ему принадлежал когда-то старший брат Николаса и Джерарда, которого они вдвоём благополучно стёрли из своей памяти. Потому что помнить о нём нет смысла, скучать по нему, любить его как брата и часть семьи нет смысла. Никогда не было, с самого его рождения. И никогда не было смысла любить Джейкоба как своего родного сына, как свою кровь, свою родственную душу. Маленький Джейкоб был даром, посланным судьбой, который должен был сыграть ключевую роль в священном ритуале и покинуть этот мир. Николас понимал это с самого начала и был готов пойти на всё, что от него требовалось. Он не сомневался в том, что Каролина жила с теми же убеждениями, и, к сожалению, в том заключалась его ошибка. Ошибка, которая привела к тому, что ему не удалось разглядеть эти несовершенства характера дорогой жены и заставила распрощаться с ней навсегда. Николаса по сей день не отпускала тягостная мысль, что, заметь он раньше в Каролине эту разъедающую материнскую любовь, всё ещё можно было бы исправить. Донести до неё, что Джейкоб — не тот ребёнок, который был дан ей для любви. Уж неизвестно, удалось бы ему это или нет, но можно было бы хотя бы попытаться. Быть может, сейчас она бы была до сих пор рядом с ним… Но, что сделано, то сделано. Сейчас уже бессмысленно гадать, как отговорить Каролину от «спасения» Джейкоба, как правильно подготовить самого Джейкоба к ритуалу. Их больше нет. Бедная, испорченная материнскими инстиктами жена пала отчаянной жертвой взамен их первенцу, пропавшему без вести, может быть, уже навсегда. И, что страшно, до сих про ни Николас, ни его брат, ни их мать не могли быть уверены, что жертва Каролины принесёт нужные результаты. Своих детей Николас уверяет, что их мама погибла не напрасно. Озеро получило своё, семейству ничто не угрожает. Но кто знает, как долго продержится эта иллюзия. Николас надеется, что дети об этом не думают. Ему бы хотелось ограничить их от лишних переживаний и взрастить их сильными и стойкими личностями. И, судя по всему, пока что получается у него неплохо. Элизабет было тяжело, когда мама и старший брат исчезли из её жизни — ей было достаточно лет, чтобы как минимум осознать боль потери. Как будто этого было мало, прошло меньше года, прежде чем она начала слепнуть. Удерживать её дух в приподнятом состоянии было непросто, но чем старше она становилась, тем спокойнее и умиротворённее была её личность. Николас слабо представлял, что нужно для счастья взрослеющей девочки, поэтому старался хотя бы показать ей, что рядом с ним она в безопасности и может отбросить свои страдания. И, может, из-за её слабой эмоциональности это было не так заметно, но она привязалась к отцу и действительно видела в нём защиту. Ведь дать ей уверенность в завтрашнем дне было больше некому. С Дэвидом было сложнее и проще одновременно. Мальчик не создавал впечатление кого-то, кто в принципе понимает концепцию разлуки и смерти, к тому же в силу возраста не успел привязаться к маме и Джейкобу на эмоциональном уровне. Поэтому убеждать его в том, что всё хорошо, почти не приходилось, он будто и сам это понимал. В то же время, Дэвид с удивительной лёгкостью расстраивался из-за таких мелочей, что другие и не подумают, будь то слуачйно раздавленная им гусеница или порвавшаяся любимая рубашка. Кроме того, мальчика вечно тянуло в какие-то передряги. Пока Элизабет являла из себя чуть ли не самого спокойного ребёнка в истории, Дэвид бесконечно куда-то лез, что-то тянул себе в рот, откуда-то падал и так далее, и тому подобное… Джерард поговаривал, что с ребёнком явно что-то не в порядке и припоминал, что там, за пределами Озера, людей даже лечат от такого, но Николас, конечно, не желал этого слышать. Всё, что ему нужно было — отучить сына от дурацких выходок и научить заботиться о своей целости-сохранности. И, хоть и с переменным успехом, но это ему удавалось. Путём строгости либо похвалы в нужные моменты. В конце концов, Дэвид прислушивался к отцу и даже что-то запоминал. Ему нравилось слышать от отца слова одобрения, и он стремился к тому, чтобы получать их почаще, тянулся к Николасу и его сдержанной любви. Ведь вот так хвалить его было больше некому. С Джейкобом Николас такого себе ни за что не позволил бы. Его первенец с самого начала был обречён на гибель, а в случае с Элизабет и Дэвидом есть надежда. Порой отец невольно содрогаля от мысли, что Озеро вдруг может потребовать жертвой кого-то из них, но он старался отметать эти мысли. Он знал, что в случае чего Озеро в любом случае будет превыше всего, что вообще есть в его жизни. Но сейчас ему хотелось посвятить себя родительским чувствам, которые он так долго в себе подавлял. Он не выражал эти чувства словами, подарками, объятиями, он делал это по-своему. Тихо, молчаливо, сдержанно, он одаривал их заботой об их здоровье и самочувствии, вселял им бесстрашие перед будущим, знакомил с окружающим миром и с их историей, проводил с ними вечера на берегу Озера. Так он, Николас Эйландер, вкладывал в Элизабет и Дэвида всю ту родительскую любовь, которую он только мог наскрести в своей очерствевшей и запуганной душе, потому что ему любить было больше некого.