Дети тьмы

Когда-то история графов, князей и эпатажных лордов была на своём личном пике. Имения, дворцы, рококо, барокко, дачи, золочёная лепнина, салоны, балы, облитые опиумом, кареты, настоящие лошади с настоящими подковами. Вино лилось из бочек, затапливая подвалы. Паркеты блестели от частоты пьяных танцев. Посуда в залах дребезжала от голосов спорящих князей. Когда-то жизнь сочилась роскошью и казалась непозволительно размашистой. Увы, вся эта блестящая, драгоценная красота была свергнута технологиями, практичностью, скоростью и элементарной пошлостью. Если исторические знания меня не подводят, то полнейшая цифровая безвкусица пришлась где-то на двадцать первый — двадцать третий века. Но, слава всем божествам и проклятым, ядерная война быстро избавила нас от всего этого, возвращая к истокам и перезапуская эпохи. Так, меньше трёх десятков лет назад моя мать встретила графа, ведь престиж и статусность вернулись, покоряя сердца выживших и родившихся. Моя великолепная и крайне остроумная мать поддалась искушению и отдала всю себя графу, что, по-моему наискромнейшему мнению, было самым осмысленным решением в её жизни. Высокий, утончённый, но угловатый, бледный и восковой, с рубиновыми волосами и бездонными глазами. Он никогда не признавал тех тряпок, что носили после апокалипсиса. Никаких серых блёклых вещей — только яркие и блестящие, точёные силуэты и фасоны. Одному Люциферу известно, где он брал своё тряпьё в то время. У него были манеры, пусть и слишком распутный образ ночной жизни. Он отличался от простых смертных и невзрачных фантастических тварей. Утончённые пальцы умели не только играть на пианино и скрипке, но и мастерить полезную утварь, готовить отменный глинтвейн и открывать самый сладкий ликёр. У отца был величественный дом, но когда они с матерью познакомились, он ещё строил его. Как-то раз кто-то поджёг его, чтобы отомстить за отвоёванные ресурсы и слишком уж комфортные условия в мире разрухи, радиации и пепла. Вероятнее всего, сейчас, когда мир постепенно встаёт на ноги благодаря выжившим и разумным мутантам, у него есть отличный особняк, где пьёт самое старое бордо и каждый день перед зеркалом укладывает рубиновые усы над палыми губами. Ну, по крайней мере, это всё, что я способна выдумать на основе тех слов, которые я когда-то от кого-то услышала. Веду я к тому, что, какой бы утомительной не была моя рутина, то в жизни мне повезло куда больше, чем моему братцу. Глядя на жизнь в перспективе, как и на условное будущее, можно отметить, что я — продолжение графского, возрождённого рода, и порадоваться, что мой отец никогда не плясал с бубном. И каждый раз я напоминала самой себе о том, что должна быть выше всех напастей, обилия скверны и неудач, преследующих меня на каждом шагу. Задрать подбородок выше, натянуть перчатки посильнее, двигать руками чуть плавней, смотреть из-под приоткрытых век. Спокойствие, осанка, тактичность. Но в последние месяцы, когда всадники апокалипсиса и хаоса проехались по моей семейке, здорово прижимая копытами к грязи, всё это теряло смысл. Чей бы род ты не продолжала, какие бы стандарты для себя не устанавливала, ты всё равно была в одной лодкой с ближним своим. И вот я здесь. В этом, покорно прошу прощения, полном дерьме, со своим братцем, не знающим границы дозволенного и такого понятия, как полный абсурд. Приняв душ, где вода полностью пропахла ржавчиной, а ванная покрылась сколами акрила, я с небывалой осторожностью коснулась тонкого, немного помутневшего зеркала, чтобы протереть запотевшую поверхность. Довольствуясь одной полосой чёткого отражения, я рассмотрела ещё не до конца прошедшую черноту под глазами, распластавшуюся по нижним векам подобно ужасающей паутине. Ну и помотали же меня братец со своей полуживой подружкой… Никогда моё тело не было осквернено столь радикально, как в эту самую бесконечную ночь. Шаман притащил с собой живой труп своей ангельской Асейдоры и оживил её, чтобы наши носы не завяли, а плоть её не прошла через точку невозврата. И стоило этому оборванцу сделать это, как демон, уютно устроившийся где-то внутри бледной «спящей красавицы», покинул её тело, прямо-таки нападая на меня. Точнее будет сказать, бесстыдно проникая в меня. И, поверьте, это никаким образом не входит в число вещей из рутины истинной леди и дочери неизвестного графа. Несмотря на всю скверность этого моего непроизвольного соития с демоном, на которое я бы никогда не согласилась и до которого ни за что бы не додумалась, всё было не так уж плохо, как могло. Суставы слегла поламывало, как после рождественского похмелья. Я бы никогда никому не призналась, что кратковременная одержимость сумела оставить после себя даже приятное послевкусие. И говоря это, я имею в виду то расслабление, мгновенное расслабление от контроля над телом и мыслями. Ту лёгкую ломоту, почти что снятую ошпаривающей ржавой водой, можно было опустить, если задуматься о том, что в мгновения полной независимости от самой себя я отдохнула, как во время месячного отпуска где-то в сохранившихся Гималаях. И те безмятежность и чистота, на которые сменяются полный мрак и словесная — на латыни — грязь, срывающаяся с окровавленных губ… Говоря о губах, нельзя не припомнить того облегчения, что принёс мне родной крик, срывающийся с них и наконец разрушающий ком в горле… Нет. Ни за что в жизни я не повторила бы этот опыт, внешне выставляющий меня не в самом благородном свете. Однако было в этой одержимости нечто особенно сладостное и, быть может, даже бунтарское. После того, как меня благополучно обожгли святой водой, стянув с потолка и приведя в чувства, мужская часть нашей компании отправилась за спасение всех оставшихся в живых от диббука и его скандального характера. Пока Асейдора боролась с демоном внутри, выходя на первый план, я сумела вырваться в душ, отмывая бледную кожу от вызывающей зуд воды, крови и прочих извержений, каким-то образом вырвавшихся из моего чрева. Вспоминая всю присохшую липкую грязь, которой недавно меня одарил демон, я пришла к выводу, что ржавая вода — меньшая из зол. Натянув вафельный халат, который не внушал доверия, я распахнула двери ванной, являя взору низкую кровать, на которой сидела Асейдора. Светлая, как ангел, вымотанная девушка притянула ноги к груди, обхватив их руками. Увидев меня в арке двери, она торопливо сползла с моей кровати на ковёр. Она оказалась немного ближе ко мне, и я увидела, что лоб её покрылся обильной испариной. Она изо всех сил держала себя в руках и оставалась в сознании — только бы злобный диббук не взял над ней верх, вновь поглощая. Раз уж тип демона, духа, призрака — или кем он там являлся — был определён и теперь стал вовсю фигурировать в наших дневниковых записях, на которые мы каким-то образом ещё находим время и силы, можно разъяснить, кто же такой этот диббук и каким образом мы имеем с ним дело. Диббук считался героем ашкеназского еврейского фольклора, неким злым духом когда-то живого человека. Покойный обладатель такой треклятой души при жизни был злым грешником, чем обрёк её на вечное скитание по земле. Диббук не может покинуть мир живых и оставить земных существ. Но и существовать сам по себе он не способен. Злой дух обязательно находит себе пристанище в живом, зачастую человеческом ослабшем теле. Вселяясь, он берёт контроль над разумом и плотью, позволяя себе всякого рода вольности. Например, бесстыдное лазание по потолкам, убийство тела во имя шутки и извержение всех затхлостей мира сего через пищевод. Так что приятного в этой агрессивной и прилипчивой твари мало. Хорошо лишь освобождение от диббука или же полное отсутствие взаимодействий с ним. — Пожалуйста… — тонким голосом произнесла Асейдора, привлекая моё внимание и вжимаясь в каркас кровати. — Помоги мне… Я, бросив на неё гневный взгляд и продолжая видеть в девушке только проблему, подошла к кровати, сдёргивая свежую простыню. Под блестящим взором Айседоры, я стала рвать ткань на длинные полосы, бросая их в ведро, полное святой воды. Знала бы, откуда Шаман таскает вёдра с освящённой водой, утопила бы там эту златовласку. — Вы сделаете что-то с этой штуковиной? Можете вытащить её из меня? — болтала она, а мышцы её напрягались под кожей, будто бы сдерживая злой дух. — Я очень устала… Вид у неё действительно был как у мученицы, но помочь я ей вряд ли могла. Может, я была в состоянии что-то придумать, но после того, как диббук попытался сделать мученицу и из меня, желания было мало. К тому же, эта дамочка полностью висела на совести брата и Спиридона, которого за ней отправили. То, что я была с ними — стечение обстоятельств и ни к чему не обязывающий сестринский долг. — Он был в тебе. Тебя это злит. Но моей вины нет! — тараторила Айседора. — Извини. Я прошу прощения, что он выбрал именно тебя. Помоги же! Ты знаешь, как его убить. Но я продолжала игнорировать её, склонившись над ведром и пытаясь как можно лучше пропитать рваные куски ткани святой водой. Настолько, насколько это было возможно. — Ты злишься не только на это. Что-то тебя беспокоит? Вообще-то, эта жертва-глупышка была права. Да, в последнее время меня действительно много чего злило. А обилие злости вносило свои коррективы в моё поведение и манеры. Ещё чуть-чуть времени в её компании и на острове Тотэнхем — и от воспитание не останется ничего вовсе. Этот непроглядный мрак, гниль, кислота, хабальство и антисанитария душили меня, впиваясь скрюченными когтями в глотку. Откровенно говоря, впервые за всё время меня конкретно злил и беспокоил наш русский шкаф — Спиридон. Внешне сильный и безмятежный, внутри тактичный, неразговорчивый и галантный, с аристократичным акцентом и отменным вкусом на винтаж, он озадачил меня своей чрезмерной отречённостью. Мы приехали в это треклятое место с двумя свободными номерами, и его отправили в одну комнату со мной. Стоило Шаману сказать об этом, как я уже продумала, как угощу его чаем, а после тактично скроюсь в ванной, чтобы не смущать его, не мозолить глаза. Мы бы провели время не менее славно и ненавязчиво, как это было в столовой нашего с Шаманом ещё целого дома, но нет. Русский товарищ даже не допустил мысли о том, чтобы провести со мной считанные часы, отдыхая от дороги и не мешая моему братцу совокупляться с трупом. Не то чтобы для меня это было принципиально или желанно… диббук меня упаси! Однако его поведение даже оскорбляло. В особенности после того, сколько времени мы невольно провели плечом к плечу. Да, вероятно, не всегда мы были пушистыми ангелами с чистыми пёрышками. Да, может, порой от нас несло пылью, бензином, гарью, болотом и дешёвым табаком. Да, мы ничего не знали друг о друге помимо хаотичных фактов, делающих нас не незнакомцами. Но что за чёрт?! При всей моей вежливости и тактичности, при всём отсутствии характерной похоти и озабоченности, Спиридон оказался первым за очень долгое время мужчиной, который не захотел даже просто отказаться со мной в одном помещении. Это было подло и уж точно не галантно. Моя обласканная вниманием душа была оскорблена и озадачена. Спиридон был славным, но морально слишком уж неподъёмным, вне понимания и моего ведьминского разума. В любом случае, сейчас у меня не было сил на разбирательства в его черепной коробке и всех объектах, скрытых за рёбрами. — Не вставай. Не разговаривай со мной. Уж тем более не касайся меня, — отчеканила я, взяв первую мокрую полоску ткани и подходя к Асейдоре. Девушка выпучила на меня светлые глаза, с осторожностью глядя на ткань. Вода с неё стекала на ковёр. — Вытяни руки, будь добра, — попросила я. — Дважды повторять не стану. Вероятнее всего, после пережитого и духовного истощения, красавица Асейдора, удачно выданная замуж, в последнюю очередь хотела сидеть связанной, но не собиралась дискутировать с ней на эту тему. Она испортила мне вечер, когда я могла наполниться силами и насладиться светскими беседами со спутником, чтобы не контактировать с Шаманом, так что пощады от меня ждать не стоило. Мой взгляд говорил сам за себя. Пока она неуверенно протягивала ко мне руки, я не сводила с неё глаз, будто бы готовая противостоять диббуку, если тот вновь вернётся. Закатив глаза, я дёрнула её руки на себя, начиная плотно прижимать полосу простыни и стискивая её запястья в своих. Асейдора, зашипев, попыталась вырваться, но я уже отменно зафиксировала её руки, сумев сдержать. — Жжётся! — проскулила она, закусывая алую губу и запрокидывая голову назад. Золотистые волосы упали на подрагивающие плечи. — Оно жжёт не тебя, а диббука. То, что надо, — пояснила я, удовлетворённая тем, что дух ослаблевает под влиянием святой воды. — Но больно-то мне! — Поплачешься Шаману, мне всё равно, — пожала плечами я. Связанные руки Асейдоры я привязала к небольшому шпилю на углу каркаса кровати. Разумеется, тоже куском простыни. Когда с руками было покончено, проделала всё то же самое с ногами, связывая как щиколотки, так и колени. При таком раскладе я хотя бы была в безопасности, пока братец не придумает, что делать со своей избранницей. Кстати, говоря о нём, менее чем через четверть часа Шаман и Спиридон вошли в номер даже без стука. Я подумала, что при виде связанной на полу Асейдоры, которая не допускает малейших движений, чтобы кожу не разъело «слезами божьими», брат хотя бы попробует что-то возразить. Но он лишь окинул взглядом подругу, а потом меня, всё ещё сидящую в халате и расслабленно расчёсывающую волосы. Удовлетворённо кивнув, он свалил в кучу всякие причудливые вещи, что держал при себе, а после кивнул на кучу Спиридону. Тот держал кучу в два раза больше, весьма грубо скидывая всё туда же. Я даже не попыталась всмотреться в наваленные предметы, так как большая часть являлась шаманской утварью и причудливыми амулетами, смысл и назначение которых не понятны даже мне. К тому же, мне не было важно, как именно Шаман покончит с диббуком. Я просто мечтала, чтобы всё завершилось, и мы добропорядочно доставили эту несчастную даму туда, куда укажет наш русский наёмник. Братец, освободив руки, хлопнул в ладоши, привлекая всеобщее внимание. С гордым и довольным видом он занял место в центре комнаты, разводя руками и поднимая многочисленные глаза к одной единственной лампочке. Асейдора, наконец-то увидев единственного спутника, который беспрекословно был на её стороне, хотела было повернуться и что-то сказать, но малейшие движения вызвали жжение. Значит, я превосходно зафиксировала её. — Момент Икс настал! — объявил брат, переводя взгляд на меня и скрещивая руки на груди. Он покрутился на одной ножке, будто бы возомнил себя участником мюзикла. Все его побрякушки зазвенели, сливаясь в своеобразную, несуразную симфонию. — Мы знаем, что это диббук, и благодаря тебе, сестра, знаем, что он не застрял в теле Айседоры. Это значит, что мы вытащим его из этой милочки, и со смертью будет покончено! Ну, для неё. Нам-то на пенсию рановато. — Обхохочешься, — произнесла я, закидывая ногу на ногу и бросая взгляд на Спиридона. Он, прислонившись к стене, наблюдал за всем этим мюзиклом в тесном номере, будто бы став жертвой сюрреализма. — Что надо делать? — Твоё заледеневшее сердце растает, когда ты узнаешь. Потому что тебе не нужно делать ни-че-го, — сладко пролепетал брат, садясь на пол возле Асейдоры и скрещивая ноги перед собой. Что ж, начало действительно пришлось мне по вкусу. — Я тут проведу некоторую вакханалию, немножечко попляшу, что-нибудь исполню, а может, кто знает, завершу всё это фееричным оргазмом, а вы двое пока погуляете. Я с сомнением посмотрела на брата, а потом на Спиридона. Мысль о том, что нас вытесняют из нашего же номера, ни в коей мере его не волновала. Славно, потому что теперь это волновало меня. — Если что-то пойдёт не так, я громко закричу, а вы прибежите на помощь. Так что не уходите слишком далеко, лады? — улыбнулся брат, то смотря на меня, то поворачиваясь на застывшего Спиридона. — Мне нужно одеться, — вздохнула я, поднимаясь со стула и двигаясь в сторону ванны. — Надеюсь, я отличу твои ритуальные кличи от крика помощи. Взяв с собой последнюю целую одежду, я весьма быстро переоделась. Это было простое платья наподобие кимоно, которое приятно холодило кожу и не сдавливало меня в это утомительное время. Захватив с собой Спиридона и портсигар, я на свой страх и риск оставила Шамана и Асейдору в номере, надеясь, что ритуал брата не затянется на слишком долгий срок. На улице было удивительно душно. Стоило покинуть грязный, мрачный холл нашего мотеля, как я зажала сладковатую сигарету между губ. Вспышка зажигалки стала яркой, ослепительной искрой в полном мраке улицы без фонарей. Эта огненная вспышка даже затмила немногочисленный свет в окнах, прикрытых весьма плотными шторами. — Кажется, ты недолюбливаешь Шамана и Асейдору, — вдруг подметил Спиридон, двигаясь у меня за спиной и сохраняя дистанцию, будто бы он — мой телохранитель на этом острове проклятых гангстеров и чокнутых отбросов и без того отвергнутого общества. — Я утомлена. Желаю крепкого чая и мягкой постели, которая будет пахнуть чистотой, а не клопами-кровососами, — отозвалась я, выдыхая дым. Мы двигались к нашему угнанному джипу, почти что слившемуся со мраком ночи. Настигнув его, я забралась на капот, поворачиваясь к Спиридону и тускло горящим окнам. Наш номер был на другой стороне, но почему-то мне казалось, будто бы один мой чёрный взгляд способен уберечь нас и мотель от всех бед. Непросохшие волосы и прохладное подобие шёлка стали моим спасением в эту душную ночь, немного расслабляя тело. Где-то в кустах, вне досягаемости и зоны видимости, оглушающе трепетали цикады и кузнечики. — Представляю, насколько ты утомлена. — О чём ты? — свела брови я. — О том демоне. Мне показалось, он способен изнурить и высосать все силы, — объяснился Спиридон, глядя куда-то за меня и убирая руки в карманы ковбойского пыльника. Я же заворожённо смотрела на его каменное лицо, пытаясь осознать, что он связал более трёх слов. — Всё это — безумие. Я слышал, что нынче развелось много тварей, но до вас не сталкивался с ними в таком количестве. И особенно с такими…религиозными. — Духами и демонами? — Да. — Неужто мне удалось впечатлить тебя, мой непробиваемый друг? — задрала подбородок я, поднося сигарету к губам и втягивая столько дыма, сколько позволили мои лёгкие. — Выглядело впечатляюще, — задумчиво закивал он, глядя под ноги. — Наверное, говорить подобное не совсем тактично, но ты буквально лазала по потолку, плевалась кровью и была готова нас всех прикончить. Обезумела и помрачнела. — Не совсем тактично избегать даму, когда дело касается одного помещения, — подметила я, массируя виски и представляя, как страшна может быть Банши с изломанными конечностями, кровавыми и чёрными подтёками и оглушающим, сводящим с ума криком, который особенно чужд для человека, не являющегося ни на один процент нечистью. Шумно выдохнув, я потушила сигарету о капот, выбрасывая окурок в сторону. Спиридон выглядел сбитым с толку, и виной тому — моё замечание к действию, которое он сам за собой не заметил. Но в мой-то разум это действие врезалось. Причём весьма глубоко. — Я… Покачав головой, я закинула ногу на ногу и выпрямила спину так, будто бы восседаю на троне, а не на краденом джипе дорожных бандитов. Подозвав Спиридона к себе, дождалась, когда неуверенно и крайне расчётливо тот подойдёт. Тогда я наклонилась вперёд, протягивая к нему руку и касаясь лица. Острыми, словно кинжалы, ноготками я впилась в его щёки, немного задирая голову. Спиридон был озадачен пуще прежнего, попадая в практически экстренную ситуацию. Настоящий форс-мажор — оказаться в ловушке дамы наёмной-убийцы, которая способна обездвижить одними касаниями пальцев. И это без применения магии. — Мне явно стоит извиниться. Оплошался с непривычки. Наклонив голову вбок, я слегка улыбнулась, но приподнятые губы были лишены счастья, дружелюбия и прощения. Мысли мои были о своём, важном и серьёзном. О том, что может показаться для русского охотника за головами пустяком или бессмыслицей, а для меня — важнейшим изречением. — Мы — отродья тьмы. С нами и не такое бывает, мой наивный русский друг. Так что либо привыкай, либо держись в стороне, как лишнее звено, и молись, дабы уцелеть. Подмигнув, я убрала руку с его застывшего лица, касаясь ладонью широкой напряжённой груди и легко отталкивая Спиридона туда, где он стоял раньше. Всё налаживалось, спору нет. Совсем скоро мы избавимся от диббука, вернём Асейдору и сможем вернуться к рутине, лишённой ползания по потолку, но полную охоты на тварей похуже злого духа. Вот только внутреннее чутьё, маленький рыжий огонёк, горящий где-то за рёбрами и в стороне от сердца, палил плоть изнутри, подавая сигналы, что мы столкнёмся с ещё множеством странных и страшных вещей, непривычных, аморальных и мерзких для человеческого взора.