Дети тьмы

Вообще-то, я всегда полагал, что моя сестра одержима. Демонами, или бесами, или падшими ангелами, или инкубо-суккубными тварями, а может, прочей ерундой или самим Сатаной — неважно, ибо одержимость её была вызвана не только обычными, раз в месяц, явлениями физиологии, привычными каждой женщине фертильного возраста, но она была как океанские волны. Внезапными, постоянными, длинными и затяжными. Чёртовыми. Волнами. Пожалуй, я к бесовской одержимости своей сестрицы привык — но вот Спиридон, к примеру, нет. Он беспокойно глядел, как Банши бегает по потолку и натурально шипит на нас оттуда, будто грёбаная лесная кошка. — А так надо? — спросил Спиро, держа в руке кружку с кипятком. Я покачал головой. — Обычно нет, но кто знает… вдруг сегодня у неё особое настроение, и она решит пооткусывать нам головы, и не только их. Мы со Спиридоном с одинаковым беспокойством уставились наверх, где в тёмном углу, занавешенном тенётами, низко и хрипло расхохоталась совсем не своим голосом Банши, зачем-то устроив ночной забег по потолку. А мы так хотели провести остаток ночи в покое, однако нам было не суждено это сделать. И эти развесёлые события предварял целый ряд произошедшего… *** С чего всё началось? Конечно, с прибытия к месту ночлега. Мотель «Перси Иоланды» показался миль через пять от того места, где засели бандиты. Я воодушевлённо уставился в темноту на вывеску. Раз обещали в названии перси, значит, требуется их показать — мне отчего-то почудилось, что там должна быть обязательно изображена обнажённая женская грудь, поскольку трястись с сестрицей и её удручённым ручным шкафом полтора часа, вдыхая омбре от подгнившей Айседоры, привалившейся к моему плечу, как-то печально. Тут внедорожник, предприимчиво изъятый у бандитов, подскочил на такой глубокой яме, что предыдущая машинка Спиро погибла бы прямо в ней. Увы, я потерял вывеску из виду. — Неужели сюда люди вообще не ездят? — гневно спросила Банши. — Почему же, ездят, — ответил я, — но в каком виде доезжают, неясно. Спиридон, ты не мог бы везти нас ровнее? Он тоскливо взглянул на дорогу. Она выглядела так, словно по ней пришлась взрывная очередь. Колдобина на кочке, яма на яме, а по обе стороны дороги — рыжая пыльная прерия, ржавая даже ночью. Я скривился, но ничего не сказал. Не знаешь, как водить идеально — не садись за руль, чёрт подери! — Успокойся, Шаман, — вступилась Банши (кто бы сомневался). — Отдых уже близок. — Обычно так говорят про конец, — заметил я. Банши закатила глаза. — У тебя всё на негативе? — У меня всё на объективной оценке происходящего, — не согласился я. — Сама посуди. Ночь, дорога, мы — посреди неизвестности… — Тут есть карта, — заметил Спиро. — Вот, гляди… — и он ткнул длинным пальцем в приборную панель внедорожника. Я лишь закатил глаза. — Я не о том, Спиро. Не в буквальном смысле. Мы ушли с маршрута, потому что в городе нас приняли несладко, и вынуждены будем преодолеть путь вдвое больше прежнего, если только не решимся вернуться назад. — А в чём проблема завтра поутру действительно вернуться к исходной точке? — проворчала сестра. — И уже оттуда отправиться в эту твою резервацию? — В целом, ни в чём, — вкрадчиво ответил я, — если только сообщники милейших бандитов, у которых мы угнали джип, не решат поглядеть, что там за ночь заработали их дружки. Все приуныли. Усталость радости не способствовала — я кожей и четырьмя очами чуял, что Спиро уже порядочно раздражён, а Банши, пожалуй, даже злее обычного. Одна только радость моя, светлокудрая Айседора, мирно воняла под боком и не возникала! Воистину, что ни говори, но мёртвая девушка — идеальная девушка. Наконец, вдали, в ночной хмарной мгле, снова показался дом, когда Луна тускло блеснула из-за туч. Это и был тот самый мотель, который мы так искали. Вокруг же — пустота; ни домов, ни хозяйств, ни дворов. Только пыльная дорога, ведущая дальше. — Блестяще! — обронила сестра. — Ну что, надеюсь, в этом клоповнике исправно проводят дезинсекцию… — И подушечки крахмалят, — елейно откликнулся я. — Плевать. Будь там, в матрасе, клоп размером с тебя, я всё равно усну счастливым. Хочется вытянуться, как в гробу, и не шевелиться. — Я могу тебе это устроить. Ох и добрая же у меня родственница! Знать, сказывается, что у нас с ней разные родители. Мой отец был индейский шаман, такой же, как я, лихой мудрый парень. Её — какой-то белый аристократ и прохиндей (по моему скромному мнению). Мы были родными с мисс Банши исключительно по материнской линии, и в то же время соседствовали в утробе, пусть наша мамаша и вынашивала чад от разных мужей. Подумаешь! Она была и не на такую подлость способна… Но я представляю себе выражение лица её бледнолицего хахаля, когда из живота показался смуглый индейский мальчишка с четырьмя глазами! Ха-ха! Вот это номер! Неудивительно, что он от нас ушёл, этот подлец — бросив женщину с собственной дочерью на руках (и великолепным мной). Что до моего отца, так он исчез сразу после зачатия. Не в привычках шаманов растить своих детей; мы только продолжаем род, дарим миру часть себя, а уж кому в руки попадёт экстраординарное дитя — не наша забота. Я тоже стал отцом уже, как минимум, восемь или девять раз, по моим скромным подсчётам, но не видел ни разу собственных детишек. Уж что с ними сталось — выросли ли, или их от ужаса утопили в бочке или колодце сразу после рождения, или бросили на обгладывание койотам и лисицам, или они стали чьими-то слугами, или попрошайками, или учатся в престижных школах… — Приехали, — объявил святой Спиридон и остановил машину. Первой из джипа вышла Банши. Она звонко вздохнула и потянулась; волосы, покрытые в лунном свете ржавой рыжиной, тронул ветер. Я бодро выскочил вслед за ней и потянулся тоже, громко хрустя и щёлкая всеми косточками. Банши со Спиро медленно повернулись ко мне. — Не обращай внимания, — мрачно сказала она, — мой братец — просто придурок. — Просто придурок напоминает, что местным диалектом владеет только он, — вежливо напомнил я и полез в машину за Айседорой. — А теперь — пошли! Моя драгоценная ноша уже начинала разлагаться, но куда медленнее, чем то было бы при естественной, обычной смерти. Кожа обрела восковые покровы, пальцы стали неподвижны, даже на вид губы одеревенели. Я нежно прижал к груди свою ненаглядную, предвкушая веселье. Сперва дело, потом — сон! Внутри мотель (на вывеске не было ничего даже отдалённо напоминавшего женские груди, зато красовался чахлый персик, и я немного смутился — то ли там буква подсмылась, то ли хозяева не знали, что перси и персик — два разных слова) оказался таким же несолидным рассадником венерических заболеваний и прочих прелестей бытия, как мы и думали. Всё покрылось ровным, трогательно нетронутым слоем пыли. Ни о каких других постояльцах, казалось бы, не было и речи, но очень скоро мы поняли, что ошиблись: сверху кто-то подбадривающе говорил «Давай, девочка, давай!» (мужским голосом), а вторили ему тягучие, жалобные стоны (уже женским). Затем в соседней комнате за стеклянной мутной дверью кто-то прошёл. Мотель был в этих местах весьма популярным местечком, но с большим минусом: звукоизоляция здесь ни к чёрту. Унылого вида человек на стойке, подкатав прямо при нас рукава грязной клетчатой рубашки, выдал нам ключ от двух комнат, и разбирайся с этим, как хочешь. Мы спросили по поводу третьей, но он только бросил: — Всё остальное — занято. Кем? Мне хотелось бы взглянуть на этих постояльцев, учитывая, что место здесь — совсем безлюдное, да и направление отнюдь не туристическое. Спорить мы не стали и за несколько монет сняли оба номера. К слову, работник даже не спросил, какого дьявола я таскаюсь с трупом на руках. Наверное, здесь это — вполне обычное дело. Мы поднялись по старой скрипучей лестнице из слабо освещённого холла в совсем тёмный коридор. Банши, тихо ругаясь себе под нос, спотыкалась о ступеньки. Спиридон мрачно шагал сразу через две. Я торжественно волочил свою Айседору, словно муж — жену в первую брачную ночь. Свет из плошек на стенах и лампочка под потолком почти ничего не освещали. Приходилось ориентироваться впотьмах, благо у меня было отменное ночное зрение, а у Банши — навык ориентирования в тёмных помещениях. Недаром занавеси в её спальне были всегда задвинуты. — А вот и наши комнаты, — сказала она. — Прямо друг против друга. — Прекрасно! — и я невозмутимо выхватил у неё из руки ключ с деревянным брелком. — Благодарю за заботу, одну из спален я торжественно забираю себе. — Что значит — себе? — возмутилась Банши. Спиро меланхолично перевёл взгляд с высоты своего чудовищного роста — с меня на неё и обратно. — Ты не обнаглел ли, товарищ? Как предлагаешь ночевать нам с русским вежливым другом? — В любви и согласии. — Я просунул ключ в скважину и поудобнее перехватил Айседору, отфыркиваясь. Такое себе это дело — возиться с замком, держа труп на руках. — Я не хотел бы… — осторожно начал Спиро. Я шумно развернулся и упёр руку в бок, выпустив из объятий Айседору и перед тем усадив её на пол. Надеюсь, она же никуда не сбежит? — Драгоценный мой, — я старался быть терпеливым, но получалось из рук вон плохо. — Если хочешь заночевать со мной, придётся подождать, пока я не закончу сеанс оживления дорогой графини. Пожелаешь лицезреть — попрошу раскошелиться, я не работаю в сфере интим-развлечений. — Никому не интересно смотреть, как ты некрофильствуешь, братец, — поморщилась Банши. — Успокойся, Спиридон. Всё это мероприятие займёт у него не больше пяти минут. — Эй! — да как она смеет?! — А потом ты заночуешь с ним, а я — так уж и быть…. — и Банши сморщила свой милый носик. — …с этой несчастной. — Надеюсь, она не вздёрнется у тебя под потолком наутро, — любезно сказал я и снова отвернулся к двери. — Надеюсь, у тебя всё будет исправно работать после долгого пути. Обменявшись любезностями, мы исчезли каждый в своей комнате. Спиро смущённо вошёл вслед за Банши, притом стукнувшись макушкой о низкую дверную балку. Я затащил в спальню Айседору, широким шагом прошёл до большой кровати и, небрежно кинув на неё покойницу, первым делом решил открыть окно настежь. Так куда лучше! Я щёлкнул выключателем, и из центра комнаты по щелям и углам прыснули чёрные мерзкие тараканы. Затхлый, пыльный воздух, смешавшийся с ароматом мёртвого тела, являл собой непередаваемый букет ароматов, сравнимый только с тем, как однажды я разбил несколько флаконов с сестрициными духами, и все они вылились на пол, терзая наше обоняние в течение нескольких недель. Стойкими, черти, оказались! Я снял жилет, снял рубашку, шляпу тоже оставил на прикроватной тумбочке. Затем расстегнул кобуру и осмотрелся. В комнате стояло большое, в пол, мутное зеркало, тёмный деревянный шкаф с покосившейся дверцей, кровать с двумя подушками и одним пледом на ней, а также маленькая тумбочка. Под потолком покачивалась одинокая лампочка. На том — всё. Местами бумажные обои отклеились, а штукатурка под ними осыпалась. То тут, то там я видел движение — у мерзких насекомых этот мотель был настоящей колыбелью для размножения и существования. Гадость какая. Я поморщился, но не стал уничтожать их, хотя мог бы. Не в моих принципах отнимать жизнь у тех, кто не сделал мне ни хорошего, ни плохого, как бы ни были они противны. Затем я расстегнул ремень брюк и, подойдя к кровати, притянул к себе ближе Айседору за лодыжки, показавшиеся из-под замызганного, уже грязного светлого платья. Откинув его подол, со вздохом начал одну и ту же канитель: снял с неё поразительно изящное и откровенное для такой скромницы бельё, расшнуровал слабую шнуровку на груди и присел с края постели на колени, проминая скрипнувший матрас. В самом акте воскрешения нет ничего романтического. Моего пыла и азарта хватило бы на пять Айседор, но здесь была только одна — и привычным ритуалом я принялся активно возрождать её, отдавая свою силу, энергию и жизнь. Поднырнув под белые бёдра руками, я приподнял их, чтобы было удобнее войти, и втолкнулся в мертвенно рыхлую плоть. Время потерялось, пространство размылось во мглу и кануло в ничто. Я быстро и равномерно проникал всё глубже и быстрее, сосредотачиваясь на собственных ощущениях и чувствуя, как закатываются под веки мои зрачки, и как мир накрывает белая слепящая пелена — а затем всё переключается на иной план бытия. Я видел, как в мёртвом теле девушки подо мной начинает зарождаться и колебаться что-то искристо-белое, что-то яркое — и тут же тает в груди. Я вынул из штанов обычный стальной нож и широким, полосящим движением раскроил себе предплечье. Крови было нужно много, чтобы Айседора воскресла. Она слишком долго мучилась в оковах покойницкой плоти. Я вытер руку о её лоб. На нём остался длинный алый след — а затем обагрил ей рот своей же раной. Айседора не пробуждалась. Тогда тем же ножом я нанёс себе вторую рану — на другой руке. Всё равно они скоро затянутся, а если нет — я наведаюсь в комнату к каким-нибудь постояльцам и осушу их до дна. Вспоротая рука вспыхнула острой болью, занемевшей даже на языке. От неё я застонал, кротко уронив голову на грудь своей покойницы, а затем продолжил ритуал. Своей кровью нарисовать на ней слова языка моего отца — готово. Теперь её белые щёки покрыты красными символами. Дать испить своей крови — сделано. Оставалось ещё одно. Я медленно, напевно зазывал её обратно, в мир живых, желая, чтобы она вернулась к нам. Вернулась к дыханию и воздуху, к солнцу и небу, а не к земле и гробу. Вернулась ко мне. Сколько раз я оживлял Айседору? Насколько она стала уже близка мне? Об этом было страшно даже думать. Я входил уже более гладко, чувствуя, как плоть её становится упругой и влажной — сама по себе, не из-за моей смазки. Я слышал, как медленно начинает биться её предсердие, как течёт кровь по венам, как она делает первый вздох. Айседора открыла глаза, подалась мне навстречу, положив руку на мой смуглый живот, и, хрипнув, ожила. ** — Как долго я была без сознания? — тихо спросила она, умостив щёку мне на груди. Я пожал плечами. — Сутки? Больше? Я уже забыл. — Ты лукавишь. Всё помнишь, но не хочешь отвечать. — А к чему этот ответ? Будто он тебе что-то даст. Ни к чему знать, как долго ты была мертва. Теперь я всё исправил. Я повернулся к ней, лениво выдохнул у лица дым, от которого она зажмурилась, и поцеловал измазанный в крови нежный лоб. Как ни хотелось это признавать, но Айседора была моему сердцу всё дороже с каждым днём (было бы оно ещё, это самое сердце, в этой самой груди…). — Чем пахнет дым? — спросил я, назидательно прикрыв все четыре глаза веками. — Фиалкой, — прошептала она смущённо. Я вздохнул и выпустил её из объятий, поднимаясь и снова закуривая. — Фиалка моя… — вышло как-то невесело. Я подошёл к окну и посмотрел в небо. Стояла глубокая ночь, нужно было спать — и нам, и Спиро с Банши. У них так тихо в комнате, интересно, чем они там заняты? В ма-джонг, что ли, играют? Я помог Айседоре одеться и оделся сам. Прикинул, где бы ей достать новую одежду. — У тебя руки все в крови, — сказала она и сочувственно коснулась свежих порезов. — Пустяки! — беззаботно ответил я. — Это из-за меня? Великий Дух, какие у неё глаза. В них скорбела вся печаль мира. Никогда до того я не видел, чтобы на меня кто-то так смотрел — даже сестра, когда разок один энтузиаст из Пустошей пронзил меня копьём насквозь. Я быстро опустил глаза, не в силах выдержать этот ласковый взгляд, и успокоил Айседору: — От них скоро и следа не будет. Не хочу, чтобы тебя омрачали какие-то глупые тревоги. Я отошёл от неё и застегнул ремень на брюках. Не стал одеваться больше — всё равно сейчас мы ляжем спать. — Но это невозможно, я тревожусь, — сказала она и подошла ко мне со спины, мягко обняв за талию. Такое прикосновение было ярче и желаннее всего, что происходило между нами. Я прикрыл глаза, радуясь, что она не может этого увидеть. — Ты так добр ко мне, Шаман. Я хотел было брякнуть — «это просто моя работа», но с трудом проглотил эти слова и молча накрыл её руку своей ладонью. — Потому что ты добра ко мне, Дора. *** Выслушав несколько колких острот от своей любезной сестрицы, которая отчего-то в спальне была одна, и узнав, что Спиро решил отдохнуть немного в джипе, я крепко обнял за плечо свою голубку, и прежде, чем вверить её в заботы Банши, сказал: — Не переживай, конфетка. Я кое-чего принесу тебе с утра. Уверен, ты останешься довольна. — Надеюсь, ты не забудешь добыть для меня любимый чай, — сухо заметила Банши. — Всенепременно. Я втолкнул девчонку в её коготки и беспечно удалился по коридору, минуя несколько дверей. Кто здесь самый шумный постоялец? Прислушавшись, я безошибочно определил таких — сразу двух — по стонам и вскрикам в одной из комнат. Дальше — дело техники. Ловко выбив дверь плечом, я вломился в спальню. В постели, пыхтя поверх рыжеволосой кудрявой женщины — привлекательной, но лишившейся всего очарования давно увядшей молодости — развлекался обрюзгший, но некогда атлетичный мужчина со щетиной на лице и повязкой на глазу. — Ты кто, чёрт подери, такой… Договорить он не успел. Моя шея уже сломалась — с громким хрустом костей. Я отбросил на них длинную чёрную тень, и увидел, как лица любовников искажаются страхом, а из глоток вырываются шумные вопли. Пора кушать. Пока я расправлялся с постояльцами и заглатывал их живьём, думал, найдётся ли у рыжей дамочки что-то подходящее для Доры — из одежды. Она ещё шевелила пальцами и трепетала у меня в зубах, а я уже рыскал взглядом по комнате и наконец возликовал. Хвала Маниту! Кажется, я не оставлю свою девочку в грязном рванье! Сожрав шумных любовников и с довольством отметив, что мои раны начали затягиваться куда быстрее, я прошёлся по комнате в поисках чего угодно полезного, и если вы усомнитесь в моей порядочности, я скажу вам — это мой улов и моя добыча, а значит, всё, что принадлежало им, по логике, отныне принадлежит мне. У мужчины было неплохое пальто-бушлат буро-зелёной плотной шерсти, с круглыми медными пуговицами и красными нашивками на груди и отворотах рукавов. Знатная штука! Заберу себе. Для Банши я взял из арсенала женских аксессуаров черепаховый гребень, усыпанный мелкими красными камушками, а для Доры — серебряное зеркальце с ручкой. Я улыбнулся и повёл рукой над ним, желая зачаровать его. Отличное вышло бы средство связи между нами двумя. Надев прямо на голое тело бушлат, я сунул в его карманы свои находки и принялся обыскивать комнату дальше. Деньги у моего скромного ужина тоже водились. Я и их экспроприировал. Но лучшее, ради чего всё и затевалось, было на спинке деревянного стула. Красивая тёмная накидка с капюшоном, подбитым лисьим мехом. Тёмно-синее гладкое платье из плотного атласа. Кожаные перчатки и кожаные сапожки, которые, кажется, вполне подойдут Доре по ноге. Эти двое были непохожи на заблудшего бродягу и проститутку. Скорее всего, две каких-то важных птицы спрятались в этом клоповнике от целого мира, желая насладиться друг другом, и не ожидали, что закончат этот день в моём вечно голодном желудке. Их даже жаль. Немного. Так, а где Спиро? Я вышел из комнаты, спокойно закрыл за собой дверь и спустился по лестнице вниз. В окошко был прекрасно виден наш внедорожник, за рулём которого дремал Спиридон. Управляющий был всё так же уныл и ничего мне не сказал, даже если слышал вопли погибающих постояльцев со второго этажа — тут всё ясно, связываться с кем-то из Пустошей себе дороже. Я вышел во двор и обратил внимание, что в дальней его части, сгорбившись, скучковалась какая-то подозрительная компания. Я постучал костяшками пальцев Спиро в окно, и он медленно опустил его. — Ты спал? Судя по виду, да. Спиридон протёр кулаком глаза. — Просто моргнул. Я кивнул в сторону сходки мудил из прерий, которые выглядели настолько подозрительно, что не стеснялись пялиться на меня в ответ. — Тут какое-то сборище педиков трётся возле машины. Не думаю, что тебе безопасно ночевать здесь. — Ты уже всё сделал? Могу подняться в номер? Я усмехнулся. — Там душновато и попахивает мертвечиной, но — да, постель к твоим услугам. Я прекрасно отосплюсь в другом месте. Благо это самое место пусто не бывает. Неужели пропадать даром спаленке съеденных любовников? Спиро пожал плечами и, не задавая лишних вопросов, последовал за мной в мотель, закрыв машину. Вот за что я его люблю! Молчаливый невозмутимый шкаф без желания потрепаться. Это мой Спиридон. Он ушёл в комнату против спальни Банши и Доры, а я проник в пустующий номер. Ну и неважно, что по стенам кровь размазана, а по полу — кишки, будто мне это помешает нормально выспаться. Хрустнув человеческой костью под каблуком сапога, я снял бушлат, сбросил обувь и, босым и в брюках, улёгся на ещё не остывшую постель. Поморщился и отодвинулся подальше от подозрительного жёлтого пятна на простыни. И провалился в сон… Очнулся от громкого крика. Крик был мужским — я, во всяком случае, полагаю именно так. К нему присоединился женский вопль, а затем — ещё и ещё один. Кажется, весь мотель встал на уши. — Что стряслось? — проворчал я и накрыл голову подушкой, ложась на живот. Даже не намерен вставать, пусть снаружи хоть конец света, хоть смертоубийства! Всех воскрешу, когда встану. Всё. Но вопли не прекращались, мешая мне спать. Ну какого духа?! Имею я право выспаться или нет? Я неохотно встал и прошёл босым к двери, выглянув наружу. Сначала не понял — мерещится ли мне всё это? — но по плечам пробежал холодок, когда увидел коридор, обагрённый кровавыми полосами. Все стены, и пол весь — тоже, всё было забрызгано кровью. Груда в углу под светильником, небрежно набрякшая, будто мешок — это какой-то незадачливый жилец. Я быстро обулся и вышел в коридор. Свою оплошность понял сразу, как заметил несколько тел, ничком лежавших на половицах. Как глупо было не забрать из спальни свои пистолеты! Я начал красться мимо тел, обходя каждое. Лица были искажены смертным ужасом, глаза выпучены, а кости в телах — даже под одеждой видно — сломаны. Я начал постепенно кое-что понимать, и это мне категорически не нравилось. — Банши? — позвал я, хотя втайне опасался, что она не ответит. Вообще-то в таких ситуациях лучше не ходить с идиотскими выкриками «эй», «кто здесь» и «отзовитесь», но, полагаю, тварь, учинившая это безобразие, и так уже прекрасно меня видит. В коридоре повисла зловещая, тягучая тишина. Я носком сапога повернул женское тело в светлом халате, отчего-то испугавшись, что это может быть Айседора — но у несчастной сходство с ней заканчивалось только золотистой шевелюрой. — Сестра? И снова — молчание. Я прошёл к спальне Спиро и толкнул дверь, но внутри было разве что погромлена мебель — без следов насильственной смерти моего друга. Ладно. Я прошёл к кровати, расколотой пополам, и, порывшись в обломках мебели на полу, отыскал свой жилет и ремень с кобурой. Чудесненько! С энтузиазмом одевшись и снарядившись, я почувствовал себя увереннее. А потом позади скрипнула дверь. Кто её открыл? Я прищурил все четыре глаза, с любопытством подойдя к двери, бросавшей полоску тусклого света от качавшейся лампочки из коридора. Затем, прижавшись спиной к стене, быстро эту дверь отворил. — Великий Дух! — подскочил я на месте, когда в спальню вломился бледный, но молчаливый Спиро. В руке он сжимал чашку с дымящимся кипятком. — Почему здесь столько трупов? — сразу спросил он у меня, будто это я был в смертоубийстве виновен. Я пожал плечами. — Не ко мне претензия. Я сожрал только двоих, с остальными расправился кто-то другой. — Я не стал сразу пугать Спиро, что этот кто-то, скорее всего, путешествовал с нами всю дорогу от Белого дома в теле Айседоры. Если это действительно так, приятного мало. — Думаешь, оно нашло нас? — серьёзно спросил Спиридон. Я пожал плечами. — Откровенно говоря, так она не действует. Она не любит выламывать кости, мучить жертву перед гибелью, не любит бессмысленные смерти. Всё это — не признаки той хрени, что крушила наш дом. — А о какой тогда хрени речь? Внезапно мы услышали снаружи тихое женское пение. Я узнал бы этот голос из десятка тысяч, ведь он безбожно фальшивил, а вот Спиридон вскинул брови. — Кто это? — Кто это? — я рассмеялся. — Странно, что ты не узнал мисс Банши и её нежное воркование. Ну-ка, Спиро, пошли! — Думаешь, это правда мисс Банши? — нахмурился он, всё ещё продолжая держать чёртову чашку. — Если это не она, то я дам отсечь себе руку. Однако мы не ожидали увидеть то, что увидели, и оба оторопели прямо на пороге, пялясь в самый конец длинного коридора, где как ни в чём не бывало, нарушая все законы физики, логики и здравого смысла, по потолку в своих походных штанах и рубашке с пышными манжетами гуляла моя сестрица. Спиридон очень тихо спросил: — Зачем это она залезла на потолок? Вниз головой глядя на нас с плотоядным интересом, Банши оскалила зубы и низко расхохоталась. Между губ у неё брызнула чёрная слюна. — Может, ей стало скучно, — ответил я, пристально наблюдая за сестрой — или за тем, что сестрой притворилось. Оно, тем временем, расхохоталось ещё ниже и, не размыкая рта, начало шептать. Маниту, сказал бы я, что это был за шёпот! Сказать — потусторонний, значит, не описать всей жути, от которой содрогалась душа. Детский шёпот, женский шёпот, дьявольский, тихий, то замолкающий, то шипящий — он звучал прямо в голове, хотя Банши не шевелила губами. И я подумал, что звук идёт совсем не из её горла. Вслушался и понял. Звук шёл из её живота. Вдруг она упала на руки, прильнув грудью к потолку. По-паучьи Банши поползла вперёд, перебирая неожиданно длинными виной ли тому метаморфоза её тела или игра теней в темноте из-за качающейся лампочки? руками. — Это совсем мне не нравится! — поделился Спиро. — Да я сам не в восторге! Эй, сестра! Но она не думала ползти медленнее. Напротив, движения стали ломаными, и она с рыком коротким движением руки хлопнула по лампочке. После звука разбившегося в её кулаке стекла свет погас. — Вот чёрт! — ругнулся я. — Спиро, в комнату! Мы метнулись внутрь. Спиридон не расставался с кипятком, будь они оба неладны. Мы вбежали внутрь и встали плечом к плечу, пялясь на дверь — но Банши ловкой тенью в лунном свете из окна вползла по потолку внутрь и метнулась в угол. — А так надо? — спросил Спиро, задумчиво держа в руке кружку с кипятком. Я покачал головой. — Обычно нет, но кто знает… вдруг сегодня у неё особое настроение, и она решит пооткусывать нам головы, и не только их. И тут она упала с потолка. Все новохристианские, буддистские, исламские и прочие святые, спасите! Я едва не поседел от страха, когда увидел её во всей красе. Волосы спутаны и взлохмачены, с губ капает кровь и чёрная пена. Глаза затянуло бельмами, всегда гибкое, всегда изящное тело двигалось на изломе. Когда Банши прыгнула на нас, скрючив пальцы и вытянув руки, я выхватил, сам не помня, как, свой бубен — и рявкнул Спиридону: — Зажми уши! Следующим, что я услышал, был звон чашки, упавшей на пол. В осколках парила горячая вода. А затем я тряхнул колокольчиками. Если нечто управляет моей сестрой, оно отлетит от неё, как шелуха от луковицы! Но чёрта с два. На моих глазах шея сестры сломалась, упав на плечо. Все её кости, все суставы и сухожилия начали скручиваться в уродливый узел, и я опустил шаманский бубен, понимая, что так только уничтожу её. — Чтоб тебя! Чтоб тебя! Тьфу! Я убрал на пояс бубен, и мы со Спиро в шоке уставились на то, как с хрустом Банши вправила кости на место и лающе расхохоталась. — Вы умрёте. — Смерть вам, смерть. — Я хочу попробовать твою душу на вкус. Отдай её мне. — Не вслушивайся в эту ерунду! — гаркнул я Спиридону. — Не слушай! А затем случилось непредвиденное. Банши была от нас в шаге, когда ступила босой ногой в кипяток — и вдруг взвыла и рухнула на колени, как подкошенная. На лице её отразилась невероятной силы ненависть, и она повела рукой. Я почувствовал, что в руке что-то хрустнуло, а затем запястье взорвалось оглушающей болью. Дальше я закричал, не веря, что сестра мановением пальца сломала мне руку. — Я сейчас! — крикнул Спиридон и умчался за дверь. Я же задохнулся от ужаса. Вот трус! Затем выхватил свой кольт и наставил его на сестру. — Образумься, Банши! Бесполезно. Безумно, пузырясь слюной на губах, рассмеявшись, она резко стукнула себя по колену, и моя собственная коленная чашечка была выбита. — Ч-ч-чёрт!!! А-а-ах, Сатана! Я рухнул на целое колено и стиснул зубы. Банши же полезла себе в рот, широко раскрывая его. Выстанывая от боли на все лады, я всмотрелся в чёрную бездну глотки — и остолбенел, когда оттуда на меня тоже уставилось влажным глазом нечто. А затем моргнуло и провалилось внутрь сестры. — Так и знал! — заорал я торжествующе, почти забыв о боли, от которой впору было на стену лезть. — Я ТАК И ЗНАЛ! Это было хуже всего, что я предполагал, хуже всех демонов, хуже всех бесов и тварей из Пустоши. Дрожащими руками я откинул ненужный кольт в сторону. Он мне не поможет, разве Банши заставит меня приставить его к собственному виску. Она ухватилась крючковатыми пальцами за собственные зубы и с ухмылкой начала раскачивать их в красной воспалённой десне. Я почувствовал ошеломляющую боль у себя во рту и замычал. Нет, нет-нет, только не зубы! Только не… — Ах ты, сука… Кто-то возник в проёме за спиной у Банши. И в руках у этого кого-то было большое ведро. Он окатил водой мою сестру, но взревела она так, словно в неё плеснули кислотой. Она разорвала руками мокрую рубашку у себя на груди, мечась от боли. Начала царапать кожу и извиваться, упав на пол. А после тело с громким хрустом точно сломалось пополам. Сильный удар ветра выбил рамы, и окно захлопало ими, задребезжало стёклами. Тот, кто держал ведро, отшатнулся к стене, а я закричал: — Простынь! Дайте белую простынь! Явившийся в комнату Спиро тут же исчез. Банши заколотило в агонии, она захрипела, раззявив рот, как колодезную дыру. По счастью, Спиро явился почти сразу. — Набрось на неё… Далеко не чистая, но некогда белая ткань упала на Банши, облегая её несчастное, истерзанное тело. Я посмотрел на того, кто принёс воду, и изумился. Это был тот странный незнакомец из бара, как там его… Визг? Он мрачно смотрел на мою сестру, всё ещё держа в руках злосчастное жестяное ведро. А смотреть там было на что. Простыня кашлянула кровью, и Банши под ней изрыгнула на ткань чёрно-алый поток. Ветер выбил дверь, открыв нам вид на коридор. Я взглянул туда и остолбенел. Открылась дверь и в спальню напротив, где на кровати без чувств лежала Айседора. Сестру заколотило судорогами, она мучительно вывернула истерзанные конечности, встав на четвереньки — и откинула голову назад так далеко, что я побоялся — у неё сломается шея. — Спиро! В сторону! — гаркнул я. А затем с отвратительным рвотным звуком, смачно кашлянув, Банши изрыгнула из себя нечто. Затем сделала судорожный глоток воздуха, и край простыни упал с её головы. Из её горла вылезла чья-то чёрная костлявая рука, обтянутая кожей тонкой, как пергамент. Закрыв ладонью и паучьими пальцами глаза моей сестре, оно вылезало из её рта. — Господь Всемогущий… — сказал Спиро. А затем оно вывалилось наружу, выпало изо рта Банши, прокатилось по её глотке, как червяк или змея — и так быстро шмыгнуло в коридор мимо Спиридона, что никто из нас опомниться не успел. — Нет! — выкрикнул я, но было поздно. Оно взобралось по покрывалу на кровать к Айседоре и на наших глазах нырнуло ей в рот, влезая в тело и поселяясь там. Остолбенев, все мы глядели на это широко распахнутыми глазами, на какой-то миг забывая о Банши. Но когда она стоном дала о себе знать, первым к ней метнулся Визг. Без лишних слов он подхватил её на руки. Я скомандовал: — Не снимай простынку. Прямо в ней окуни её в воду. Скорее! Кивнув, он почти выбежал в коридор. Спиро ломанулся было следом, но я окликнул его. — Погоди! Не уходи. Мне нужна помощь. Он с беспокойством уставился вслед Визгу, но послушно подошёл и помог мне встать. Я скрипнул зубами от боли. — Пойдём. Найдём кого живого здесь. — Зачем? — Спиридон держал меня за талию, позволив закинуть руку себе на плечо. — Затем, что я его сожру! Спиро молча кивнул, не став задавать вопросов и порицать моё решение. Мы тащились по коридору, чувствуя в воздухе затаившееся зло у себя за спинами. — Это был диббук, — тихо сказал я Спиридону и добавил. — Понимаешь? Чёрт возьми, в резервацию нам не нужно, дружище. Там нас никто не примет. — И что же делать? Я гулко вздохнул. — Сначала пожру. Потом приведём Банши в чувство. А уж затем вернёмся в графство. Хочу поболтать с муженьком, который подарил жене проклятую шкатулку с демоном…