Heart To Heart

      Такеши всегда любил внимание и людей. Любил любить людей и быть любимым ими. И считал своим долгом показать это всем. Именно поэтому он просто обожал быть в центре людского внимания. Закатывание истерик в магазине с игрушками в детстве, куча творческих кружков еще в садике и главная роль в любом спектакле в школе — это все про него, это все для него.       Такеши любыми правдами и неправдами стремился к людям. А они в ответ тянулись к нему, любили его, холили и лелеяли. Всех одноклассников он считал друзьями, все родственники его обожали, и даже хмурые прохожие всегда улыбались ему в ответ. И он купался в этой любви, захлебывался в ней и тонул, даже не подозревая, что любить и быть любимыми умеют не все.       Его мама умела. Она любила Такеши сильно и необъяснимо и позволяла ему любить себя той безусловной любовью, которую могли испытывать лишь дети. Она мягко гладила его по голове, когда он плакал, никогда не осуждала его за слезы. Задорно теребила по волосам, когда он помогал донести сумки от коридора до кухни, но никогда не заставляла делать это. И всегда нежно целовала его в лоб или щеку на прощание и при встрече.       Папа умел любить маму. Но не знал как любить сына. Наверное, поэтому говорил, что она так ребенка совсем разбалует и сделает из него тряпку. Такеши не понимал, как он из человека может стать куском ткани, потому не обижался и любил папу так же сильно, как и маму. Потому что у папы были большие и теплые руки, которые тоже трепали Такеши по голове, щекотали до слез в глазах и очень крепко хлопали по плечу.       Такеши вырос, окруженный любовью. И привык получать ее много и ото всех. Особенно от противоположного пола. Конечно, ему нравилось, когда его друзья мальчишки делились с ним коллекционными карточками, неустанно звали гулять и толпились возле него, когда у него появлялась новая игрушка. Но внимание от девушек… Это другое. Это быстрые взгляды, пока не видит учитель. Это тайные записки на уроке, когда сердце колотиться от страха быть пойманным и от предвкушения следующей записки, и так по кругу. Это легкие прикосновения, ненавязчивые, смущенные, но такие значимые. Это звонкие голоса и огромная палитра интонаций, кроящая в себе загадки. Загадки, которые так интересно разгадывать.       И постепенно круг его общения запестрил яркими ногтями, милыми заколками и сладкими духами.       И именно такого Хасэгаву Такеши и встретила Карин на первом курсе медицинского университета — веселого, жизнерадостного и окруженного женским вниманием.       И потому же и отшила его. Позже, много позже, лишь когда в начале шестого курса к ним переведется некий беловолосый молодой человек, Такеши поймет, почему Карин отказала ему тогда. Потому что если бы у него был такой «то-ли-друг-то-ли-бывший-то-ли-возлюбленный», он бы тоже ни на кого смотреть не мог. Но тогда, на первом году обучения, Куросаки его не на шутку заинтересовала своим отказом. Не то чтобы он получал девушек по щелчку пальцев, но так жестко и быстро его никто никогда еще не посылал.       Такеши уверен, что какое-то время был влюблен в нее. В ее бойкость, дерзость и непоколебимую волю. Ну и фигура у ее ему нравилась. Но все же в основном притягивали именно ее уверенность и острый язык. А Такеши, хоть и был упрямым, настойчивым не становился. Он быстро понял, что любовь романтическая ей от него не нужна. Так что он решил дать ей дружескую. И со временем его страсть перетекла в платонику, позволяя им обоим с комфортом наслаждаться обществом друг друга. Ему нравилось так думать.       И Такеши наслаждался этим чувством, простым и ни к чему не обязывающем.       А потом появился Хитсугая Тоширо и все испортил.       Потому что это кто-то, кто сместил фокус внимания Карин на себя. Это кто-то, кто имеет невообразимо прочную и при этом до ужаса хрупкую связь с ней. Кто-то, чье присутствие способно заставить ее неловко ерзать и краснеть. Кто-то, кто явно был небезразличен ей когда-то. И явно небезразличен сейчас.       И это создает проблемы одновременно в двух направлениях. С одной стороны Карин — его подруга, которая, очевидно, влюблена в Хитсугаю до сих пор. Что бы там между ними когда-то не произошло, по одним лишь ее тоскующим взглядам Хасэгава понимает — их история не закончилась тогда. И с другой стороны главный виновник — Тоширо. Который, очевидно, влюблен в Карин в ответ. И никто их этих двух баранов не может или не хочет признавать этого. А Такеши застрял между ними, как меж двух огней, и мечется от одного к другому.       Он думал, что станет легче, когда узнал, что Карин какое-то время в универе будет появляться редко. Но все стало хуже.       Теперь, когда ее не было, были только он и Хитсугая. И если до этого Тоширо был для Такеши просто красивой картинкой, разгадать которую может лишь Карин, то по прошествии почти недели без нее Хасэгаве мельком удалось увидеть, что за ледяным фасадом прячется невероятно умный и невероятно печальный человек.       «Не человек.»       Такеши проигнорировал ядовитую мысль, надеясь, что если не заострит на ней внимание, то она растворится в его сознании так же быстро, как и появилась.       Какая разница человек или нет, если его плечи ссутулены под грузом ответственности, а глаза затянуты пленкой вины, которая уже успела стать корочкой и затуманить зрение.       Такеши всегда остро ощущал людей, их переживания и эмоции с легкостью понимал и перекладывал на себя. Пришлось научиться, чтобы в детстве не попасть под руку вспыльчивого отца или не довести до слез чувствительную маму. И сейчас Хасэгава смотрел на Тоширо, на то, как он обращается с Карин и ничего, кроме отчаянных попыток склеить разбитое, вместо того, чтобы вылепить что-то новое, Такеши не видит. Потом он смотрит на Карин и видит, что осколков уже нет, она все выкинула, и Тоширо просто тянет руки к пустоте. А протянуть руки в ответ, Карин боится.       Ему нестерпимо хочется подтолкнуть их друг к другу, сделать так, чтобы на их лицах расцвели улыбки от их любви. Вместе с тем он и сам хочет одарить каждого из них своей любовью, вклинится между ними и показать, что он здесь, что он тоже хочет, чтобы на него смотрели с таким трепетом и тоской, как они смотрят друг на друга, думая, что их никто не видит. Но это эгоцентрично, это неправильно. Он не имеет права вмешиваться в их жизнь, в их отношения, не имеет право перетягивать одеяло их внимания на себя.       «Ты такой добрый.»       От ехидного голоса, звучавшего в голове, тошнило.       — Что ты на меня уставился?       Глубокий голос Хитсугаи вытряхнул его из мыслей. Такеши проморгался и встряхнул головой, со смущением понимая, что все это время, пока думал о делах насущных, пялился на Тоширо. Тот смотрел на него, бровь скептично поднята, лицо не выражает ничего, кроме легкой степени раздражения. Как и всегда.       — Прости, я что-то задумался, — Хасэгава неловко посмеялся и потер шею.       Но Тоширо не отвернулся от него, как обычно делал. Он продолжил пронизывать Такеши взглядом, щуря глаза.       — Ты в порядке?       Его вопрос застал Хасэгаву врасплох. Тоширо никогда не спрашивал, в порядке ли он. Как он должен на это реагировать? Как ему ответить?       «И правда, что же ему сказать.»       — В порядке, почему спрашиваешь?       — Ты ведешь себя странно. Не пойми неправильно, по-моему, ты всегда странный. Но сейчас ты… по-другому странный. Ты на удивление тихий в последнее время.       — О-о, Хитсугая-кун, ты что… волнуешься за меня? — Такеши попробовал ответить в привычной ему манере, протянув вопрос и кокетливо похлопав ресницами. Он и правда ведет себя слишком серьезно в последнее время.       Тоширо закатил глаза.       — Нет. Просто ты друг Карин. Она расстроится, если с тобой что-то случится.       — О. Так ты волнуешься о чувствах Карин. Как мило, — он старался игнорировать кольнувшую в сердце обиду.       Хитсугая еще какое-то время сверлил его взглядом, что-то решая у себя в голове и, вздохнув, отвернулся, заканчивая разговор.       Такеши недолго разглядывал его профиль и тоже отвернулся.       Удивительно, что даже находясь с Тоширо один на один, он все равно чувствовал себя третьим лишним.

***

             После пар они направились к выходу, подхваченные толпой студентов. И несмотря на гомон сотен людей, Такеши угнетала висевшая между ним и Тоширо тишина. Разговорить его все не удавалось, Хитсугая отвечал максимально коротко и поверхностно, не давая даже шанса ухватиться за что-то и продолжить диалог. Поэтому Такеши пришлось все тянуть на себе. Потому что если и было что-то, что он ненавидел и чего нестерпимо боялся, то это тишина.       — Ты уже начал готовиться в зачетной работе?       — Зачет? Какой зачет? — Тоширо будто впервые слышал об этом.       — Ну, тот, который будет в пятницу. Позавчера ведь сказали.       — Ах, это. Нет, еще не начал. А что, надо?       — Ну, в идеале да? Все-таки этот зачет дает допуск к экзаменам.       — Я думал для этого нужны кредит-часы.       — Смотря по какому предмету. По некоторым нужны только они, некоторые требуют зачетных работ. А некоторые — и то, и другое. Ты как будто первый день в универе учишься, — усмехнулся Такеши.       — Просто в моем прошлом университете были немного другие правила, — Тоширо ответил не сразу.       — Да? Кстати, а где ты учился раньше? Я ведь даже не интересовался ни разу.       — Далеко, — взгляд Хитсугаи, направленный строго вперед, словно немного расфокусировался.       Где бы он ни был раньше, вспоминать он об этом не любил.       — Ну, в любом случае, лучше подготовиться к этому зачету. Если оказаться в верху рейтинга, можно получить дополнительные баллы на самом экзамене или вовсе автомат.       — Как интересно, — ответил Тоширо совершенно незаинтересованным голосом.       — Зря ты так. Это может быть полезно. Хотя, если учесть, что высшие баллы всегда набирает Асаяма, шансов мало.       — Асаяма?       — Ну да. Лучший на потоке, помнишь? А что? Надумал сместить его с пьедестала?       — Кто знает.       — Как всегда яснее некуда. Попробуй хоть раз ответить менее расплывчато, вдруг понравится.       — Посмотрим.       — О Боже, я начинаю понимать, почему Карин бесится, когда я так говорю.       — Не знаю насчет Карин, но лично меня бесит сам факт того, что ты вообще говоришь.       — Да, я в курсе, — нараспев ответил Хасэгава.       — Тогда почему продолжаешь липнуть ко мне, как банный лист? — Хитсугая скосил на него глаза.       — Просто присматриваюсь к тебе. Мне интересно, что Карин в тебе такого нашла, — ложь. Ну, или почти. Он и правда присматривался к Тоширо, но не только из-за Куросаки.       «Вообще не из-за нее, раз уж на то пошло, давай будем честны.»       Но Хитсугае об этом знать необязательно.       Такеши глянул на него и, не получив ожидаемой реакции, решил добавить масла в огонь.       — Я не понимаю, что она в тебе нашла, потому что пока вижу только надменного придурка, который не заслуживает и капли ее внимания, — еще одна ложь.       Краем глаза он видел, как Тоширо стиснул челюсти. Но он не спешил выходить из себя, лишь сощурил глаза и ждал, что еще выдаст Хасэгава, чью перемену настроения никак нельзя было предугадать.       «Отлично. Если до этого он меня терпеть не мог, то сейчас наверняка возненавидит.»       Такеши сглотнул резко вставший в горле ком и продолжил с таким дружелюбным выражением лица, с каким раздают конфеты детям:       — Ты знаешь, я очень терпеливый. Но у всего есть предел. И когда мой будет достигнут, а ты все еще будешь вести себя, как прилипчивый мудак, я обещаю приложить все усилия, чтобы отвадить тебя от Карин, — Такеши понятия не имел, как воплотить свою угрозу в жизнь, но звучало круто. И он надеялся, что Тоширо не раскусит его блеф. Ему надо было рассердить Хитсугаю, как это сделал Асаяма в парке. Как же у него это так быстро получилось?       — И зачем ты мне это говоришь? — ровным тоном спросил Тоширо.       «Чтобы вывести тебя из себя!»       — Просто вношу ясность. Тебе не нравится, что я липну к тебе, а мне не нравится, что ты липнешь к Карин. Уж не знаю, что между вами было раньше, но это уже давно прошло. А ты все цепляешься за нее. Это меня тревожит. Карин очень дорогой для меня человек, и я хочу, чтобы у нее все было хорошо. И тут ты появляешься из ниоткуда и что-то из себя здесь строишь, словно имеешь на это право. Складывается впечатление, что ты не знаешь слова «нет». Прямо как…, — Такеши прикусил язык.       «Нет, не следует говорить этого, это слишком, заткнись.»       Но подозрительный прищур Хитсугаи сделался опасным, на шее забилась венка, руки в карманах сжались в кулаки. Именно та реакция, которую от него и ждут.       — Как кто? — процедил он сквозь стиснутые зубы.       «Это оно! Скажи это! Скажи!»       — Как Асаяма, — и стоило лишь Хасэгаве договорить, как на него словно вылили ушат ледяной воды, которая тут же схватилась льдом на его коже, сковала его и отрезала от окружающего мира. Звуки притупились, зрение затуманилось, легкие сжались, наполнившись болезненно холодным воздухом. На мгновение, всего на одно страшное мгновение ему показалось, что он тонет в ледяной проруби, что его похоронили заживо во льду, что холод поглотил его изнутри, словно по его венам течет не кровь, а жидкий гелий.       Но наводнение спало так же быстро, как и нашло на него. Удушливый майский воздух ударил в ноздри, когда Такеши судорожно вздохнул. Ему стоило колоссальных усилий не упасть на колени и не забиться в истерике. Потому что если бы его спросили, что он почувствовал, Хасэгава бы сказал, что только что умер и воскрес.       «Идеально.»       Такеши сглотнул и медленно сфокусировал взгляд, переведя внимание на Хитсугаю.       Тот уже успел взять себя в руки. На вновь непроницаемом лице о былом гневе напоминала лишь буря во взгляде. Он закрыл глаза на секунду, а когда открыл, то и в них не осталось и следа грозы — только корка льда на океанской глади.       — Я буду честен. Мне все равно, что ты думаешь обо мне. Я далеко не хороший человек и не собираюсь убеждать тебя в обратном. Я сделал много плохих вещей. Но ты ничего об этом не знаешь, поэтому не имеешь никакого права судить меня. Но если тебе так хочется — Бога ради. Только одна просьба: не смей сравнивать меня с тем, кто домогался Карин, и говорить, что мы с ним похожи, — на этих словах его ровный голос снова завибрировал от злости. Но затем он прикрыл глаза, и Хасэгава успел заметить, как корка льда подернулась дымкой вины. Тоширо продолжил уже спокойнее и тише: — Я когда-то очень обидел ее. И не раз. Но я никогда не позволял и никогда не позволил бы себе таких мерзостей ни по отношению к ней, ни по отношению к кому-либо другому, — он вновь твердо взглянул на Такеши, не давая усомниться в своих словах.       Но Такеши и так это знал. Ему не нужны были эти слова, он сам все прекрасно видел. Но ему нужно было заставить Тоширо потерять контроль над собой. И сделать это можно было только приплетя Карин.       Как же ему сейчас тошно.       «Ничего, скоро это закончится.»       Хасэгава прикрыл глаза на мгновение, пытаясь успокоить слишком быстро бьющееся сердце. А затем вновь заговорил, как ни в чем ни бывало:       — Рад слышать. Считай, ты прошел проверку, — Такеши весело подмигнул Тоширо и, даже стоя в нескольких шагах от него, почувствовал вспыхнувшую с новой силой зловещую ауру Хитсугаи. — Ну, не смотри на меня так, я же это не всерьез говорил, честно! Прости, если в какой-то момент это звучало слишком грубо. Только не бей меня! — Хасэгава стал притворно прикрываться руками, на самом деле искренне боясь, что ему сейчас дадут по морде за больно длинный язык. Что ж, не впервой.       — Тебе лучше уйти с глаз моих, пока я не впечатал тебя в асфальт, — размеренно проговорил Тоширо, выглядя одновременно шокированным и жутко рассерженным от такой дерзости и тупости.       — Как скажешь! До завтра, Хитсугая-кун! Прости еще раз! — и Хасэгава умчался подальше, пока Тоширо не передумал.       Хитсугая лишь фыркнул ему вслед.       А Такеши не думал сбавлять темп, даже когда выбежал за пределы университета. Он бежал вплоть до дома, не останавливался, даже когда нетренированные легкие начали болеть от нехватки кислорода, мышцы заныли от непривычной нагрузки, бок закололо, а к горлу подкатила тошнота. Уж лучше слышать собственное сбившееся дыхание, чем ужасающую тишину в голове. Словно все его мысли выключили, отмахнулись от них, как от надоедливого роя насекомых.       Такеши ненавидел тишину. Он боялся тишины. И скоро будет ровно год, как эта тишина ядом расползлась в его голове против его же воли.       Ну почему ему в ту ночь не сиделось дома?

***

      Тоширо смотрел Хасэгаве вслед и хмурился. Он понятия не имел, что за сцену тот только что устроил и, честно говоря, не горел желанием узнать. Внутри все еще бурлила злость от одного упоминания Асаямы, не говоря уже об отвращении, захлестнувшем его, когда их двоих сравнили. Еще больше злило то, как легко его вывели из себя. И где, спрашивается, его хваленое хладнокровие?       Он не наврал Такеши, когда сказал, что не считает себя хорошим человеком. По его мнению, хорошими людьми себя считают либо те, кто обманывает себя, либо те, кто обманывает окружающих. И тех, и других Тоширо терпеть не мог. И тем, и другим он не верил. Потому что хороший человек — это тот, кто никогда не совершал ничего плохого. А жизнь слишком непредсказуема, чтобы дать кому-то хоть шанс на сохранение чистоты совести. Никто не застрахован от плохих поступков. Они также естественны, как потребность в еде и воде. И пройдя через две войны за невероятно короткий промежуток времени, Тоширо в этом удостоверился. Если он скажет, что тогда ни разу не сомневался в правоте своей стороны, он солжет. Тогда он просто глушил эти мысли лязгом мечей и болью в теле. Но одно понимал четко — кто-то может быть сколько угодно раз прав, но это не оправдает его действий. Плохими были все.       Хитсугая встряхнул головой, отгоняя рассуждения на нелюбимую тему, и пошел уже привычным маршрутом — не домой, а в больницу.       Только в этот раз его не покидало ужасное предчувствие. Наверное потому что в этот раз Карин написала ему пройти в палату бабушки Хару, как только он дойдет до больницы. Пройти без гигая. И желательно побыстрее.

***

      Карин все-таки расплакалась. Потому что худшее случилось.       Она отошла всего на полчаса проверить других пациентов. А когда вернулась, увидела бабушку Хару, стоящей рядом со своей кроватью. Спокойную, по старчески красивую, почти сияющую бабушку Хару. Такой, какой она ее помнила.       Сначала Карин обрадовалась. Но ни на секунду не позволила себе поверить своим глазам.       Потому что потом она заметила цепь, свисающую с груди женщины. Оборванную цепь.       Хару посмотрела на Куросаки и улыбнулась своей мягкой улыбкой. И тогда из глаз Карин полились неконтролируемые слезы.       Все было зря. У нее не получилось. Она не справилась.       Хару умерла.       А она ничего не смогла с этим сделать.       Казалось, слезы не передают всей боли и всего ужаса, что накрыли ее всего за мгновение. Из груди рвался крик, хотелось упасть на пол, свернуться в клубочек и сделать вид, что все это лишь плохой сон.       Но Карин только прикрыла рот рукой и разрешила слезам тихо катится по щекам.       Душа Хару подошла к Куросаки и обняла ее, склоняя голову уже давно переросшей ее девушки к себе на плечо. Она нежно гладила Карин по волосам, пока та безмолвно всхлипывала.       Она не хотела верить в происходящее, отказывалась верить.       — Почему? Как так вышло? — бормотала Куросаки.       — Успокойся, милая. Так бывает. Никто не вечен, — убаюкивающе шептала Хару.       Карин обняла душу крепче, настолько, насколько это могла позволить разница между их физическим состоянием. Бабушка Хару терпеливо поглаживала ее по голове и плечам, нежно вытирала слезы с ее щек своими сухими ладонями.       Куросаки тяжело вздохнула, когда наконец успокоилась. Ну, или, скорее, заставила себя успокоиться. Если бы она не остановилась сейчас, она не остановилась бы до вечера.       Карин отстранилась от Хару, вытирая глаза. Теперь ей было стыдно. Это не она должна плакать, а бабушка Хару. Это ведь она умерла. Но та, наоборот, выглядела спокойной и умиротворенной.       — Почему… почему вы все еще здесь? У вас остались незаконченные дела? — Карин пыталась отвлечь свои мысли от того, что она разговаривает с мертвой бабушкой Хару, а не с живой.       — Я не хотела уходить не попрощавшись, — Хару лучезарно улыбнулась потрескавшимися губами.       — Вы хотели попрощаться со мной, перед тем, как…? — Карин подавила всхлип.       — И не только с тобой. Я бы очень хотела еще разочек увидеть Тоширо-тяна. Я так давно его не видела. Я бы хотела попрощаться с вами обоими. Хотя бы с одним из вас, — Хару взяла руки Карин в свои. — Я знала, что ты в Наруки, и решила приехать, пока еще могу ходить. Но видишь, какая беда приключилась. Зато я все-таки нашла тебя. Немного поздно, конечно, но это лучше, чем уйти тихо и безымянно. Если бы еще и Тоширо-тян был здесь, я бы точно отправилась на тот свет с чистой душой. Но кто знает, может я встречу его там? — снова улыбнулась она.       У Карин опять защипало глаза.       — Тоширо… Тоширо тоже здесь, в Наруки. Он может прийти сюда.       Глаза Хару раскрылись в почти детском восторге.       — Правда? Ох, как замечательно! Он правда придет? И вы оба будете здесь, провожать меня?       Карин смогла лишь выдавить из себя согласное мычание.       Бабушка Хару радостно сложила руки на груди.       — И когда он придет? Когда он сможет прийти?       — Я сейчас напишу ему.       Куросаки тут же быстро настрочила Хитсугае сообщение. А потом снова переключила внимание на Хару. Но тут ее взгляд упал на аппарат ЭКГ, на мониторе которого была только ровная полоска. Как бы плохо ей ни было, про свои обязанности она забывать не может.       — Мне нужно записать время смерти, — тихо проговорила она, подходя к холтеру. — Как давно вы…?       — О, конечно. Не так долго, около пяти минут, не больше.       Пять минут.       Карин уже второй раз за день словно обухом по голове ударили.       Всего лишь пять минут. Если бы она пришла на пять минут раньше, еще можно было бы что-то сделать. Хоть что-то. Но она пришла слишком поздно.       Карин сильно зажмурилась и постаралась отмести такие мысли в сторону. Они только отвлекали и расстраивали еще больше. Какой смысл думать о том, что можно было бы сделать, если все уже случилось? Никакого.       Она вздрогнула, когда бабушка Хару вдруг спросила:       — Карин-тян, когда, говоришь, придет Тоширо-тян?       Куросаки проверила телефон.       — Он написал, что уже идет. Так что скоро будет здесь, не переживайте, — она выдавила из себя улыбку.       — Ох, хорошо. Я так соскучилась по нему. По вам обоим. Все-таки, я вас не только по раздельности, но и вместе уже давно не видела.       — Не надо об этом, бабушка Хару, — Карин поджала губы.       — Почему же? Вы были такой хорошей парой, почему расстались?       — На то были свои причины. Он… он не мог по-другому, — спустя семь лет Карин все еще не была уверена в этих словах.       — Я понимаю, — вздохнула Хару. — Но а сейчас? Раз он здесь, что у вас сейчас?       — Ничего, — это прозвучало резче, чем она планировала.       — У тебя кто-то другой? Можешь мне рассказать, не думай, что если мне дорог Тоширо-тян, я стану тебя осуждать.       — Никого у меня нет.       — Но почему? — ахнула бабушка Хару. — Такая эффектная девушка, умная и сильная. Неужели, не нравится никто?       — Никто. И мне сейчас не до отношений.       — Что ж, тогда больше не расспрашиваю. Прости мне мое любопытство.       Теперь Карин стало неловко. И даже стыдно. Но она не хотела говорить на эту тему, так что имела полное право пресечь разговор на ней.       На короткое время повисла тишина. А потом пожилая женщина тихо спросила:       — Могу я рассказать кое-что?       — Конечно. Что угодно, бабушка Хару.       — Знаешь, к сожалению, я не была похожа на тебя в молодости. У меня не было той же силы духа и целеустремленности, что есть у тебя. Но я, как и ты, если любила, то любила без остатка.       Куросаки вздрогнула.       — Я не думаю, что любила. Скорее, была влюблена.       — И это ничуть не хуже. Любовь часто берет свое начало во влюбленности. Просто должно пройти время, прежде чем американские горки в твоем сердце сменятся на спокойную лодочную прогулку на озере. По крайней мере, у меня так было. У нас с ним так было. С ним… мне было так хорошо с ним…, — Хару запнулась и сделала глубокий вдох. — Но потом мы поссорились, очень сильно поссорились. Я уже не помню почему, так давно это было. Помню только, что потом считала причину ссоры очень глупой. Но идти мириться первой не хотела. Гордая была. И он тоже ослом был тем еще. Вот наши пути и разошлись. По глупому очень. А когда сошлись снова, было уже слишком поздно.       Карин слушала и гадала, что же случилось между бабушкой Хару и ее любимым. И параллельно пыталась игнорировать перекликания с их с Тоширо историей. Одно радовало — что бы ни происходило, они всегда находили в себе силы сказать «прости».       — Не скажу, что от этого я стала несчастной, — продолжила Хару. — Нет, я могу с уверенностью сказать, что прожила хорошую жизнь. Но…, в итоге, чего-то мне всегда не хватало. И какую бы хорошую компанию мне не составляли духи, заменить по-настоящему близкого и родного человека они мне не смогли. В конечном счете, все мы нуждаемся в любви. В разной: семейной, дружеской, романтической. Нуждаемся, как в еде и воде. Нуждаемся в ком-то, от кого сможем получать любовь и кому сможем дарить свою. Все-таки без любви человек не живет, а существует, — она подошла к Карин и мягко взяла ее за руки. — Так что, милая моя, люби, пока можешь и пока тебе есть кого любить. Мы с тобой не шинигами, — Куросаки прикусила губу, — мы просто люди, и наша жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на обиды. Я не говорю тебе прощать всех подряд, ни в коем случае. Просто не зацикливайся на них и иди дальше, к новым людям.       — А если я не могу отпустить их? — тихо спросила Карин.       — Тогда подумай: а хочешь ли ты отпускать и надо ли это тебе на самом деле.       Карин уже хотела сказать что-то еще, но ее прервал звук открывшейся двери.

***

      Тоширо впал в ступор как только переступил порог палаты. Потому что сразу же почувствовал мертвую душу. А когда Карин обернулась на звук его прихода, увидел, чья же душа покинула тело.       Хотя догадаться было не трудно.       Все проблемы тут же вылетели из головы. Миссия, Асаяма, Хасэгава со своими закидонами, даже мысли об их странных отношениях с Карин приостановились и ушли на второй план. А они уж точно никогда не затихали.       Но сейчас все его внимание сосредоточилось на силуэте пожилой женщины, которая радостно пискнула и прошаркала к нему, как только увидела.       — Тоширо-тян! Неужели ты? Я даже не узнала сразу, — бабушка Хару, теперь мертвая, оказавшись рядом, тут же положила ладони ему на щеки и чуть наклонила его голову, вертя ее так и сяк и рассматривая. — Бог ты мой, как ты вырос! Посмотри, я даже на цыпочках еле достаю до тебя, — посмеялась она.       Хитсугая тяжело вздохнул. Он не был готов к такому. Не был готов к тому, что она умрет сегодня. Было предчувствие, что это случиться скоро, но не сегодня. Но вот ее тело, на которое он до сих пор не осмелился посмотреть, холодеет на больничной койке, а ее душа обнимает его и причитает о том, как сильно он изменился.       — Ну да, вырос слегка, — с трудом сказал он.       — Ну где же «слегка»? Да ты, небось, головой все косяки считаешь теперь, — снова захихикала Хару.       — Стукаюсь иногда, бывает.       Ее хрипловатый теплый смех разбавил почти могильную тишину палаты.       У Тоширо возникло странное чувство дежавю. Хару шутила, улыбалась и смеялась так же, как и в их последнюю встречу. И он был уверен, что и последовавшие за этим семь лет она тоже так же шутила, улыбалась и смеялась. С одной стороны, его радовало и успокаивало, что Хару так хорошо отнеслась к своей смерти и даже так осталась с приподнятым настроением. С другой стороны он невольно задавался вопросом: «Неужели ей не страшно? Как она может быть так спокойна?»       Но он отметал и эти мысли в сторону, решив, что бабушка Хару имеет полное право сама решать, с каким настроением она проведет свои последние минуты в этом мире.       — Ох, как же я рада снова тебя встретить, Тоширо-тян. Столько лет не видела…       — Да, я… я знаю. Простите. Я не мог прийти, — Тоширо виновато опустил глаза.       Он был словно нашкодивший котенок, стоял, весь такой взрослый и серьезный, в капитанском хаори, наконец-то сидевшем как надо, и склонялся над душой сухонькой старушки, которая все лепетала, как рада видеть его.       — Да что ты, все хорошо, ничего страшного, — тут же засуетилась Хару и убрала руки с его лица. — Я все понимаю. У тебя, наверное, было много работы. Все правильно, если ты не будешь выполнять свои обязанности, то кто.       — Нет… нет, дело не в этом. Я правда не мог прийти. Я…, — Тоширо закрыл рот. Он не хотел огорчать Хару новостью о том, что все эти семь лет и до сих пор на нем висит запрет о посещении Каракуры. А то начнет еще волноваться. Так что он решил ответить более размыто, как он всегда ей отвечал: — Я просто не мог. Но проблема была не в работе. Если бы все дело было в моих обязанностях, я бы пришел. Клянусь, я бы пришел, — он бросил на Карин мимолетный взгляд, повторяя для нее.       — Ох, ну хорошо. В любом случае, я просто рада, что вы оба сейчас здесь со мной. И что я не умираю одна и всеми забытая. А то, признаюсь честно, я так этого боялась.       Бабушка Хару взяла его за руку и подвела к Карин. Она и ладонь Куросаки взяла в свою и прижала их руки к себе.       — Теперь, когда вы оба здесь, хочу еще раз сказать вам «спасибо», милые мои. Вы даже не представляете, как вы спасали меня.       Тоширо, не дав себе время передумать, взял свободную руку Карин своей.       — Вы скрашивали мои будни год за годом, разбавляли своим присутствием множество душ, витавших возле меня. И я хотела поблагодарить вас за это. Тоширо, Карин, вы, пожалуй, одни из лучших людей, с которыми я провела свои последние десятилетия. И я счастлива, что свои последние минуты я тоже провожу с вами.       Тяжесть одиночества, преследовавшего ее всю ее преклонную жизнь, сейчас обрушилась на них, напомнила, какая сильная и одинокая женщина стоит перед ними. И что она собирается уходить.       — Теперь я готова, — Хару напоследок сжала руки и отпустила. Она отошла на пару шагов к окну, небо за которым уже начало окрашиваться в красный. — Тоширо-тян, пожалуйста, не мог бы ты провести для меня ритуал консо?       — Разумеется, — его хватило лишь на шепот.       Тоширо так же, как и Хару, легонько сжал ладонь Карин, прежде чем отпустить и подойти к душе. Женщина расправила дрожащими пальцами складки на одежде и аккуратно сложила руки.       — Все будет хорошо, бабушка Хару. Не стоит волноваться. Я обещаю, это не будет больно.       — О, я знаю. И я тебе верю. Я просто в предвкушении, — она улыбнулась ему.       Хитсугая кивнул и достал дзампакто из ножен. Хару прикрыла глаза и приподняла голову, подставляя морщинистый лоб для рукояти. Тоширо уже занес эфес, когда заметил, как Хару напоследок подмигнула Карин и хитро улыбнулась ему. Что она имела в виду под этим, он не знал. А спросить не успел — торец рукояти уже коснулся ее лба. Ритуал проведен.       Оставалось только наблюдать, как духовное тело бабушки Хару распадается на частицы. Вокруг нее образовался вихрь света, в котором она быстро растворилась. А затем маленький мигающий и словно улыбающийся им огонек поднялся в воздух и через окно устремился в розовое небо, оставив Тоширо и Карин одних.       Ритуал завершен. Бабушки Хару окончательно не стало.       Хитсугая сжал губы. Чувство опустошения уже начало обволакивать сердце, но тихий, надрывный голос Карин не дал ему погрузиться в тоску:       — Обними меня. Пожалуйста.       Она стояла, опустив голову, и нервно сжимала в пальцах края своей медицинской формы.       Ей не нужно просить его дважды. Тоширо в два шага оказался рядом и прижал ее к себе, сильно и крепко. Сначала Карин стояла тихо и неподвижно. Он даже испугался, что сделал все слишком резко. Но потом он почувствовал, как ворот его косоде начал намокать, а следом услышал первый всхлип. И тогда Карин сама прильнула к нему еще сильнее, все еще не находя в себе силы обнять его в ответ, и разрыдалась, пряча лицо со слезами, боль и страх в его плече. Тоширо притерся щекой к ее макушке и начал успокаивающе гладить ее по вздрагивающей от плача спине, шее, волосам. Сейчас ей нужна была его поддержка, а ему была нужна причина не распасться на части. И в объятиях друг друга они это нашли. Потому что он бы ни за что не позволил бы себе дать слабину, когда она нуждается в его силе.       — Пойдем домой, — Тоширо прошептал ей в волосы, когда рыдания постепенно утихли.       Карин слабо кивнула.       — Мне надо позвать главврача. И собраться. Подожди меня на первом этаже.       — Хорошо. Не торопись.       Он еще раз сжал ее в объятиях, прежде чем выпустить ее из кольца своих рук и уйти, оставив Карин в палате одну.       На тело Хару он посмотреть так и не смог.