Там, где зеленеет солнце

      Самообман — хорошая вещь, когда умеешь ею пользоваться в совершенстве. А Амарсана как раз таки довела это умение до такого автоматизма, что даже и здесь она неосознанно умудрилась воссоздать Кирилла, да такого, какого она и хотела видеть изначально. Она забылась, забылась настолько, что не задумывалась над его ответами, над его действиями, и просто начинала влюбляться в свой же выдуманный образ.       — Это так странно, — прошептала она, и её рука переместилась к его чёрным волосам, мягко их поглаживая. — Странно, что я хотела видеть именно тебя, да?       Кирилл поправил очки и пожал плечами, а его в синих глазах читалась безграничная тоска, словно он и сам жалел о её выборе. Хотя его чувства напрямую зависели от Амарсаны, и этот факт очень сильно выбивал почву из-под ног.       — Ты всё поняла, верно? — спросил он и перехватил её руку, прикасаясь к ладони губами.       Этот невесомый, но невероятно трепетный и ласковый поцелуй заставил её вздрогнуть: как она могла создать настолько правдоподобный образ? И он был невероятно идеальным: Кирилл и поддерживал её, и понимал, и принимал, и давал делать выборы самой, и… любил. Просто любил её такую, какая она была.       — Да, — выдохнула Амарсана, прикрывая глаза, чтобы не дать навернувшимся слезам скатиться вниз. — Ты…       Но договорить свою фразу не хватило духа — он же не виноват, что Амарсана его создала таким и поддалась иллюзии. Вот почему этот мир был по-настоящему опасен: утонуть в нём не составляло труда.       — Я твоё падение и твоё спасение. Я лишь образ, придуманный тобой, — произнёс эти страшные слова вместо неё, словно ставя точку между ними.       — Да, да, я знаю, знаю, чёрт побери, знаю. — Она до боли закусила губу, напоминая, что слёзы здесь ничем не помогут. — Не говори ничего. Больше ничего не говори.       А синеватый туман рассеивался всё больше, и теперь можно было увидеть не только высокие ветви деревьев, но и тот лесничий домик из воспоминаний, поваленное дерево и сочную зелень вокруг. Здесь было так же прекрасно, как и в последний раз, когда она была на той полянке и прощалась с Лёшкой. Единственное отличие — лучи зелёного солнца, что едва пробивались к ним сквозь туман.       И как бы хорошо здесь ни было, и как бы она ни чувствовала себя уверенной и, можно даже сказать, всевластной — ей просто нужно было двигаться дальше. Кирилл был прав. Он и её спасение, и падение. И стоит ей взять его за руку и утянуть в свой мир, который они бы построили так, как захотели, то все эти мучения закончатся. Уже навсегда. Хотела ли она этого? Да, определённо да.       Она привыкла избегать проблемы. Она привыкла избегать саму себя и свои желания. Но всё же это ещё не счастливый конец.       Тем более… если это ненастоящий Кирилл, то… тогда неизвестно, что с ним по-настоящему произошло, в каком он состоянии. Вернувшись, она, возможно, сможет ему помочь, и…       Это будет другой Кирилл. Тот самый, что привык лезть не в своё дело. Раздражающий и всезнающий. Тот самый, который возомнил себя кем-то и навязался насильно. Тот самый, который даже и не подозревает о её чувствах.       Ну и ладно, плевать. Амарсана горько усмехнулась и окинула быстром взглядом полянку, собирая мысли в кучу. Главное — убедиться, что с Кириллом всё хорошо, а сама с собой теперь уж-то она справится. И не с таким справлялась.       — Умничка, Амарсана, — он обнял её за талию и слегка прикоснулся ко лбу, оставляя ещё один поцелуй. — Ты моя умничка.       Амарсана отрицательно покачала головой и неуверенно сделала шаг назад, вглядываясь в любимые глубокие синие глаза, в которых плескалась бездна, бездна безысходности и отчаяния. Как и всегда. Но сейчас… в той тьме на секунду промелькнул проблеск света. Или это снова её воображение? Еле проглотив липкий комок слёз, Амарсана сделала ещё один шаг назад, а потом развернулась, убегая изо всех сил вперёд, вперёд, подальше от него.       И главное… не оборачиваться.       Иначе вся решительность сойдёт на нет.       Она бежала, бежала, спотыкаясь о ямки и камни, падая на мокрую землю, но не останавливаясь ни на секунду. Лес становился гуще, будто не хотел её отпускать. В лицо ударил резкий, хлёсткий ветер, словно пощёчина, и лишь только тогда она смогла выдохнуть и перейти на медленный шаг.       Уголки губ слегка дрогнули, остатки тумана рассеялись, а зелёное солнце засияло ярче обычного. Амарсана протянула к нему руку и поднялась ввысь, растворяясь в зелени.       Как и говорил Кирилл, выход всегда был на виду, только она не хотела его видеть.

***

      Одно дело — видеть воспоминания и понимать, что ты изменился с тех пор, но видеть себя спустя не такое уж большое-то время, когда в памяти этот момент всё ещё свеж, — по крайней мере странно. Но самое странное было то, что этот короткий момент изменил его больше, чем вся жизнь до этого.       — Кто ты?       Кто он? Кто же он? Кем он стал?       Слова вырывались сами, словно отвечал не он, а те души, энергию которых он поглотил и не совсем осознавал свои же ответы. Будто он находился в своём теле, но за управление взялся кто-то другой. И чем дольше Кирилл впитывал в себя энергию душ, упиваясь ей, как сладким нектаром, тем меньше понимал, что происходило потом.       В какой момент отключилось сознание, он не знал. Кирилл приходил в себя лишь иногда и снова отключался, стоило было увидеть бесчисленное количество душ, с которыми он крутился по пространству.       Он очнулся лишь тогда, когда ощутил острую боль в своём теле, будто по нему пустили разряд электрического тока и не один раз. Но Кирилл не хотел выходить из этого состояния, ему нравилось чувствовать себя безграничным, свободным, будто он состоял только из одного адреналина, а сейчас пытались насильно это отнять. И даже знакомый горьковатый запах трав не смог его заманить, он убегал, пытался зацепиться за души, чтобы они помогли ему сбежать.       А затем стало пусто.       Ни душ, ни боли, ни запаха, ни звука, ни чувств. Ничего.       Кирилл распахнул глаза и встретился со строгим взглядом дедушки, оказавшись в своём бункере, который теперь напоминал свалку, но никак не приличное место. Он всё так же тускло освещался свечами, а всевидящее око замерло над потолком и не двигалось, будто чего-то боялось.       — Моя проблема в том, что я сильно полагался на тебя, — сердито проговорил дед и взмахнул рукой. Око насильно подлетело к Кириллу, и звериный зрачок заполонил собой весь глаз, что теперь он казался совсем чёрным, бездонным. Будто всевидящее око теперь принадлежало самóй тьме, и тот, к кому оно прикоснулось бы, обязательно утонул в этой бездне. — Смотри, что ты натворил! Смотри!       Рука сама коснулась этой тьмы, пока Кирилл не мог вымолвить ни слова от страха: он ещё никогда не видел дедушку настолько злым. Прикосновение принесло очередную порцию боли, что прожигала насквозь, а голова начала раскалываться от образов, что неслись со скоростью света, будто он оказался в воронке, которая состояла из многочисленных кадров разных фильмов. И стоило зацепиться взглядом за один из них, как его туда моментально засосало, словно пылесосом.       Первым, что он услышал, был плач. Громкий, беспрерывный, протяжный. А затем он увидел свою маму, которая сидела в какой-то незнакомой комнате и рыдала навзрыд. Чуть позже он распознал и очертания комнаты, и вещи вокруг — мама находилась в кабинете. Она совершенно не была похожа саму на себя — мама казалась маленькой и потухшей, будто в одночасье кто-то высосал из неё все жизненные силы.       — Ма?       Дверь неслышно раскрылась — в кабинет зашёл доктор, невысокий, в прямоугольных очках, чуть полноватый и лысоватый, лет, наверное, пятидесяти.       — Анастасия Содбоевна, мне очень жаль.       — Нет. Нет, — отрицательно покачала головой она, — не говорите этого.       Предчувствие — склизкое, противное — облепило всё тело, а в голове пронеслась одна яркая мысль: он не выжил. Он не смог выжить.       Кирилл никогда не задумывался о смерти. Она казалось ему далёкой, нереальной, ведь он всё ещё молод, ведь он столько всего должен сделать, ведь на него столько полагались. И вот так, в одно мгновение, узнать, что он просто-напросто не вернётся в реальную жизнь… Это подкосило его. Всё внутри замерло, а мозг отказывался воспринимать эту информацию.       — Мы сделали всё что могли, но…       — Так не должно быть. Так. Не должно. Быть. Я знаю, — проговорила мама сквозь слёзы, а затем вновь зарыдала, утыкаясь в свои ладони.       И только сейчас Кирилл понял, что доигрался. Доигрался настолько, что страдал не только он, но и мама. Папа. Дедушка. Все друзья. И Амарсана. Он обрёк огромное количество людей на горе только потому, что не смог обуздать своё неуёмное желание лезть туда, куда не нужно. Кирилл даже и представить не мог, что это всё обернётся именно такими последствиями.       — Мне очень жаль.       И едва Кирилл смог хоть как-то отреагировать, как его засосало заново в воронку, возвращая к дедушке. Казалось бы — он увидел лишь немного и, возможно, поспешил с выводами. И поэтому он и не хотел видеть многих вещей — так рождается ответственность. Можно предотвратить многие поступки, но и это тоже имеет последствия. Каждое слово, каждое действие, каждый шаг.       — Ведь ещё не поздно всё исправить? — сдавленным голосом спросил он, ощущая, как острый комок слёз подступил к горлу и мешает говорить дальше.       Но дедушка не ответил. Он был в шаманском одеянии: синий дэгэл, что застёгивается набок и подпоясывается толстым кожаным ремнём с серебряной бляхой, на которой был изображён лик степного волка. На голове шапка с чёрными вязочками, ниспадающими на всё лицо так, что почти его и не увидать, и металлическая корона с оленьими рогами, сделанными из железа. В одной руке был бубен — Кирилл видел его много раз у дедушки, но никогда вот так, вблизи: не разрешалось, — а в другой — колотушка, сделанная из оленьего рога.       Перед ним уже не дедушка, перед ним великий Содбо дархан боо.       Громогласный удар о бубен заставил Кирилла вздрогнуть — это был призыв к Небу и к предкам.       Дед привычными движениями начал отбивать только ему понятный ритм, который заполнил собой всё пространство. В воздухе снова начал летать горьковатый запах чабреца, перемешанный с чем-то ещё, чем-то незнакомым. И как бы Кирилл хотел хоть что-нибудь спросить, что-то предпринять да и хотя бы дать волю своим чувствам — он не смог. Ритм вводил его в некий транс, и вместо тех капель эмоций, что у него ещё оставались, пришла лишь усталая обречённость.       — Ты ведь знал, что в Роду должен быть только один шаман? — заговорил дед не своим голосом, а более тонким, скрипучим, с акцентом.       Кирилл много раз бывал на обрядах и каждый раз избегал встречи с онгонами, предпочитая прятаться от глаз предков до поры до времени. Мама говорила, что не следует разговаривать с ними, пока он ещё юный и неокрепший сознанием ребёнок, а дед поддерживал её решение. Обычно Кирилл на обрядах был ответственным за заготовки: готовил подношения предкам и украшал берёзы, что служили неким порталом между миром живых и миром духов.       Но сейчас не нужны были ни угощения, ни порталы — онгоны сами пожелали увидеть Кирилла и в срочном режиме.       Каждая секунда была на счету.       — Да, — покорно ответил Кирилл, опуская глаза. Нельзя смотреть в лицо онгону — можно увидеть нечто такое, что человеческий мозг может и не воспринять.       — Но ты всё равно посмел взять энергию душ, что разрешено только шаманам? — Стук становился всё сильнее, нетерпеливее, будто должен произойти какой-то взрыв.       — Я не… — А сказать и нечего. Совершенно нечего. Не то чтобы Кирилл забыл об этом, он даже и не задумывался. Будто после аварии у него отключили все мозги, будто он был одурманен, будто правила Неба и не существовали вовсе.       — Шаман обязан охранять свой род, и Содбо дархан боо сделал всё, чтобы защитить тебя, глупое дитë, — прохрипел онгон. — Но у тебя больше нет права на ошибку. Запомни это. Ты должен привести свой Род к процветанию, как и все мы. Ты — наше продолжение. Ты — наше будущее.       Последний удар был настолько оглушительным, что даже на ногах оказалось трудно удержаться. Сильный порыв ветра, что внезапно появился, задул собой все свечи вокруг, а где-то там раздался хор чужих голосов, распевая молитву.       Один миг — и всё прекратилось. Свечи снова зажглись, освещая бункер ярче, чем обычно, но Кирилл долго не осмеливался поднять голову: животный, дикий страх сковал всё тело, и боязнь совершить ошибки давила на него всё больше и больше, что казалось — он превратился в маленькую ненужную пылинку, от которой можно избавиться одним движением.       — Взгляни на меня, — попросил дедушка своим голосом, и Кирилл послушно выполнил просьбу, проглатывая омерзительную трусость, что покоилась в его душе. Дед протянул ему свой бубен и колотушку, чтобы тот принял их.       Теперь всё встало на свои места.       — Я не смогу, — прошептал Кирилл и отчаянно затряс головой, не желая принимать такой исход событий. — Я не смогу, дедушка, я не готов!       — Сможешь. У тебя больше нет другого выхода. — Дед насильно вложил в его руки тяжеленный бубен и тёплую колотушку, что ловко легла в его ладонь. — Я верю, что ты усвоил этот урок. Теперь ты — глава Рода. Ты — истинный Посланник Неба. А моё время, пусть и немного поспешно, но пришло. И помни: что бы ни случилось, я всегда буду рядом с тобой.       Он снял железную корону вместе с шапкой и медленно поплёлся к креслу, еле передвигая ноги. А потом сел и зажёг сигарету, с наслаждением втягиваясь дымом, который тут же заполнил собой всё пространство. И когда он рассеялся, ни дедушки, ни всевидящего ока, ни душ не было.       Он остался один.