Heart To Heart

      Асаяма вырос с пониманием, что, в основном, его будут окружать идиоты и лентяи, которые не удосужатся даже палец о палец ударить ради собственного же благополучия. А зачем, все равно ведь найдется кто-то, кто будет лучше них. Так зачем стараться? Зачем стремится к чему-то великому и высокому, если обязательно кто-то их в этом стремлении опередит?       Кетсуо никогда с такими людьми не спорил. Их право так думать. Он же так не думал никогда. Пусть себе бояться и дальше. И пока все остальные страшатся прыгнуть выше головы, Асаяма будет достигать высот, о которых они даже думать не осмеливаются. Поэтому он всегда был, есть и будет лучшим. Во всем.       Кетсуо рос с мыслью, что люди вокруг него — массовка, лишь единицы из которых заслужат звание второстепенных героев в его жизни. Второстепенных героев второго плана, разумеется. Или третьего. Потому что первый план слишком близок к нему. А он никого близко не подпускает, не считает нужным. Асаяма терпеть не может, когда кто-то пытается с ним сблизиться, влезть в его личное пространство и стать его частью. Но сам при этом обожает залезать в чужие души, ковыряться в них и вытаскивать наружу самые мерзопакостные кусочки личности, чтобы потом либо использовать их, либо просто любоваться проделанной работой. Кто-то назовет это расстройством. Кетсуо назовет это любопытством.       И так получилось, что к своим двадцати четырем годам Асаяма выделил для себя наиболее раздражающую его черту в людях. Которую он, как ни странно, находил в каждом втором.       Лень.       Он с чистым сердцем мог сказать, что всей душой ненавидит ленивых людей. И он не боялся использовать слово «ненавидеть», каким бы сильным по смыслу оно не было. Кетсуо ненавидел, когда люди смотрели на его статус и объясняли все его заслуги отцовским капиталом. Ненавидел, когда они придумывали кучу оправданий для себя, лишь бы ничего не делать. И ненавидел, когда они продолжали оставаться на прежнем уровне, словно даже не подозревая, что помимо горизонтального лифта в развитии существует еще и вертикальный. Но нет, они все предпочитают и дальше сидеть на месте ровно, уткнувшись мордой в коленочки и строить из себя жертв несправедливости этого жестокого мира.       Но находились и исключения. Наверное поэтому, единственный человек, к которому Асаяма не потерял интерес до сих пор, всегда ходил с гордо поднятой головой и ни на секунду не позволял ни окружающим, ни себе усомниться в его силах. Человек, в чьих глазах всегда читался вызов. И отказ.       Почему-то, Кетсуо очень нравилось, когда Карин ему отказывала. Хоть он и скучал по временам, когда она ему улыбалась и запросто соглашалась пойти с ним на свидание, давая ему шанс перевести их отношения на новый уровень, но подобный холод с ее стороны ощущался гораздо роднее, и, почему-то, понятнее. Все, что было между ними, конечно, было мило, романтично, но так…пресно. Скучно. Слишком легко.       А Кетсуо нравилось ощущать себя завоевателем, этаким хищником, медленно, но верно подбирающимся к своей жертве. Но какой смысл в охоте, когда дичь даже не убегает? Да никакого.       Так что он устал ждать. Устал ходить вокруг да около — уже надоело. И решил перейти к самому главному, тому, ради чего все изначально затевалось.       Но он поторопился. Ошибся. А она ему эту ошибку не простила. И теперь все превратилось в безжалостную игру, где они делают ход фигурками противоположных цветов и сидят по разные стороны доски.       Знает ли Куросаки об этом? Да кого волнует. Кетсуо абсолютно все равно на нее и ее мнение. Но галочку на том, что он ее завоевал поставить хочется. Для душевного спокойствия. Хочется почувствовать, понять, что он заполучил ее. Сделал то, чего другие не смогли. Стал первым. Лучшим. Снова.       Но Куросаки Карин ему никак не поддавалась. Теперь она даже близко его не подпускала, что уж говорить о том, чтобы она добровольно дала закрепить за собой статус завоеванной. Нет, Асаяма успел понять, что она относится к тому типу людей, которые предпочтут сгнить в земле всеми забытые, но никогда и никому не позволят взять над ними контроль даже на секунду. Карин человек свободы, той живой и непокорной силы, что позволяет ей всегда оставаться недосягаемой звездой.       Про себя он называл ее женщина-ветер. Ни в коем случае не потому что она была ветренной, нет. Карин была антонимом к этому слову. Асаяма называл ее так, потому что она была непредсказуема, неукротима, неостановима. Сначала она, словно летний бриз, ласкает твои щеки, сдувает твои волосы со лба, а затем раздувает бури в твоей голове, лишая возможности спастись от буйства стихии ее эмоций.       Это его в ней злило. Это его в ней заводило. Заставляло хотеть еще больше. Теперь просто желание обладать ею превратилось в нужду и необходимость. И Асаяма считал, что должен получить ее. Чтобы наконец-то потерять интерес. Потому что эта увлеченность уж слишком затянулась. Это раздражало.       Но еще больше раздражало препятствие, появившееся из ниоткуда, между ним и его желаниями.       Хитсугая Тоширо.       Раздражало, с какой легкостью он прильнул к Карин. Раздражало, с каким нахальством он ее защищал. Словно имел на это право, словно она была его женщиной, словно они принадлежали друг другу уже давно, а Кетсуо со своими хотелками мог идти куда подальше.       Раздражало то, как она на него смотрит. Карин никогда не смотрела так на Асаяму. Сколько бы он ни старался, в ее взгляде никогда не было той нежной тоски, которой сейчас она с такой беззаботностью одаривает Хитсугаю.       Бесит.       Кетсуо должен быть на его месте. Она должна смотреть так на него. Только на него. Он должен стать центром ее вселенной, ее солнцем, заполучить все ее внимание, ее тело и ее душу, только тогда это все будет иметь смысл для него. Потому что если не так, то как иначе? Никак. Либо все, либо ничего. Других вариантов он не знает, других вариантов для него не существует. Никаких золотых середин. Асаяма никогда не был середнячком. И не собирается им становиться. Только лучшим. А лучшему должно доставаться все самое лучшее. А самое лучшее всегда труднодоступное.       Но почему она такая труднодоступная только для него, но не для Хитсугаи? Все должно быть наоборот.       Он должен быть на его месте.       Ондолженбытьнаегоместеондолженбытьнаегоместеондолжен…       Ручка продавила бумагу.       Асаяма чертыхнулся. Отложил сломанную ручку и взял новую. Руки дрожали от злости. Или от напряжения.       Он не совсем понимал, что происходит, но с того фестиваля его не покидает ощущение, будто над ним нависает что-то тяжелое и сильное. И очень злое.       В груди расползается страх. Прямо как на фестивале. Когда убийственно холодные глаза заглянули ему в душу и словно что-то там сломали.       По спине пробежали мурашки. Мерзкое чувство.       Кетсуо попробовал отвлечься, но его потянуло обернуться.       Ледяной взгляд Хитсугаи прошивал его насквозь. Асаяма незаметно вздрогнул и снова уставился на лист с зачетными заданиями.       В голове красной лампочкой замигала мысль:       «Надо уходить.»       До конца зачета еще оставалось время, можно было не торопиться, но все тело Кетсуо было напряжено до предела и было готово к бегству.       Что происходит? Почему вдруг странная, необъяснимая паника начала сдавливать горло?       Надо уходить. Надоуходитьнадоуходитьнадоуходить…       Нет. Хватит. Что ему надо, так это сосредоточиться на работе. Зачет. Надо снова оказаться первым в списке. Получить баллы. Стать лучшим. Осталось всего одно задание.       Холод пробрался по позвоночнику. Дыхание сбилось. Думать стало тяжело, словно нервные импульсы замедлили свой ход.       Может, к черту? Он же и так всегда самый лучший. Все это знают, и потому никто уже и не старается его превзойти. Ничего страшного, если он не сделает всего одно задание, он много не потеряет. И все равно останется лучшим. Асаяма всегда не просто был вверху списка, он был там с большим отрывом от остальных. Всегда был. И будет. Да. Плевать на последнее задание. Он уйдет сейчас. И ничего не потеряет.       Кетсуо решительно положил ручку на стол, нарочито громко, чтобы показать всем, что он уже закончил, и чтобы лишний раз заставить других понервничать. Он медленно подошел к преподавательскому столу, сдал работу, беззвучно попрощался и покинул кабинет на негнущихся ногах. Почему-то, тело двигалось с большим трудом. Словно скованное льдом.       Дверь за ним закрылась, и ровно через две минуты работу сдал еще один студент.       Преподаватель с подозрением посмотрел на него и спросил, уверен ли он, что хочет сдать работу, ведь время еще есть.       Такеши молча наблюдал, как Хитсугая лишь кивнул и вышел из аудитории вслед за Асаямой.       На часах в аудитории стрелки показывали 12:33.

***

      Кетсуо вдруг начал считать себя параноиком. Ему казалось, что его преследуют.       Такое странное, угнетающее чувство, словно кто-то идет за тобой по пятам, но стоит тебе обернуться — и никого нет, ты совершенно один в пустом коридоре. И чужие шаги тебе послышались, это было просто эхо твоих собственных. И чье-то дыхание тебе почудилось, это просто ветер гуляет из открытых окон. И чье-то присутствие в опасной с тобой близости тебе тоже просто померещилось. Всего лишь твое воображение вдруг решило пошутить над тобой. Не более.       Асаяма нервно повел плечом и направился в актовый зал. Театральный клуб, который он возглавлял, готовил спектакль на конкурс среди университетов. С тех пор, как в клубе появился Кетсуо, они всегда занимали первые места. Всегда.       И сейчас он шел туда, потому что на прошлой репетиции забыл за кулисами свой пиджак. Брендовый, разумеется. Вещь не была незаменимой, но терять ее так глупо не хотелось. Да и Кетсуо никогда не считал себя мажором. Его одежда была дорогой, качественной и всегда ухоженной, но он не скупал ее целыми магазинами и никогда не понимал тех, кто так делает. Было очень много вещей, на которые он предпочитал потратить лишние деньги помимо одежды.       Чувство тревоги немного притупилось, когда Асаяма подошел к закрытым дверям зала. Он открыл их своими ключами и погрузился в темноту и прохладу. Окна были зашторены тяжелыми занавесками, чтобы тепло с улицы не проникало в снабженный кондиционерами зал. Но Кетсуо не стал включать освещение — незачем. Он знал здесь каждый уголок.       Лавируя между креслами, он пробрался к сцене и зашел за кулисы. Стал слепо шарить рукой по декорациям в поисках знакомой ткани. Наверное, все же стоило хотя бы открыть занавеси с окон и впустить дневной свет.       Когда его пальцы наконец нащупали край пиджака, двери в актовый зал захлопнулись. Тонкая полоска света из коридора исчезла.       Беспричинный страх снова стал оплетать шею колючей проволокой.       Он быстро схватил одежду и выпутался из занавеса, шаря взглядом в кромешной темноте. Послышались приближающиеся шаги.       Асаяма выхватил телефон и трясущимися пальцами включил фонарик.       — Эй, кто здесь? — ему пришлось задействовать все свои актерские таланты, чтобы его голос не дрогнул.       Свет фонаря наткнулся на черные ботинки. Поднялся по таким же черным брюкам и идеально выглаженной белой рубашке с закатанными рукавами. Во всем университете так ходил только один.       — А, это ты, — Асаяма изобразил вздох облегчения, хотя на самом деле сердце лишь сильнее забилось беспокойной птицей в грудной клетке. — Здесь и без того темно, зачем надо было еще и дверь закрывать?       Тоширо ничего ему не ответил. Даже не поморщился, когда свет телефона ударил в глаза. Взгляд опасно сверкнул бирюзой.       — Хитсугая, ты чего тут забыл? Это ты за мной шел? Ну ты меня и напугал, конечно, — Кетсуо проще было снова нацепить лицо дружелюбного парня, который со всеми ладит. Но ни с кем не близок.       — Когда ты собираешься извиниться перед ней? — бесцветно спросил Тоширо.       Маска тут же треснула.       — Перед кем? Только не говори, что перед Карин. Я, кажется, уже извинился. На фестивале, помнишь? — добавил он елейным голосом. — На котором ты хотел меня избить.       На лице Хитсугаи не дрогнул ни единый мускул. Глаза продолжали прожигать холодом.              — Значит, не собираешься, — констатировал он факт.       Асаяме показалось, что температура начала падать. И что он вот-вот упадет вместе с ней.       — Разумеется нет. Я же ничего такого не сделал. За что я должен извиняться?       Воздух вырвался из его рта клубочками пара. Наверное, кондиционеры слишком сильно работают.       — Я не нотации тебе читать пришел, — безэмоциональный голос Тоширо разрезал само пространство между ними. — А просто узнать, когда ты преподнесешь ей что-то лучшее, чем тот твой неискренний лепет с крайне омерзительным подтекстом.       Кетсуо окончательно перестал строить из себя приветливого.       — Ой, да брось ты, — Асаяма закатил глаза. — А это что, по-твоему, если не нотации? И почему я вообще выслушиваю от тебя подобные претензии? Сам обвился вокруг нее, словно плющ, и еще смеешь мне что-то предъявлять. Что, решил строить из себя благородного рыцаря, принца на белом коне? Ждешь, будто я поверю в то, что ты такой моралист и не хочешь от нее того же, что и я? Ты не можешь меня осуждать за это. Открою тебе секрет — на всем курсе ты не найдешь парня, который не хотел бы ей вставить.       Последнее слово вырвалось из него с хрипом. Легкие сжались, вмиг вытиснув весь кислород.       — Я не спрашивал твоего мнения, — голос стал ниже, острее, четче. — Я спросил у тебя только одну вещь. Когда.       Взор Кетсуо помутнел, что-то внутри его головы загрохотало, в глазах запульсировало, словно они сейчас лопнут и вытекут.       — Ты.       Дышать становилось не то что тяжело, дышать становилось больно. Он начал хватать ртом ледяной воздух, обжигающий бронхи.       — Приползешь к ней с извинениями.       Ноги подкосились, и Асаяма упал на колени, согнувшись пополам, не чувствуя ничего, кроме ужаса, холода и болезненной тяжести, неподъемным грузом опустившейся на его плечи и придавившей к земле.       Телефон выпал из дрожащей руки. Фонарик накрылся. Все погрузилось в темноту.       — В чем дело? На это у тебя не найдется язвительного ответа? — Хитсугая не насмехался, продолжал говорить с одной и той же отстраненной интонацией.       Кетсуо с трудом поднял взгляд и наткнулся на сверкающие во тьме глаза. За ледяной кромкой отстраненности бурлило что-то гневное, безжалостное, злорадное и еле сдерживаемое. Что-то нечеловеческое.       — Что не так? Ты уже оглох и не слышишь, что я у тебя спрашиваю?       Асаяма и правда не слышал. Звон в ушах заглушал все посторонние звуки, оставляя слышимым только бешеный стук крови в висках. Держать голову прямо было тяжело — он начал терять ориентацию в пространстве. Тело охватил озноб, переходящий в конвульсии. Кетсуо уперся лбом в пол, холодный пот стекал за шиворот.       Крик рвался наружу, но из его рта слетали лишь бесшумные хрипы со слюной, стекающей по подбородку. В горле что-то клокотало, перекрывало трахею, мешало вдохнуть и выдохнуть. Сердце било по ребрам, стиснутое когтями животного страха. По шее из ушей начало стекать что-то теплое. Асаяма накренился и упал на бок, скорчившись на полу.       Кетсуо был вне себя от ужаса, он был на грани обморока, он не мог нормально дышать, видеть, слышать, его тело парализовало страхом и холодом, поселившемся у него в костях. А все, что делал Хитсугая — это стоял над ним и смотрел. И в ледяном взгляде ни на секунду не проскользнула жалость. Его глаза сочились лишь презрением.       Асаяма уже был уверен в приближении собственной смерти, когда полоска света вновь пролегла в проходе между рядами.       И тут все схлынуло.

***

      У Хасэгавы засосало под ложечкой, как только белые волосы скрылись за дверьми. Плохое предчувствие преследовало его еще с того момента, когда он в общих чертах рассказал Тоширо о поступке Асаямы. И уже жалел, что сделал это.       Он впопыхах доделал свои задания и вылетел из кабинета с явственным ощущением, что там, где прошел Хитсугая, воздух стал тяжелее. И холоднее. Поэтому пройти по его следам было несложно. Чем ближе он подбирался к месту, где, как он полагал, должен быть Тоширо, тем тяжелее становилось дышать.       Ему пришлось остановиться, когда телефон завибрировал. В 12:43 Карин ему написала.       «Куда вы двое так быстро ускакали? У меня дела, я хотела попрощаться, прежде чем уйти.»       Он быстро настрочил ей, что они скоро вернуться, и попросил немного подождать. Врать Хасэгава не любил и надеялся, что все и правда устаканится быстро.       Такеши остановился возле дверей актового зала и схватился за стену. Голова закружилась, чтобы остаться стоять на ногах пришлось прикладывать усилия.       «Что происходит?»       «Кажется, он решил поиграться своим духовным давлением. Есть у шинигами такая интересная штучка. Очень полезная.»       «Мне из-за этого вдруг так поплохело?»       «Да. Но если бы не я, ты бы уже корчился на полу. Скажи спасибо.»       Благодарить Такеши не стал. Зажмурился, прогоняя пульсацию в глазах, втянул носом воздух и распахнул двери.       Если в коридоре ему казалось, что он упадет в обморок, то даже просто стоя в дверном проеме актового зала, у него создавалось впечатление, что он может умереть на месте.       Леденящий жилы ужас прошил все его существо насквозь. Как когда он провоцировал Тоширо, только сейчас чувство было сильнее, опаснее и кровожаднее. В воздухе висело желание причинить боль.       Хитсугая повернул к нему голову, и все спало. Вернулась возможность дышать и слышать, в глазах постепенно начали пропадать цветные пятнышки, мозаикой перекрывающие взор.       Хасэгава встретился взглядом с Тоширо. Сглотнул. Осмотрелся по сторонам. Право от Хитсугаи, лево, верх, низ. И отшатнулся.       Асаяма, самоуверенный и нахальный Асаяма, бился на полу в агонии у ног Тоширо. Он судорожно глотал ртом воздух. Покрасневшие от лопнувших капилляров глаза сочились слезами. С дрожащего подбородка на пол капала слюна. По шее из ушей стекала тонкой струйкой кровь. Все его лицо выглядело нездоровым, посиневшим, на лбу вздулись вены от нехватки кислорода. Кетсуо что-то скулил, хрипел, пытался выдавить из себя хотя бы один членораздельный звук и не мог.       Такеши охватил ужас, но уже не из-за реацу Тоширо. А из-за него самого. И из-за того, что он был способен сделать с таким почти скучающим выражением лица.       Хасэгава с первой встречи понял, что с Хитсугаей что-то не так. Что он здесь лишний, что само его присутствие неуместно в их реалиях, что его нечеловеческая личность не должна находиться среди людей. Что он шинигами, и что он силен.       Но только сейчас Такеши впервые понял, что Тоширо опасен.       — Не смотри так на меня, — стальной голос Хитсугаи почти ощутимо пустил трещины по звенящей тишине. — Я его и пальцем не тронул.       И Такеши был уверен, что так и есть. И от этого осознания становилось только хуже.       Он снова опустил взгляд на Кетсуо. Тот, видимо, почувствовав снижение духовного давления Тоширо, расслабился и потерял сознание.       Такеши пытался сохранить невозмутимость на лице. Словно он каждый день видит, как кого-то доводят до такого состояния одним своим присутствием.       — Надо отвести его в медпункт. Ему явно нужна помощь.       Он не договорил «из-за тебя», но конец фразы остался висеть в воздухе довольно ощутимой тяжестью между ними.       Хитсугая только пожал плечами, сел на корточки рядом с Асаямой и довольно небрежно перевернул его на спину. Такеши напрягся. Что Тоширо собирается делать? Что еще он сделает?       — Нет необходимости в чужой помощи, — лениво произнес Хитсугая. — Я бы не хотел, чтобы посторонние были привлечены к этому. Да и ты, я думаю, тоже.       — Что ты делаешь? — Хасэгава сделал неуверенный шаг вперед, в полумрак зала.       — Собираюсь помочь ему. Хоть мне это и противно, но я должен понести ответственность за свои действия, — Тоширо повернулся и странно посмотрел на Такеши. — Ты же знаешь, верно?       — Знаю что?       — Кто я. Ты же знаешь, я прав?       Такеши ответил не сразу. Обдумывал стоит ли озвучивать это. Может, выгоднее будет продолжать скрывать свою осведомленность. А может нет. Может, так он получит больше информации. И если Хитсугая сам завел разговор об этом, значит, какой-то определенный уровень доверия между ними есть. Да?       Хасэгава решил пойти ва-банк. Все равно его молчание уже слишком много сказало за него:       — Ты шинигами.       Тоширо только согласно кивнул, словно этого ответа он и ждал. Странно, он не выглядел удивленным или рассерженным. Такеши полагал, что Хитсугая будет не в восторге, что тайна его сущности раскрыта. Но, кажется, он был к этому готов.       — Не похоже, что ты расстроен.       — А должен? — Тоширо переключил свое внимание на бессознательного Кетсуо, продолжая говорить. — Обычным людям, конечно, нежелательно знать о существовании шинигами, но ты же у нас не обычный парень, — он занес руки над головой Асаямы и его ладони окутались зеленоватым светом. — Ты уже видел меня вне моего временного тела, так что я не вижу особого смысла намеренно скрывать от тебя что-то.       Прямо на глазах Такеши к Асаяме вернулся здоровый цвет лица, дыхание выровнялось, веки перестали трепетать в беспокойном обморочном состоянии. Кровь остановилась и подсохла.       — Значит, ты расскажешь мне, зачем ты здесь, и как с этим связана Карин?       При упоминании ее имени Тоширо на миг задержал выдох дольше, чем надо.       — Я сказал, что не буду что-то скрывать. Это не значит, что я собираюсь тебе что-то рассказывать.       На какое-то время они оба замолчали. Такеши наблюдал, как Хитсугая, наверное, лечит Асаяму. Пока Тоширо не спросил:       — Почему ты смотрел на него?       — А?       — Почему ты смотрел на Асаяму? В тот день. Ты был весь белый, как мел. Что ты видел? — он краем глаза посмотрел на Хасэгаву.       Тот перешагнул с ноги на ногу, не зная, что сказать. Он не был готов к расспросам.       Но знакомый голос быстро подсказал ответ.       — Я… мне показалось, что я что-то видел рядом с Асаямой. Вокруг него. Не знаю, как объяснить. Он ещё потом так смотрел на тебя, будто бы видел тебя без… без этой штуки, благодаря который тебя обычно видно, — Такеши неопределенно махнул рукой.       Тоширо долго, пронзительно смотрел на него, а затем вновь сосредоточился на Асаяме.       Такеши выдохнул.       Когда Хитсугая закончил с Кетсуо, тот выглядел так, словно ничего и не было. Только подсохшие дорожки крови под ушами говорили о пережитом им ужасе. Видимо, вытирать их Тоширо не собирался.       Такеши взглянул на часы: Куросаки уже, наверное, ушла.       — Так его и оставишь? — тихо спросил Хасэгава.       — Слюни ему подтирать не буду. С учетом того, что он сделал, привести его в порядок — уже большая добродетель с моей стороны.       — После того, как ты же и довел его до такого состояния? Да, ты прям герой, — Такеши не хотел, чтобы его слова пропитались сарказмом, но язык все решил вместо него.       Хитсугая смерил его долгим взглядом и сказал без капли обиды в голосе:       — Ты меня осуждаешь.       — Нет, что ты, — снова сказано с сарказмом. — Хвалю тебя за то, что ты причинил человеку физический вред. Молодец.       Тоширо наконец встал: теперь он, как обычно, возвышался над Хасэгавой.       — Я, помнится, уже говорил тебе — я не хороший человек.       Такеши отпугнуло то, с какой железной уверенностью Хитсугая это сказал.       — А тебя вообще человеком называть можно? — Такеши не хотел говорить с таким ядом. Но ничего не мог поделать.       Тоширо сощурился. Оба понимали, что в данном контексте речь идет не о том, является ли шинигами человеком. А о том, насколько человечен Хитсугая.       — Если уж тебе хочется оспорить чье-то право называться человеком, то советую еще разок подумать над тем, что сделал он, — Тоширо кивком указал на Кетсуо. — А теперь скажи мне, — он устрашающе наклонился, используя свое преимущество в росте: — ты правда думаешь, что причиненный мною вред действительно хуже, чем его домогательства в сторону Карин и, вероятно, еще кого-то? Правда думаешь, что он не заслужил моей маленькой вспышки гнева?       Такеши продолжил упрямо смотреть ему в глаза, несмотря на расползающийся внутри ужас.       — Так вот оно что. Карин. Снова дело в ней.       — Всегда дело в ней, — шепнул Тоширо, отведя взгляд в сторону.       — И что, ты думаешь, ей это понравится? Думаешь, это то, чего она хотела? — продолжил наседать Такеши.       — Этого хотел я. — Хитсугая отстранился и направился к выходу. — А с Карин я потом поговорю. Хотя, конечно, предпочел бы, чтобы она не знала об этом.       — Собираешься умолчать, что чуть не убил человека из-за нее? — сказал Хасэгава, не предпринимая попыток догнать его.       — Во-первых, я не собирался его убивать. Не надо выставлять меня монстром, — твердо сказал Тоширо. — Во-вторых, если ты захочешь сам ей рассказать, то хорошо, останавливать не стану. Попрошу лишь, чтобы ты сделал это в моем присутствии: хочу, чтобы мы с ней сразу все обсудили на месте.       — Не буду я ей ничего говорить. Это твое дело — рассказать или нет.       — Рад, что мы наконец пришли к общему мнению. Ты прав — это мое дело. А теперь, будь добр, перестань в него лезть.       С этими словами Тоширо вышел из актового зала, оставив Такеши одного стоять над бессознательным телом Асаямы.       Наручные часы Хитсугаи показывали 12:50.       Когда Хасэгава, не желая, чтобы его увидели в таком положении и еще в чем-то обвинили, покинул зал, время на его телефоне обозначало 12:57.

***

      Тоширо был зол. Он надеялся, что когда даст, наконец, Асаяме по заслугам, то успокоится, но нет. Его все еще трясло от злости. В этот раз из-за Такеши. Опять. Создавалось впечатление, что этот парень специально действует ему на нервы. Что бесило еще больше.       Хитсугая раздраженно посмотрел на датчик реацу, надеясь, что проделанное было не зря. Безусловно, он хотел поставить Кетсуо на место, но у его поведения были и другие причины: когда прибор из двенадцатого среагировал на что-то пару дней назад, сигнал привел его в аудиторию с Асаямой. Где он видел Тоширо без гигая, как ему теперь казалось. И этот странный взгляд Хасэгавы… Если он и правда духовно-одаренный, в чем Хитсугая уже не сомневался, то мог что-то видеть. А смотрел он именно на Кетсуо. Так что Тоширо решил проверить, действительно ли Асаяма каким-то образом связан с реакцией датчика, задействовав собственное духовное давление как катализатор.       Теперь, после слов Такеши, его подозрения лишь подкрепились.       Хитсугая глянул на экран. Образец духовной энергии был собран в 12:43 и отправлен на проверку. Тоширо оставалось только ждать. Несмотря на совпадения, верил он в свои догадки с трудом. Точнее, не верил вообще. Трудно было представить Асаяму источником всех проблем после того, как он валялся у ног Хитсугаи, не в силах даже заскулить о помощи. Если бы он действительно был причиной пропажи рядовых и офицеров шинигами, то все не прошло бы так легко. Но он должен был рассматривать все варианты, даже самые абсурдные на его взгляд.       В глубине его души каждое копошение Хьеринмару полнилось злой радостью от сделанного. И тревогой.       Он никак не мог найти Карин. И это немного успокаивало его пыл. Потому что на место злости приходило волнение.       Вечером после смерти Хару они так и не поговорили толком. И утром тоже. Карин избегала его взгляда, почти не смотрела в его сторону, словно ей было стыдно за что-то. Тоширо мог понять, за что. Зная ее, она наверняка чувствовала себя паршиво из-за проявленной слабости. Если, конечно, не считать горечи от утраты и, хоть и безосновательного, но очень сильного чувства вины перед Хару.       Странно, что Куросаки вообще пришла на зачет. Но теперь ее нигде не было.       — Ищешь Карин?       Тоширо смерил холодным взглядом Такеши, который уже успел ему порядком надоесть.       «Может, его тоже стоит припугнуть слегка?»       Мысль показалась Хитсугае чересчур соблазнительной, так что он от нее отмахнулся.       — Она написала, что мы с тобой придурки, и ушла, — продолжил Хасэгава, перечитывая сообщение. Затем посмотрел на Тоширо: — Ты успел бы попрощаться, если бы не тратил время на всяких мудаков.       Хитсугая ничего ему не ответил. Просто предпочел вновь погрузиться в свои размышления. Что получалось у него плохо из-за настырного взгляда Такеши, прожигающего насквозь.       — Что на этот раз? — Тоширо даже не пытался скрыть раздражение.       Как же ему все надоело.       — Просто пытаюсь понять тебя. Я могу объяснить себе, зачем ты это с ним сделал. И даже зачем потом восстановил. Но я не понимаю, почему ты решил пособачиться с Асаямой, вместо того, чтобы быть рядом с Карин.       Хитсугая стиснул зубы. Но промолчал.       — Просто, знаешь, я тут вспомнил наш недавний разговор. Тот, после которого ты грозился впечатать меня в асфальт.       — Ты имеешь в виду тот, в котором ты назвал меня прилипчивым мудаком и сравнил с Асаямой? — едко добавил Тоширо.       — Он самый, — кивнул Такеши, словно и не заметил подколки. — Так вот, я тогда сказал тебе, что на самом деле так не считаю. Но сейчас ты заставляешь меня поменять свое мнение.       — Сколько еще раз я должен сказать, что мне все равно?       — Пока тебе самому не надоест, — отчеканил Хасэгава, кажется, недовольный тем, что ему не дают разразиться монологом. — Я к тому, что ты сейчас только и делаешь, что говоришь. И все. Ты говоришь, что это ради Карин, но где она сама, ты знаешь?       — А должен? Она не обязана докладывать мне о каждом своем шаге, — ему приходилось выдавливать слова из сжатого негодованием горла.       — А ты не можешь сам поинтересоваться? — взвился Хасэгава. — Отличная у тебя стратегия: пойти разобраться с обидчиком, но при этом полностью игнорировать существование той, ради которой все это затеялось. Я правда думал, что ты заботишься о ней, и что когда она с тобой, я могу за нее не переживать. Но, кажется, ты действительно еще один самовлюбленный кретин, которому просто нужен повод показать себя.       — Раз ты у нас такой защитник Карин, то почему за столько лет наличия конфликта с Асаямой ты ничего не сделал?! Почему с ним пришел и разобрался именно я?       — Потому что я выбрал быть рядом с ней, когда ей это было нужно.       — Тогда почему ты сейчас здесь, а не с ней? — прошипел Тоширо.       Он устал.       — Может, потому что она хочет, чтобы рядом был не я, — Такеши наконец смог поймать его взгляд, — а ты? Поэтому у меня к тебе встречный вопрос: раз ты у нас весь из себя такой защитник Карин, то почему ты до сих пор здесь?       Тоширо ничего ему не ответил. Просто молча встал и ушел. Как бы тошно ему ни было это осознавать, Хасэгава был прав: он должен быть не здесь.       На выходе из университета его ударило болезненное осознание.       Он так и не научился расставлять приоритеты. Делать правильный выбор в правильное время. И он так и не научился выбирать людей.       В отличие от его бывшего капитана.       Еще одно болезненное осознание.       В свое время Ишшин сделал правильный выбор. Как бы больно от этого выбора потом не было.       Тоширо до сих пор этому учился. Поэтому сейчас твердой походкой направлялся в больницу, полагая, что Карин там.       И попутно вспоминая, как же сильно он когда-то разочаровался в Шибе и как же сильно его потом презирал. Пока наконец-то его не понял.

***

      Тоширо был влюблен, так сильно и бесповоротно, что от осознания этого до сих кружилась голова. Ему сносило башню только от того, как легко ему было с Карин.       Такое опасное чувство. Притупляет все остальные.       Наверное из-за этого Хитсугая наконец покинул резиденцию Куросаки после долгих посиделок с Карин в последний момент. Ровно перед тем, как порог дома переступил Шиба Ишшин.       Или, теперь вернее сказать, Куросаки.       День испорчен.       Ишшин какое-то время оглядывался по сторонам, прежде чем зайти внутрь. Словно искал глазами Тоширо. Вероятно, так и есть. Искал. Но Хитсугая был не готов встретиться с ним. Не сейчас.       Не сейчас, когда обида, глупая, почти детская и такая жгучая обида, пылала в сердце.       Тоширо встречался с Карин уже второй год. Дружил он с ней до этого почти три года. И, конечно, не было ни единого шанса, что за все это время он ни разу не встретит ее отца.       Фактически, они так и не встретились. Просто всегда находились в опасной близости, на расстоянии вытянутой руки, за тонкой стеной. Не виделись, но всегда знали друг о друге. И намеренно не шли на контакт. Тоширо, потому что не хотел. Не был готов. Не знал, как. Ишшин, потому что понимал это и не собирался заставлять своего бывшего третьего офицера переступать через себя. Шиба все понимал.       А Хитсугая нет. Он не понимал ни себя, ни бывшего капитана. У него было так много вопросов, ни один из которых он не решался задать.       Потому что было стыдно. Было непонятно. И было страшно.       Но больше всего было больно.       Когда Тоширо в первый раз увидел Ишшина в доме Куросаки, его первой мыслью была радость. Его бывший капитан жив и здоров и он…седеет. Вторая мысль кувалдой ударила по голове и выбила почву из-под ног.       Хитсугая не зря считался гением. Он быстро понял, что к чему. И, боже, как же ему было больно. Больно осознавать, что все это время, пока они с Матсумото пытались смириться с утратой, Шиба жил счастливо в Мире Живых, кажется, даже не вспоминая о них. Больно осознавать, что он так легко бросил все и всех ради какой-то человеческой женщины. Что он не оставил ничего: ни записки, ни предупреждения, ни преемников на свое место. Ничего. Просто исчез, растворился и больше никогда не появлялся.       Хитсугая презирал Шибу за проявленную безответственность. За то, что не просто ушел, никого не предупредив, а оставил после себя упавших духом людей и разбитый вдребезги отряд. Который заново по кусочкам пришлось собирать именно Хитсугае. Пока Матсумото валялась где-то под столом в пьяном угаре, не способная найти в себе силы двигаться дальше без капитана, Тоширо пришлось отказаться от сна и еды, тренироваться сквозь боль в мышцах, несмотря на временами накатывающий панический страх неудачи. Лишь бы быстрее получить банкай. Его сырую, недоделанную версию, но хоть что-то, что откроет ему путь к капитанскому званию. А там уже и отряд сохранить будет проще.       Тоширо ненавидел Шибу за то, что он ушел, свалив свои обязанности на него. Да, Ишшин шутил, что назначит Тоширо своим преемником. Но он его к этому не готовил. А когда момент настал, Хитсугае казалось, что его кинули лицом в стену. Или, скорее, стену обрушили на него. Он не был готов к такой ответственности. Но ее пришлось взять. И он ненавидел Шибу за то, что тот не оставил ему выбора.       Это все навевало Хитсугае мысли о брошенной семье. Словно Ишшин был отцом семейства — их отряда, каждый член которого был его ребенком. А потом отец взял и ушел из семьи к другой женщине. Оставив своих старых детей позади и полностью отдавшись новым.       Наконец, Тоширо ненавидел Ишшина за то, что тот заставил его чувствовать себя брошенным. Опять. Ему казалось, что уж отряд его никогда не оставит, что Шиба и Матсумото всегда будут рядом. Но Ишшин ушел, а Рангику нуждалась в помощи больше, чем Хитсугая. В помощи, которую у него не было сил оказывать. И он снова остался один на один с собой. И общими проблемами, которые, почему-то, должен был решить в одиночку.       За это Тоширо до сих пор не мог простить Шибу. Куросаки. Неважно.       Хитсугая не понимал его и не пытался понять, пока сам не оказался в схожей ситуации. И когда у него появился выбор между Карин и Готеем, он хотел бы выбрать Карин.       Но не смог.

***

      В больнице Куросаки не оказалось. Чтобы время не было потрачено впустую Тоширо попробовал узнать насчет тела Хару, но ему ничего не сказали, так как он не ее родственник.       В итоге Хитсугая ушел оттуда ни с чем. И вопрос о местонахождении Карин оставался открытым. На сообщения она не отвечала, трубки не брала.       «Не могла, что ли, через Хасэгаву передать, куда идет, а не то, что я придурок?»       Тоширо ругался на нее про себя, стараясь игнорировать разрастающееся в груди волнение. Абсолютно безосновательное. Все-таки они виделись чуть больше часа назад. Ничего такого за это время с ней бы не случилось.       Верно?       Хитсугая вернулся домой. Карин там не было. И она не появилась ни спустя час, ни спустя два. Когда солнце начало потихоньку клонится в сторону горизонта, Тоширо не выдержал и снова пошел ее искать. Посмотрел в магазинах, кафе, опять пришел в больницу, пошатался возле университета и даже заглянул в ювелирный.       Ее нет.       Волнение начало не просто распускаться в легких ядовитыми цветками, а все быстрее стало оплетать сердце. И болезненно его сжимать.       Когда Хитсугае пришло сообщение, он уже был весь на взводе и готов вновь облазить весь город. Но не пришлось.       Карин была в аллее вдоль берега реки, стекающей из Каракуры. Она сидела на скамейке, вытянув ноги, и просто смотрела, как солнце близиться к крышам домов, пока его блики пляшут на водной глади.       Тоширо тихо сел рядом с ней. Под ногами был ковер из лепестков сакуры. От фестиваля, прошедшего здесь меньше недели назад, уже ничего не осталось.       Хитсугая хотел спросить, почему она ушла. Почему именно сюда. Но решил просто молча сидеть с ней рядом, пока она сама не скажет.       — Извини, что не отвечала. Хотелось немного подумать и побыть одной. В последнее время это немного сложно, — сказала она, намекая на постоянное присутствие Тоширо.       Он ничего не ответил, ждал, пока Карин продолжит говорить.       Она набрала воздуха и на одном выдохе произнесла:       — Я спрашивала про Хару. Хотела узнать насчет похорон. Сказали, что если за две недели не найдут ее родственников, то государство само все организует. Мне участвовать будет нельзя. Тебе, естественно, тоже, — она остановилась на мгновение. — Я ушла из больницы. Сейчас работать необходимости нет. Да и… тяжело там сейчас. Мне, по крайней мере. Я… я не могу там находиться.       Карин снова замолчала.       — Плохой из меня, наверное, врач выйдет.       Тоширо какое-то время просто смотрел на нее, прежде чем тихо сказать:       — Думаю, ты будешь отличным врачом.       — Если меня так одна смерть подкосила, то что…       — Хару не была для тебя чужим человеком, конечно, ее смерть, — он запнулся на этом слове, — ударила по тебе. Это нормально.       — Ты не выглядишь таким же разбитым, как я, — она упрекала не его, скорее, себя.       — Мне не впервой терять людей. Не сказать, что я привык. Но… со временем это перестает быть чем-то таким ошеломительным. И зная, как все устроено, я могу не волноваться за душу бабушки Хару, — Тоширо посмотрел на небо, словно мог встретиться глазами с ней там. — Это меня немного успокаивает.       — Может, ты и прав.       Между ними повисла тишина на короткое время.       — Ты же знаешь, что ни в чем не виновата? — тихо спросил Хитсугая.       Карин не ответила. Тоширо вздохнул.       — Ты все равно ничего бы не смогла сделать, Карин. Каждый живет столько, сколько ему отведено. И не в твоих силах на это повлиять.       В его плечо уткнулось что-то мягкое и влажное.       Он повернул голову и увидел, как Карин притерлась к нему мокрой от слез щекой. Он потянулся убрать волосы с ее лица и замер на миг. Но все же аккуратно заправил прядь ей за ухо и поймал ее взгляд, спрашивая разрешение на большее. Тоширо не знал, что ожидал увидеть в глазах Куросаки, но что-то в них ему подсказало, что он может приобнять ее и поудобнее устроить ее голову на своем плече.       Он не знал, сколько они так просидели, и, честно говоря, хотел, чтобы просидели еще столько же. Но Карин отстранилась и стала утирать уже подсохшие дорожки слез.       — Прости еще раз, что вот так внезапно ушла. Я хотела предупредить, но вы с Такеши куда-то так быстро убежали, а я не стала вас долго ждать.       — Не извиняйся. Сам виноват. Просто в следующий раз предупреждай меня лично, а не через Хасэгаву, ладно? — он чуть приподнял уголки губ.       — Хорошо, — улыбнулась Карин. Но потом выражение ее лица изменилось. — Подожди, что ты натворил?       Тоширо сконфузился.       — Что? Ничего. С чего ты взяла это?       — У тебя всегда такое лицо, когда ты косячишь. Признавайся, что ты такого сделал, пока меня не было? — она выгнула бровь в ожидании ответа.       — Ничего, — продолжал настаивать на своем Тоширо.       Но быстро сдался под взглядом Куросаки.       — Ну, может кое-что и сделал… но ничего такого, клянусь! Просто…       — Просто что?       — Просто, возможно, скоро Асаяма заявится к тебе с извинениями. Нормальными.       Карин растерялась. Сначала она не поняла, что Хитсугая имеет в виду, но когда до нее дошло, она задумалась.       — Ты… злишься на меня? — осторожно спросил Тоширо, боясь услышать ответ.       — М? Злюсь? Нет, думаю, нет. Скорее…, — Куросаки запнулась, подбирая слова. — Знаешь, мне приятно, вроде, что ты заступаешься за меня. Уж не знаю, что ты сделал с ним, и не думаю, что хочу знать. Но это и не важно, наверное.       — Я к нему не притронулся, с ним все в порядке, честно, — он уже начал оправдываться.       — И я тебе верю, — заверила его Карин. — Дело в другом. Просто… меня расстраивает, что ты снова что-то решил сам, без моего участия. Как мой отец. Как Ичиго. Как Юзу. Как вы все всегда делаете, забывая, что я не ребенок и что я не хрустальная. Мне казалось, что времена, когда ты со всем разбирался за моей спиной и не ставил меня в курс дела, уже прошли. Но, видимо, ты опять за старое, — ее слова не звучали раздраженно или обиженно, в них не было претензий. Голос был ровный и смирившийся.       Это ударило даже сильнее, чем открытая обида.       — Я… я понимаю, о чем ты, — выдавил из себя Тоширо. — Но я хочу, чтобы ты знала — я так делаю, не потому что не доверяю тебе или что-то в этом роде. Я просто не хочу напрягать тебя чем-то, с чем в состоянии справиться сам. Я хочу избавить тебя от всех твоих тревог, чтобы ты при этом не тратила на них свои силы.       — Я знаю. Но меня ты спросил, хочу ли я этого? Вот опять: ты решаешь за меня. Я тоже тебя понимаю, но я не прошу многого: просто спрашивай меня перед тем, как взяться за мои заботы. Я имею право хотя бы знать, что происходит, особенно, если это касается меня напрямую. В идеале, конечно, я хочу, чтобы ты не брал мои проблемы на себя, а позволил мне если не самой с ними разобраться, то хотя бы с тобой. Вместе, — она посмотрела на него.       А сердце Тоширо уже пропустило удар. Он уже успел забыть, как красивы ее глаза в свете закатного солнца, как они бездонны и как волшебны. Именно в эти глаза он когда-то влюбился.       Его взгляд опустился на ее розовые губы. Сейчас был бы идеальный момент…       Он сглотнул и вновь посмотрел в ее глаза. И успел заметить, как ее взгляд на долю мгновения скользнул вниз по его лицу.       — Мы договорились? Теперь ничего не утаиваем, со всем разбираемся вместе? — ее голос чаровал его.       Они все это время сидели так близко, плечом к плечу? Ему достаточно лишь слегка наклонится, чуть ближе к ней…       Вместо этого Тоширо упрямствует, больше для вида:       — Восемьдесят на двадцать. Восемьдесят процентов работы я беру на себя.       — Торговаться со мной вздумал? — ее черные брови взлетели вверх.       — Хорошо, семьдесят на тридцать.       — Шестьдесят на сорок, — возмутилась Карин.       Хитсугая сощурился.       — Шестьдесят пять на тридцать пять. На другое не соглашусь.       Куросаки сверлила его наигранно недовольным взглядом, пока ее губы растягивались в улыбке.       — Идет.       Она театрально вскинула руку. Он также театрально ее пожал.       Карин засмеялась, звонко и чисто, заставляя душу Тоширо трепетать перед ней.       Последние солнечные лучи ласкали их, окрашивали водную гладь в красный и горели мягким теплом на сплетенных пальцах.       Карин с легкостью отпустила его руку и встала, собираясь пойти домой.       Тоширо усилием воли не позволил себе снова схватить ее ладонь и притянуть в свои объятия. Не позволил себе поцеловать ее.       Но то, с каким трудом он сдержался, становилось проблемой. Серьезной для него проблемой.       Потому что самое непозволительное уже случилось. Он влюбился.       Тоширо заново влюбился в Куросаки Карин.