Теперь Амарсана знает, что такое настоящая мгла: вокруг ни привычных неоновых вывесок, ни серых высокий зданий, лишь только непроглядная темень, что можно даже выколоть глаза и не ощутить разницы. Кирилл шагает вперёд, и Амарсана поспешно отправляется вслед за ним, боясь потеряться среди этого тёмного пространства. Он рядом: она слышит его негромкое дыхание, шорох его шагов, но больше не видит. Ей хочется ухватиться за него снова, но её рука утопает в полупрозрачной синеве, а липкий страх покрывает тело противными мурашками. В воздухе слышится еле уловимый запах чего-то до боли знакомого и родного, но распознать она никак не может.
Они не говорят. Амарсана боится нарушить эту священную тишину, а Кирилл не спешит хоть как-то комментировать происходящее. Каждый шаг даётся с трудом, но внутри царапается скользкая мысль, что идти нужно и обратной дороги нет. Больше не существует ни её дома, ни квартиры, ничего, в общем-то. Всё разрушилось в один миг, стоило ей признать, что это лишь иллюзия.
Туман движется вместе с ними, то темнеет, то светлеет прямо на глазах, но это единственное изменение за всё то время, что они находятся в нём. Амарсана думает, что должно что-то произойти — и обязательно что-то неприятное, поэтому с каждым шагом радуется именно тому, что у них получается идти без особых проблем. Это может продолжаться сутки, а может и вечность, и то самое оттягивание худшего — всё же не выход.
— Страх — естественная эмоция, — внезапно шепчет ей на ухо Кирилл. — Это нормально — бояться встретиться с самим собой снова после долгого разрыва. Но страх не должен тебя останавливать.
Его голос похож на шипение Змия из Библии. Амарсана не исповедовала ни православие, как мама, ни буддизм, как папа, но религиями интересовалась, когда училась в университете. Поэтому эта аналогия приходит на ум внезапно и всё не желает отпускать, привычная тревога, что она доверилась кому-то, начинает подниматься по венам, а сердце учащает и так неровное биение.
— И что я должна сделать? — непонимающе отвечает Амарсана. — Мы ведь идём вперёд, что ещё?
— Это ты мне скажи, — слишком туманно проговаривает Кирилл.
И едва она придумывает колкость ему в ответ, как натыкается на что-то. Это пугает: а вдруг туман уже превращается в стену. Но всё же Амарсана старается оценивать ситуацию адекватно, поэтому несильно толкает твёрдую поверхность вперёд, которая оказывается простой дверью с визгливым скрипом, что доводит до напряжения моментально, потому что это похоже…
На входную дверь её родного дома.
— Амарсана! — грозный голос матери раздаётся над ухом, и она как обычно вжимает голову в плечи, чтобы стать незаметнее. — Где ты шлялась?
Мать выглядит моложе, чем сейчас. Карие глаза смотрят на неё с немым укором, потрескавшиеся большие губы плотно поджаты, а руки упираются в бока. На ней — голубой цветастый халат с капельками жира, которые не отстирывались от слова совсем. Чёрные волосы собраны в пучок, и от этого её лицо кажется совсем узким и строгим.
— У тёти Вали, — и только после этого скромного, покорного, тихого ответа Амарсана замечает саму себя на лет десять меньше.
Маленькая Амарсана, с короткой стрижкой под мальчика, одета в тёмные бриджи, стёртые на коленках, и в растянутую белую майку почти по грудь. Она отчаянно заламывает пальцы и пытается что-то сказать ещё в своё оправдание, но ни звука больше не вырывается из её рта.
Всё равно никакого смысла в этом не было.
В доме темновато, лишь одна свеча тускло освещает всё пространство: мать не любила включать свет попросту, а возможно, в то время у них не было денег заплатить за электричество. Летом в деревне спокойно можно прожить и без него. Вокруг летает соблазнительный аромат жаренной картошки с чесноком — видимо, это был тот из немногих дней, когда мать вышла из загула и решила действительно побыть матерью. А ещё очень душно: печь всё ещё топится, треск поленьев едва доносится до слуха Амарсаны.
— Мой руки и ужинать, безалаберная девица, — ворчит мать, а из груди обоих девочек вырывается синхронный облегчённый вздох.
Амарсана-младшая скорее бежит к железному умывальнику, грохот его носика и всплеск воды раздаются по всему дому. Амарсана-старшая же с отвращением оглядывает закоптившийся от сажи потолок и ещё раз вздыхает, теперь уже протяжнее и тяжелее.
— У тебя нос, как у мамы. — Кирилл стоит за её спиной, Амарсана чуть не подпрыгивает от его голоса.
Стыд не заставляет себя ждать, и она лишь неопределённо мычит в ответ: сказать совершенно нечего. Тем временем Амарсана-младшая садится за стол, где её уже ожидает тарелка с картошкой и кружка с чаем, а мать устало уходит вглубь дома к себе в комнату.
— Почему у тебя была такая короткая стрижка? — спрашивает Кирилл и садится напротив девочки, с любопытством её разглядывая. — А тебе идёт.
— Я… не помню? — то ли вопросительно, то ли утвердительно произносит она, а потом замечает ещё одну дверь прямо в стене. Её там не должно быть, и поэтому Амарсана смело шагает к ней, по пути хватая Кирилла за руку.
Первое, что бросается в глаза, — тот самый ненавистный спортивный костюм чёрного цвета, а рядом с ним висит тёмно-зелёный, с кошечкой из блёсток.
— Ольга, ну добавь сто рублей, купи дочке красивый костюм! — говорит женщина за прилавком. — Она же девочка, почему она должна ходить в мальчишеской одежде?
Да, та самая тётя Валя. Амарсана с нежностью смотрит на женщину, которая тоже выглядит молодой и совсем ещё здоровой. В русых волосах пока нет седины, а круглое, чуть загоревшее лицо всё такое же приветливое и доброе. Она чуть полновата — это естественно: и коров подоить, и траву накосить, и дров наколоть, и всё-всё-всё остальное. Про таких женщин говорят: и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдёт.
— Ей всего восемь, быстро вырастет. Кто на неё здесь смотреть-то будет, не смеши меня! А этот костюм на вырост, ещё пару лет проносит. Если повезёт, то и целых три года, — хохочет мать. — Ты мне лучше, вон, упаковку красненького вина дай на остатки.
— Оль. Ну это совсем не дело, — качает головой тётя Валя, а потом обращается к Амарсане-младшей. У той волосы ещё длинные, завязаны в два высоких хвостика, которые украшали ярко-оранжевые банты. — С каждым днём Амарсана растет, и ей, наверное, хочется что-то красивое, верно?
Но девочка не отвечает, а лишь прячется за матерью, застенчиво опуская глаза. Конечно, ей хотелось именно тёмно-зелёный костюм с такой красивой кошечкой, у одноклассницы Вики точно такой же, только фиолетовый. И они тогда были бы подружками, которые носят одинаковую одежду.
— Вот видишь, ничего не говорит. Давай вот этот, тёмный. Если замарает, то видно не будет, — настаивает мать, а Амарсана-старшая всё не может оторвать взгляд от того самого костюма.
В носу противно защипало. И вроде бы, это ведь такая мелочь — всё равно она тот ненавистный костюм стаскала за год: порвала, когда лазила по заборам, а там ей соседки другую одежду подобрали. Но обида, такая яркая, наполняет всё сознание, и хочется выплеснуть её в сию же минуту. Но Амарсана молчит.
Всё равно в этом нет никакого смысла.
— Не понимаю я тебя, Ольга, ох, не понимаю, — в сердцах проговаривает тётя Валя, но больше не спорит.
— А это потому, что у тебя своих детей нет. Не знаешь ты, какого это — растить одной ребёнка. Да ещё и с такими маленькими пособиями, — огрызается мать, а лицо кривится в презрительной гримасе.
— Но Наташка же тоже одна растит сына! Вон, библиотекаршей устроилась — и ничего, справляется.
— У Наташки нашей родители помогают. А ты не суй свой нос в чужие дела. Ишь, удумала она тут.
Амарсана больше не вслушивается в горячий спор, который собирается перерасти в скандал, но тут заходят старшеклассники со школы, и мать поспешно забирает покупки, любовно обнимая картонную коробку с вином, а костюм суёт Амарсане, чтобы та сама его несла.
— Даже не смей что-то говорить! — приказывает Амарсана-старшая Кириллу и стремительно бежит к новой двери.
Да, Амарсана прекрасно знает, что в этом она совершенно не виновата, но всё же вспоминать такие моменты чертовски больно, при том что с ней находится Кирилл. Она не хотела, чтобы он знал, и даже подумывала о том, чтобы прогнать его, но и опять же — она одна точно не справится с тем, чтобы пережить всё снова.
Как ни странно, они снова оказываются в тумане, который немного посветлел, и даже кажется, что стало легче дышать. Они опять молча шагают бесцельно вперёд, пока Амарсана пытается прийти в себя, усиленно сдерживая слёзы.
А дальше ведь будет только хуже.
***
Хуже уже не будет.
Так уговаривает сам себя Кирилл, проходя сквозь бесконечные двери воспоминаний. Он даже не акцентирует на них внимание: было и прошло, с людьми бывают разные случаи, так что… ничего особенного, верно? Вот, первый класс, первая драка за гаражами, первый поцелуй на выпуском.
Он немного останавливается на том воспоминании, где ему подарили гитару на пятнадцатилетие: он давно просил у родителей её купить и поэтому очень обрадовался подарку. Ах, были времена.
Двери сменяются одна за другой: вот и лето в деревне у дедушки, и поход на гору, где он думал, что умрёт от усталости. Воспоминания — яркие, сочные, не всегда приятные, но они — его, и Кирилл ни за что не променял бы их на что-то другое.
Кроме одного.
Кирилл смотрит на окровавленные тела перед собой, на толпу, что собиралась возле них, на белый легковой автомобиль, водитель которого не справился с управлением, а чувство вины растекается по телу обжигающим ядом, что отравляет сознание. Кирилл думает о том, что он мог бы всё предотвратить, думает, что мог хотя бы оттолкнуть Амарсану в сторону, думает, что не стоило бы начинать ругань именно на дороге. Он видит, как к ним бежит Лора, вызывает скорую и полицию, фигура Амарсаны совершенно неподвижна и застыла в неестественной позе. Её глаза пусты, безжизненны. Кирилл не может смотреть на себя: не хватает духу, поэтому лишь закрывает глаза, запрокидывая голову и подставляя лицо под капли холодного дождя.
— Это ты виноват, — голос Амарсаны раздаётся прямо над ухом и заглушает собой все остальные звуки. — Это всё из-за тебя!
И она права.
Она права.
Она, чёрт возьми, безусловно права…
***
Амарсана никогда не бывает права. Это истина, которая вбивалась в её пустую голову всю жизнь. И с этой истиной не спорят.
— Не спорь со мной, мерзкая дрянь! — орёт мать и тащит её за волосы по всему дому. — Где эти ножницы! Всю жизнь у меня будешь лысой ходить! От тебя только одни проблемы, неблагодарная сволочь!
Амарсана-младшая молчит, а старшая с ужасом наблюдает всю эту картину. И почему она не помнит этот момент? Разве такое забывается?
— Ты не виновата, — шепчет Кирилл и обнимает за талию.
— Смотри! Это ты виновата! Будешь ходить уродкой по своей вине! — тут же возражает мать, срезая первую спутанную из-за жвачки прядь волос. — Как можно быть такой тупой? А? — Она тычет ножницами в бок. — Я тебя спрашиваю! Отвечай немедленно!
И опять же, Амарсана ничего не отвечает: любое слово обернётся против неё, и станет только хуже. Она послушно сидит, сложив руки на коленях, а пряди чёрных волос одна за другой осыпаются на пол. И не дай бог из её груди вырвется хоть один всхлип, не дай бог мать заметит её слезы, поэтому Амарсана младшая закусывает губу до боли. Да, ей всего девять, но она уже достаточно взрослая, чтобы понимать — остаётся только терпеть. Терпеть, терпеть, терпеть.
— Я и правда виновата, — вздыхает Амарсана и поворачивается к Кириллу, — действительно, как можно быть такой тупой, чтобы прилепить жвачку на волосы?
И она стремительно шагает в следующую дверь.
Первое, что бросается в глаза, — озеро, покрытое толстым слоем льда, и огромная жёлтая луна, что только-только поднимается по небу. Повсюду огромные сугробы снега, в них так и хочется завалиться и утонуть. Что в принципе и делает Амарсана-младшая, весело хохоча, а вместе с ней кто-то ещё. Ей уже четырнадцать, на ней смешная вязаная зелёная шапка с большим помпоном и тёмно-синяя куртка до колен, которая ей слегка велика.
— Сана! Смотри, какая луна! — восклицает мальчишеский голос.
Лёшка — её одноклассник и лучший друг, с которым Амарсана почему-то перестала общаться после поступления в университет. Мальчик, поцелованный солнцем, — уж слишком много было веснушек на его лице. А рыжие волосы и вовсе горели огнём. Яркий, смелый, а самое главное — добрый.
— Я вижу, вижу, — отвечает она и аккуратно встаёт, отряхиваясь от снега. — Лёш, пойдём, покатаемся на льду!
Амарсана-старшая бежит вместе с ней, и они синхронно разбегаются, чтобы прокатиться как можно больше. На ногах у Амарсаны-младшей — тёмно-синие дутики, и они невероятно скользкие, чтобы у девочки получилось желаемое. У старшей же — кроссовки, но всё же у неё тоже получается прокатиться.
— Кирилл, иди сюда! Смотри, какой лёд! — зовёт Амарсана-старшая и чуть не задыхается от восторга.
Боже, какая же она была тогда счастливая! Лёшка купил газировки — и не простую, а дорогую, Миринду, и они распили полбутылки, а остальное заморозили, чтобы получить фруктовый лёд. И неважно, что наступили сорокаградусные январские морозы, — в то время они с Лёшкой все вечера и до самой поздней ночи гуляли по деревне, обходя её снова и снова и придумывая себе новые дела.
— Осторожно! — почти синхронно кричат парни, но бегут вслед.
И это кажется даже миленьким. Плохой осадок, который всё это время не покидал Амарсану, наконец-то полностью растворяется, и она бежит дальше, рассматривая под ногами белый толстый лёд. Амарсана-младшая же разворачивается к Лёшке, чтобы схватить его за руку. Тот неуклюже берётся за неё — у них нет ни перчаток, ни варежек, потому что они для слабаков, — и подростки уже разбегаются вместе, но спотыкаются и падают с громким заливистым смехом.
— Никогда ещё не видел тебя такой счастливой, — подмечает Кирилл и обнимает её за талию.
— С Лёшкой не могло быть по-другому, — усмехается она, кидая быстрый взгляд на Кирилла, а затем обратно, на ребят, что рассматривали звезды на небе, указывая друг другу созвездия. — С ним я училась видеть свет в этой жизни. Но мы с Лёшкой после школы разъехались, и я быстро разучилась всему тому, чему он меня учил.
— Почему вы больше не общаетесь?
— Я… не знаю. Боялась написать первой, спросить, как дела. Да и некогда было: то пары, то новые знакомства. А он тоже не писал. И потом просто стало поздно. Стыдно даже как-то. А я ещё забыла пароль от старой страницы ВКонтакте, вот и… — Амарсана ласково усмехается. — Я думаю, что Лёшке и не стоит про меня вспоминать. Найдёт или уже нашёл хорошую девушку, будет жить дальше. А я всегда тянула его только вниз.
— Глядя на вас, я не сказал бы, что тянешь его вниз, скорее наоборот, он готов взлететь от переполняющих его чувств. — Кирилл разворачивает её к себе, а его синие глаза при таком тусклом освещении луны кажутся почти чёрными. — Не отталкивай людей, которые хотят быть с тобой. За просто так.
— Ты на себя намекаешь? — шутит Амарсана и тут же краснеет от своей неуместной шутки.
Но тот ничего не отвечает. А лишь прикасается губами к уголку рта, нежно, осторожно, словно боясь спугнуть, а затем ещё и ещё. Цепочка мимолётных, но обжигающих поцелуев заставляет Амарсану забыться.
И прям как тогда, с Лёшкой, сердце делает двойной кульбит, в животе стягивается приятный узел лёгкого волнения. Но тогда Амарсана лишь смущённо сбегает домой, а потом долго прячется от Лёшки, что даже позволяет себе не ходить на уроки, притворяясь больной, а сейчас Амарсана смело углубляет поцелуй, второй в её жизни, и она действительно хочет насладиться им.
И пусть, что для него не самое подходящее время.
И пусть он даже не совсем реальный.
И пусть она об этом, возможно, и не вспомнит.
А возможно, только и поэтому Амарсана и позволяет себе немного раскрепоститься: ведь неизвестно, что будет дальше, вернётся ли она к себе и вообще есть ли у неё будущее?
Неважно.
Зато у неё есть настоящее.
